принадлежит будущее. Искусство все еще было приспособлением к "миру сему", и
творческий катастрофизм должен прийти к жертвенному отрицанию искусства, но
через искусство и внутри самого искусства. Жертва культурой во имя высшего
бытия будет сверхкультурной, а не докультурной и внекультурной, она
оправдает высший смысл культуры и искусства как великого ее проявления.
искусства. Эстетизм стремился стать новой религией, выходом из этого
уродливого мира в мир красоты. Эстетизм хотел быть всем, быть другой жизнью,
он переливался за границы искусства, он жаждал претворения бытия в
искусство, отрешения от бытия, жертвы жизнью этого мира во имя красоты. В
религии эстетизма был свои аскетизм, свое подвижничество. Таков был эстетизм
Гюисманса. Гюисманс - подвижник и пустынножитель эстетизма, отрешенный от
жизни мира сего. Таков эстетизм лучших французских символистов с их
жертвенной судьбой. Но эстетизм не верит в реальное претворение;
преображение этого мира, в уродстве лежащего, в истинный мир красоты, в
красоту как сущее. В религии эстетизма красота противоположна сущему, она -
вне бытия. Эстетизм бессилен творить красоту как последнюю и наиреальнейшую
сущность мира. Эстетизм - не теургичен. В этой призрачности, в этом
антиреализме - глубокая трагедия эстетизма, в этом семя его смерти. Эстетизм
уходит в мир призрачный, в красоту как не сущее, от уродства сущего. Если бы
эстетизм творчески достиг последней красоты сущего, он бы спас мир. Ибо
красота мир спасет, по словам Достоевского. В подлинном, благородном,
аристократическом эстетизме была религиозная тоска. Тоска Гюисманса не
утолилась "утонченной Фиваидой" эстетизма - он переходит от эстетизма к
католической мистике, кончает монастырем и жизнью своей вскрывает
религиозные глубины эстетизма. В мистическое католичество идут лучшие
французские эстеты, чуждые модернизму буржуазному и декадентству
самодовольному. Но если, с одной стороны, эстетизм подходит к религиозным
безднам, то, с другой - он вырождается в буржуазный модернизм, в
эстетическое гурманство, в Реми-де-гурмонство163 38, в салонный академизм.
От этого пути идет запах разложения. На этом пути духовной смерти пытаются
спасти искусство возвратом к идеалам классически-каноническим, к академизму,
парнасизму, чистому аполлонизму. Мировое и творческое значение осталось лишь
за тем эстетизмом, который привел к религиозным безднам.
невозможность дальше жить в этом уродстве. Как ни выродился эстетизм,
породив новую пошлость и новое уродство буржуазного модернизма, он что-то
коренным образом изменил в чувстве жизни, отрезал всякий возврат к прежним
приспособлениям к уродству жизни. Навеки утверждена автономность красоты, ее
несводимость на добро и истину, ее самостоятельное место в божественной
жизни. Будничная проза жизни - не только последствие греха, она - грех,
послушание ей - зло. Праздничная поэзия жизни - долг человека, во имя
которого должны быть принесены жертвы жизнью обыденной, ее благами и ее
спокойствием. Красота - не только цель искусства, но и цель жизни. И цель
последняя - не красота как культурная ценность, а красота как сущее, т.е.
претворение хаотического уродства мира в красоту космоса. Символизм и
эстетизм с небывалой остротой поставили задачу претворения жизни в красоту.
И если иллюзорна цель превращения жизни в искусство, то цель претворения
жизни этого мира в бытийственную красоту, в красоту сущего, космоса -
мистически реальна. Космос и есть красота как сущее. Космическая красота -
цель мирового процесса, это иное, высшее бытие, бытие творимое. Природа
красоты - онтологическая и космическая. Но все определения красоты -
формальны и частичны. Красота в своей последней сущности - неопределима,
красота - великая тайна. В тайну красоты должно быть посвященным, и вне
посвящения она не может быть познана. В красоте нужно жить, чтобы узнать ее.
Вот почему так досадно не удовлетворяют все внешние и формальные определения
красоты164. Но последняя реальность красоты доступна нам в этом мире лишь
символически, лишь в форме символа. Реалистическое обладание сущей красотой,
без посредства символа будет уже началом преображения этого мира в новое
небо и новую землю. Тогда не будет уже искусства, не будет уже в строгом
смысле слова эстетического переживания, в котором символически
опосредствовается последнее сущее. Путь к красоте как сущему, к космосу, к
новому небу и новой земле есть путь религиозно-творческий. Это - вступление
в новую мировую жизнь. Жить в красоте - заповедь новой творческой эпохи.
Творец ждет от творения красоты не менее, чем добра. За неисполнение
заповеди красоты возможны адские муки. Императив творить красоту во всем и
везде, в каждом акте жизни, начинает новую мировую эпоху, эпоху Духа, эпоху
любви и свободы. В этом императиве есть подлинный, небесный аристократизм,
подлинный иерархизм, не буржуазный иерархизм этого мира. Всякий творческий
художественный акт есть выход из этого мира, преодоление уродства мира. Но в
эпоху религиозно-творческую он будет создавать новый космос. В этом
религиозный смысл кризиса искусства, кризиса культуры. Отрицательный, не
творческий бунт против старого, прекрасного, чистого искусства бессилен и
бесплоден, этот бунт легко превращается в варварский нигилизм Бунт создает
лишь анархию. Так же бессилен и бесплоден отрицательный бунт против чистой
науки. Искусство, как и вся культура, должно быть внутренно изжито
человеком. Творческий кризис искусства должен быть имманентным и
сверхкультурным, а не варварским и некультурным. Ценности культуры -
священны, и всякий нигилизм по отношению к ним безбожен. В искусстве, как и
в науке, все еще живет праведность закона и искупления. Возможно лишь
имманентно-творческое, а не внешне-нигилистическое преодоление искусства и
науки, как и всей культуры, во имя высшего бытия. Это - путь
сверхкультурный, а не докультурный. Это приводит нас к проблеме теургии,
теургического творчества - основной проблеме нашей эпохи.
Теургия - искусство, творящее иной мир, иное бытие, иную жизнь, красоту как
сущее. Теургия преодолевает трагедию творчества, направляет творческую
энергию на жизнь новую. В теургии слово становится плотью. В теургии
искусство становится властью. Начало теургии есть уже конец литературы,
конец всякого дифференцированного искусства, конец культуры, но конец,
принимающий мировой смысл культуры и искусства, конец сверхкультурный.
Теургия есть действие человека совместное с Богом - богодейство,
богочеловеческое творчество. В творчестве теургическом снимается трагическая
противоположность субъекта и объекта, трагическое несоответствие между
заданием нового бытия и достижением лишь культурной ценности. Теург творит
жизнь в красоте. Искусство символическое - мост, путь к искусству
теургическому. Новое искусство должно привести к теургии. Теургия - знамя
искусства последних времен, искусства конца. Быть может, мы не доросли до
искусства теургического и не должны механически злоупотреблять его священным
лозунгом. Но мы доросли до сознания неизбежности перехода всякого искусства
в теургию. Мы сознаем теургическую жажду всякого подлинного художника.
Теургия соответствует религиозной эпохе творчества. Теургия -
имманентно-религиозное искусство. Мертвенна и лжива всякая реставрация
старого религиозного искусства. Религиозная тенденция в искусстве такая же
смерть искусству, как и тенденция общественная или моральная. Художественное
творчество не может быть и не должно быть специфически и намеренно
религиозным. Бесплодна попытка реставрировать религиозное искусство в
средневековом смысле этого слова. Напр<имер>, мертвая реставрация
чувствуется в религиозном искусстве Васнецова. Светское, свободное искусство
должно имманентно дойти до религиозных пределов. В этом смысле религиозно
искусство Ибсена, искусство Бодлера. Античный классический идеал искусства
плох совсем не потому, что искусство не должно быть чистым, свободным от
всякой навязанной извне задачи. Искусство - абсолютно свободно. Искусство -
свобода, а не необходимость. Но идеал академически классического искусства -
серединный, задерживающий идеал, препятствующий выявлению последних глубин
искусства. Ибо последние глубины всякого подлинного искусства - религиозны.
Искусство религиозно в глубине самого художественного творческого акта.
Творчество художника в пределах своих - теургическое действие. Теургия есть
творчество свободное, освобожденное от навязчивых норм этого мира. Но в
глубине теургического действия раскрывается религиозно-онтологическое,
религиозный смысл сущего. Теургия не может быть навязанной нормой или
законом для искусства. Теургия - предел внутреннего устремления художника,
его действа в мире. Тот не знает, что есть теургия, кто смешивает ее с
религиозной тенденцией в искусстве. Теургия и есть последняя свобода
искусства, внутренно достигнутый предел творчества художника. Теургия есть
действие высшее, чем магия, ибо она есть действие совместное с Богом,
совместное с Богом продолжение творения. Теург в соединении с Богом творит
космос, красоту как сущее. Теургия и есть призыв к религиозному творчеству.
В теургии христианская трансцендентность претворяется в имманентность, и
через теургию достигается совершенство. Не одно искусство ведет к теургии,
но искусство - один из главных путей к ней.
совершает жертвенное заклание этой жизни во имя жизни иной. Художник-теург
отрешается от устроенного искусства этого мира во имя чистого творческого
акта. В конце искусства - такое же самоотречение, как и в конце науки,
государства, семьи, всей культуры. Искусство теургическое не может быть
дифференцированным и индивидуалистическим. Теургическое искусство -
синтетическое и соборное, это некое неведомое еще, нераскрытое панискусство.
Вагнер стремился к такому искусству, но никогда не осуществил его. В Вагнере
есть какая-то фальшь, и в пути его есть что-то реакционное, так как он хочет
достигнуть синтетического искусства на почве старой культуры и старого
религиозного сознания. Теургия есть универсальное делание. В ней сходятся
все виды человеческого творчества. В теургии творчество красоты в искусстве
соединяется с творчеством красоты в природе. Искусство должно стать новой,
преображенной природой. Сама природа есть произведение искусства, и красота
в ней есть творчество.
дух музыки господствует над духом пластики. Наша эпоха самая не
архитектурная и самая не скульптурная из всех эпох мировой истории. Наша
жизнь не пластична, безобразна, наш дух не воплощается в образы красоты. В
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Корнев Павел
Куликов Роман
Шилова Юлия
Суворов Виктор