отвернулся от этого позорного зрелища.
ловека, обуянного старыми горестями и свежими возлияниями, остановить
может только полное истощение сил. Слезы его лились ручьем, а сам он, на
две трети обнаженный, сидел в остывшей комнате. Меня попеременно терзала
то бесчеловечная досада, то сентиментальная слабость; то я привставал в
постели, чтобы помочь ему, то читал себе нотации, стараясь не обращать
внимания и уснуть, до тех пор, пока внезапно мысль "quantum mutatus ab
illo" [55] не пронзила мой мозг; и, вспомнив его прежнюю рассуди-
тельность, верность и терпение, я поддался беззаветной жалости не только
к моему господину, но и ко всем сынам человеческим.
холодного, словно камень. Он отнял руки от лица, и я увидел, что оно все
распухло, все в слезах, словно у ребенка, и от этого зрелища досада моя
взяла верх.
тить нюни, если бы слил в брюхо все вино города. Но я лег спать трезвым,
как мужчина. Ложитесь и вы и прекратите это хныканье!
да вошли сюда? Пожалейте других, тогда и другие вас пожалеют. Выбирайте
что-нибудь одно, я не хочу служить межеумкам. Хотите бить - так бейте,
терпеть - терпите!
бить! Вот это совет! Друг мой, я слишком долго терпел все это. Но когда
они посягают на моего ребенка, когда дитя мое под угрозой... - Вспышка
прошла, он снова захныкал: - Дитя мое, мой Александер! - и слезы снова
потекли ручьем.
лянитесь на себя, как подобает настоящему мужчине, и вы увидите, что все
это самообман. Жена, друг, сын - все они одинаково забыты вами, и вы
предались всецело вашему себялюбию.
ки и голос. - Вы можете говорить обо мне все что угодно, но в одном гре-
хе я никогда не был повинен - в себялюбии.
времени мы живем здесь? А сколько раз вы писали своим домашним? Кажется,
впервые вы разлучаетесь с ними, а написали вы им хоть раз? Они могут ду-
мать, что вас уже нет в живых.
в нем, он перестал плакать, он, каясь, благодарил меня, улегся в постель
и скоро уснул. Первое, за что он взялся наутро, было письмо к миледи.
Это было очень ласковое письмо, хотя он так его и не кончил. Вообще всю
переписку с Нью-Йорком вел я, и судите сами, какая то была неблагодарная
задача. О чем писать миледи и в каких выражениях, до каких пределов вы-
думывать и в чем быть беспощадно откровенным - все эти вопросы не давали
мне спать.
сообщников. Гаррис, надо полагать, обещал закончить дело как можно ско-
рее. Уже прошли все сроки, а напряженное ожидание было плохим советчиком
для человека с тронутым рассудком.
дебрям и следовало по пятам той экспедиции, в делах которой он был так
заинтересован. Он беспрестанно представлял себе их привалы и переходы,
окружающую местность, тысячи возможных способов все того же злодеяния и
как результат - братнины кости, над которыми завывает ветер. Эти тайные,
преступные мысли все время выглядывали в его разговорах, словно из за-
рослей, и я их отлично видел. Не мудрено, что вскоре его стало физически
притягивать место его мысленного преступления.
сон был послан в эти места с дипломатическим поручением, и мы с милордом
присоединились к его свите (якобы из простой любознательности). Сэр
Уильям был хорошо снаряжен и хорошо снабжен. Охотники приносили нам
дичь, ежедневно для нас ловили свежую рыбу, и бренди лилось рекою. Мы
двигались днем, а на ночь разбивали бивуак на военный лад. Сменялись ча-
совые, каждый знал свое место по тревоге, и душой всего был сам сэр
Уильям. Меня все это по временам даже занимало. Но, к нашему несчастью,
погода сразу установилась на редкость суровая, дни еще бывали мягкие, но
по ночам сильно морозило. Почти все время лицо нам обжигал пронзительный
ветер, так что пальцы у нас синели, а ночью, когда мы, скорчившись, гре-
лись у костров, одежда у нас на спине казалась бумажкой. Нас окружало
ужасающее безлюдье, местность эта была совершенно пустынна, не видно бы-
ло ни дымка, и, кроме одной-единственной купеческой лодки на второй день
пути, нам в дальнейшем никто не встретился. Конечно, время было позднее,
но это полное безлюдье на торговом водном пути угнетало даже самого сэра
Уильяма. Не раз я слышал, как он выражал свои опасения.
копали топор войны.
жение всего этого путешествия. Я не охотник до необычайного, зрелище
наступающей зимы на лесных бивуаках так далеко от дома угнетало меня.
как кошмар. Я чувствовал, что мы бросаем безрассудный вызов могуществу
господню, и чувство это, которое, смею сказать, рекомендует меня трусом,
стократно усугублялось тайным сознанием того, что мы должны были обнару-
жить. Вдобавок меня крайне тяготила обязанность развлекать сэра Уильяма.
Милорд к этому времени окончательно погрузился в состояние, граничившее
со столбняком. Он, не отрываясь, вглядывался в лесную чащу, почти не
спал и говорил за весь день слов двадцать, не больше. То, что он гово-
рил, имело смысл, но почти неизменно вращалось вокруг той экспедиции,
которую он высматривал с такой безумной настойчивостью. Часто, и каждый
раз как новость, он сообщал сэру Уильяму, что у него "брат где-то здесь,
в лесах", и просил, чтобы разведчикам было дано указание справляться о
нем. "Я очень жду вестей о брате", - твердил он. А иногда на пути ему
казалось, что он видит челнок впереди на реке или стоянку на берегу, и
тогда он проявлял крайнее волнение.
меня в сторону и поделился со мной своими догадками. Я тронул рукой го-
лову и покачал ею; меня даже порадовало, что своим свидетельством я от-
веду угрозу возможного разоблачения
лять его на свободе?
бы я знал это раньше, я ни за что не взял бы вас с собой.
ний около недели. Однажды вечером мы разбили бивуаки в теснине, где река
прорывалась сквозь высокие холмы, поросшие лесом. Костры были разожжены
на отмели, у самой воды, и, поужинав, мы, как обычно, легли спать. Ночь
выдалась убийственно холодная: жестокий мороз добирался до меня и сквозь
одеяло; я продрог до костей и не мог заснуть, К рассвету я поднялся и то
сидел у костров, то расхаживал взад и вперед по берегу, чтобы как-нибудь
согреть окоченевшее тело. Наконец заря занялась над заиндевевшим лесом и
холмами, спящие заворошились под грудой одежды, а бурная река с ревом
неслась среди торчавших из воды оледеневших скал. Я стоял, озирая ок-
рестность, весь закутанный в жесткий тяжелый плащ бизоньего меха, воздух
обжигал ноздри, и дыхание выходило паром, как вдруг странный пронзи-
тельный крик раздался у опушки соседнего леса. Часовые откликнулись на
него, спящие мигом вскочили на ноги. Кто-то указал направление, другие
вгляделись, и вот на опушке меж двух стволов мы различили человека, исс-
тупленно простирающего к нам руки. Спустя минуту он бегом кинулся к нам,
упал на колени у границы лагеря и разрыдался.
и первое его слово, обращенное к нам, как только он обрел дар речи, был
вопрос, не видали ли мы Секундры Дасса.
При этом он провел ладонью по лбу. - Но что заставило его вернуться? Что
ему надо там, среди мертвых тел? Черт возьми, тут какая-то тайна!
ложу все по порядку. Далее вы прочтете рассказ, который я составил по
трем источникам, кое в чем не совсем совпадающим.
но затушевана преступная подоплека всего дела.
беседы с Маунтеном, в которых он был со мной совершенно откровенен, так
как, по правде говоря, считал и меня сообщником.
питана Гарриса и Баллантрэ, состояла из девяти человек, причем среди них
не было ни одного (за исключением Секундры Дасса), который не заслуживал
бы виселицы. Начиная с самого Гарриса, все участники были известны в ко-
лонии как бесшабашные, кровожадные негодяи. Некоторые из них были заве-
домые пираты и большинство - контрабандисты, все поголовно гуляки и
пьяницы. Все они были достойными сообщниками и, не задумываясь, взяли на
себя исполнение этого предательского и злодейского умысла. Судя по расс-
казу, не видно было ни малейшей попытки установить дисциплину или выб-
рать предводителя шайки, но Гаррис и четверо других - сам Маунтен, два
Андреев Николай
Маркелов Олег
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Якубенко Николай
Муркок Майкл