Чтение 42–й страницы книги ~Путешествие с Чарли в поисках Америки~

Мы вернулись домой, приняли душ, побрились и по случаю Дня благодарения
надели белые рубашки с галстуками и пиджаки. Кутеж начался точно по
расписанию в два часа. На подробностях задерживаться не стоит, чтобы не
шокировать читателей, а кроме того, я совсем не вижу необходимости
выставлять на посмешище этих людей. После двух хороших порций виски подали
подрумяненных и будто глазированных индеек. Разрезал их сам хозяин, а мы
разложили куски по тарелкам. Прочли молитву, выпили за здоровье всех
присутствующих и наелись до умопомрачения. Затем, подобно римлянам времен
упадка, пировавшим у Петрония, отправились прогуляться, а потом спать, что
было необходимо и неизбежно. Вот так мы кутили в День благодарения в Техасе.

Я, конечно, не думаю, что техасцы проводят так все свои дни. Это просто
немыслимо А ведь нечто подобное происходит, когда они приезжают к нам в
Нью-Йорк. Им, конечно, хочется повидать разные театральные зрелища и
побывать в ночных клубах. И через несколько дней, проведенных в подобных
развлечениях, они говорят: "Не понимаем! Как можно вести такой образ
жизни!". На что следует ответ: "А мы и не ведем. И не будем вести, когда вы
уедете".

И вот, после того как я выставил на всеобщее обозрение упаднические
повадки богатых техасцев из числа моих знакомых, у меня полегчало на душе.
Но я, конечно, и думать не думаю, что они каждый день едят жареных индеек и
мясо по-чилийски.

Составляя в основных чертах план своего путешествия, я включил в него
некоторые вопросы, на которые требовалось получить точные ответы. По-моему,
они были вполне разрешимы. Собственно, все их можно было объединить
одним-единственным вопросом: "Что собой представляют современные
американцы?"

В Европе все берутся описывать теперешних американцев и любят это
занятие. Их особенности доподлинно известны каждому. И у нас такая игра тоже
в большом ходу. Сколько раз мне приходилось слышать, как мои
соотечественники, совершив трехнедельный тур по Европе, с полной
уверенностью в безошибочности своих суждений характеризуют французов,
англичан, итальянцев, немцев, а уж русских-то и подавно. Я в своих разъездах
быстро научился отличать отдельного американца от американцев вообще. Они
так далеко отстоят друг от друга, что их можно счесть полной
противоположностью. Мне часто приходилось слышать, как европейцы отзывались
об американцах с враждебностью и презрением, а потом утешали меня: "Вы,
конечно, не в счет. Мы говорим о тех, о других". Если убрать из этих
высказываний все лишнее, то останется вот что: американцы, англичане - это
безликая, неведомая нам масса, но отдельный француз или итальянец - твой
хороший знакомый, твой друг. У него нет тех черт характера, к которым ты, по
невежеству своему, питаешь ненависть.

Я всегда расценивал это как своего рода семантическую ловушку, но,
поездив по стране, усомнился в своей оценке. Отдельные американцы - те, с
кем я встречался и с кем говорил, действительно обладали каждый своей
индивидуальностью, каждый чем-то отличался от всех прочих, но постепенно мне
становилось ясно, что американцы как тип существуют, что им свойственны
общие черты характера независимо от их местожительства, от их социального и
экономического статуса, от их образования, религиозных и политических
убеждений. Но если действительно существует обобщенный образ американца и в
основе его лежит правда, а не отражение чьих-то враждебных чувств и
предвзятостей, то каков он, этот образ? Что он собой представляет? Из чего
состоит? Если одна в та же песня, одна и та же шутка, одно и то же поветрие
моды мгновенно облетают все уголки нашей страны, значит, в чем-то американцы
сходны между собой. А тот факт, что та же самая шутка, та же самая мода не
имеет успеха ни во Франции, ни в Англии, ни в Италии, только подтверждает
этот вывод. Но чем больше я думал над обобщенным образом американца, тем
сильнее брало меня сомнение. Уж слишком много возникало тут всяческих
парадоксальностей, а я по опыту знаю, что если парадоксы пойдут выскакивать
один за другим, следовательно, какие-то величины в уравнении отсутствуют.

Я проехал целую галактику штатов, таких разных, своеобычных, повидал
мириады, сонмы людей, а дальше на моем пути лежал наш Юг, который мне
предстояло увидеть и услышать. Это было страшно, но неизбежно. Страдания,
жестокость не обладают для меня притягательной силой. Я не смотрю на
несчастные случаи, если ничем не могу помочь, не глазею на уличные драки
ради сильных ощущений. Встреча с Югом пугала меня. Я знал, что там будет
все: страдания, и растерянность, и маниакальный психоз - результат смятения
и страха. А поскольку Юг - это часть тела нашей нации, его страдания
отдаются во всей Америке.

Мне, как и каждому из нас, была известна близкая к истине, но не
исчерпывающая формулировка проблемы Юга: первородный грех отцов падает на
детей последующих поколений. У меня есть друзья на Юге и среди негров и
среди белых, многие из них - люди высокого ума и высоких моральных качеств,
но сколько раз бывало, что лишь только речь у нас зайдет даже не о самой
этой проблеме, а о чем-нибудь отдаленно касающемся ее, друзья мои уходили в
ту зону опыта, куда, как я видел и чувствовал, мне доступа нет.

Может быть, из всех так называемых северян я больше чем кто-либо лишен
возможности постичь эту трагедию - не потому, что у меня, у белого, не было
опыта в общении с неграми, а именно вследствие того особого опыта, который
дала мне жизнь.

В Салинасе, в Калифорнии, где я родился, рос и ходил в школу, набираясь
впечатлений, которые и создали меня таким, какой я есть, жила всего одна
негритянская семья, по фамилии Купер. Муж и жена появились в нашем городе
еще до моего рождения, и у них было трое сыновей - один чуть постарше меня,
второй моих лет, а третий на год младше, так что и в начальной и средней
школе один Купер всегда учился классом выше, один со мной и один классом
ниже. Короче говоря, Куперы захватывали меня в клещи. Отец семейства,
которого все звали "мистер Купер", держал небольшой извоз, вел дела умело и
хорошо зарабатывал. У его жены, женщины сердечной, ласковой, всегда
находились для нас имбирные пряники, стоило только потормошить ее как
следует.

Если в Салинасе и были расовые предрассудки, то я о них понятия не
имел. Куперов все уважали, а в их самоуважении не чувствовалось никакой
нарочитости. Старший сын, Улисс, рослый, спокойный юноша, был одним из
лучших прыгунов, каких только знавал наш город. Помню грациозность движений
его поджарого тела в спортивном костюме, помню, как я завидовал идеальному
расчету и безошибочности его прыжка с шестом. Он умер за год до окончания
средней школы. Меня в числе Других выбрали нести его гроб, и, признаюсь, я,
грешный, возгордился оказанной мне честью. Средний сын, Игнейшиус, мой
одноклассник, не внушал мне особых симпатий, как я теперь понимаю, ибо он
был первый ученик в классе. По арифметике, а в дальнейшем и по математике
Игнейшиус Купер был сильнее всех, а по латыни шел первым без всяких
шпаргалок. Кто же таких любит в школе? Меньшой Купер - самый младший в семье
- так и сиял улыбками. Странно, что я не помню, как его звали. Он с младых
ногтей увлекался музыкой, а когда я его видел в последний раз, уже сочинял
сам, и его вещи показались мне, не такому уж невежде в музыке, очень
смелыми, самобытными и красивыми. Но дело не в одаренности этих ребят, а в
том, что я дружил с ними.

Так вот, это были единственные негры, которых я знал в годы моего
детства, проведенного на одном месте, точно на мушиной липучке, и судите
сами, как мало я был подготовлен к вступлению в большой мир. Когда мне
пришлось услышать, например, что негры низшая раса, я расценил это
утверждение как результат плохой осведомленности. Когда мне пришлось
услышать, что негры грязнули, я вспомнил сверкавшую чистотой кухню миссис
Купер. Бездельники? Стук лошадиных копыт и скрип колес подводы мистера
Купера, доносившиеся с улицы, будили нас чуть свет. Нечестные? Мистер Купер
был один из весьма немногих граждан Салинаса, которые платили по счетам не
позднее пятнадцатого числа каждого месяца.

Но было в Куперах, как я теперь понимаю, еще нечто такое, что выделяло
их среди других негров, с которыми мне приходилось сталкиваться в
дальнейшем. Их никто не обижал и не оскорблял, и потому им не было нужды
обороняться и держать кулаки наготове. Их чувство собственного достоинства
никто не ущемлял, и потому им не надо было проявлять заносчивость, а так как
куперовских мальчиков никто не называл существами низшей расы, они могли
расти и развиваться умственно в полную меру своих способностей.

Вот чем ограничивалось мое знакомство с негритянской проблемой до тех
пор, пока я не стал взрослым, пожалуй, слишком взрослым для того, чтобы
ломать негибкие навыки детских лет. О, с тех пор мне многое пришлось
повидать - повидать и почувствовать, насколько сокрушительны волны насилия,
безнадежности и смятения. Мне пришлось повидать негритянских детей,
действительно неспособных к учению, и большей частью это были те ребятишки,
кому в самом нежном возрасте внушали, что они существа низшей расы. И при
воспоминании о Куперах и о нашем отношении к ним во мне из всех эмоций,
пожалуй, сильнее всего говорит чувство горечи, оттого что завеса страха и
злобы отделяет нас - белых и негров - Друг от друга. А сейчас меня
позабавила вот такая мысль: если бы кто-нибудь из того, чуждого нам мира,
кто-нибудь более смекалистый и более искушенный в житейских делах, спросил
бы нас тогда в Салинасе: "А вы хотели бы, чтобы ваша сестра вышла замуж за
какого-нибудь Купера?" - мы, наверно, покатились бы со смеху. Ибо нам,
пожалуй, пришло бы в голову, что дружба дружбой, а жениться на наших сестрах
Куперы, может, и сами не пожелают.

Вот и выходит, что я совершенно не способен примкнуть ни к той, ни к
другой стороне в расовом конфликте. Правда, когда жестокость и сила
ополчаются на слабого, меня охватывает бешенство, но так со мной бывает при
столкновении между любым слабым и любым сильным.

Как расист я критики не выдерживаю, но и помимо этого мое пребывание на
Юге вряд ли пришлось бы кому-нибудь по вкусу. Когда люди не имеют причин
гордиться своими деяниями, они предпочитают обходиться без свидетелей. Да и
вообще им кажется, что в свидетелях вся и беда.