Чтение 42–й страницы книги ~Степан Сергеич~

Только и знаешь что выкручиваться. Ни одного спокойного дня. Вчера на
совещании у директора хором прикидывали, как протолкнуть в плане еще десяток
радиометров. Теоретически рассуждая, протолкнуть никак нельзя, физически
невозможно. Труфанов подвел итог: радиометры будут, поскольку цехом
руководит не кто-нибудь другой, а Игумнов. И все заулыбались. Игумнов все
может, Игумнов ради плана на все способен... И пришлось выкручиваться.
Получили приборы для настройки, отвели в градуировочной угол, посадили
бывших десятиклассников. Те довольны, что приобщаются к интеллектуальной
профессии, и регулировщики рады. Надоело выкручиваться, а надо.
Профессиональная гордость обязывает, самолюбие -- что-то есть возвышающее в
приобретенной репутации человека, способного на все. Директор провернул
через министерство приказ: начальнику второго, основного, цеха Игумнову В.А.
в который раз повысили оклад.

-- Я все думаю, думаю, думаю... -- с огорчением заговорил Степан
Сергеич, присаживаясь ближе, -- Все думаю... ("Напрасно думаешь", --
мысленно добавил Виталий.) Думаю и прихожу к такому выводу. Все, что
делается у нас в конце месяца, это не обман. То есть это обман и в то же
время не обман...

-- А что же все-таки? -- Виталий напрягся. Если уж Степан Сергеич
оправдывает ложь, то дальше ехать некуда. -- Ну, говорите.

-- Наша нечестность полезна... Не во всем я разобрался, но кое-что
понимаю. Если я слышу, к примеру, что строители сдали дом с недоделками, а
комиссия приняла его, причем в комиссии честнейшие люди, я не бросаюсь
теперь словами о взятках, о безответственности и о том, что надо кого-то
отдавать под суд. Я полагаю теперь, что строители и члены комиссии -- люди
неподкупные и честные. Но строителей поджимали сроки, строителям вовремя не
доставили какой-нибудь штукатурки, а члены комиссии знали, что если они не
примут дом, то не выполнят какие-то там обязательства или -- того хуже --
СМУ не получит кредитов, банк не даст денег на новый дом, а дома нужны
людям...

-- Красиво, -- одобрил Виталий и поцокал языком. -- Красиво... Красиво!
-- заорал он. -- А о людях, которые вынуждены подписывать акт о приемке
дырявой крыши, вы не забыли? Людям честным каково?

Людям этим Степан Сергеич уже дал определение. Он называл их так:
стихийные диалектики.

-- Они приносят свою честность в жертву общей честности.

-- Что?.. -- Виталий не понял. Потом расхохотался. -- И долго так
продолжаться будет? Сто? Двести лет? Пока специальным указом не введут
единую честность? Что тогда от честности вообще останется?

Вот ведь опять не рассмотрел явление со всех сторон. Ошибся. Степан
Сергеич, тяжко вздыхая, поплелся прочь. Полезно все-таки поговорить с умными
людьми.

Еще есть один умный -- Стрельников. Степан Сергеич как-то затащил его в
комплектовку, посвятил в свои размышления.

-- Забавно. -- Стрельников подумал, но не согласился.

Много раз выходил Виталий из кабинета и много раз видел Шелагина.
Диспетчер, сгорбившись, сидел на ящике. И жалко человека, и посмеяться
хочется. На то и другое нет времени.

С весной пришло неясное беспокойство. Петров просыпался рано, мыл полы,
обмахивал тряпкой мебель, раскладывал книги. Появилась страсть к чистоте. На
проспекте Мира запахло цветами, их продавали у входа в метро крикливые бабы
в платках, гордые кавказцы.

Семь утра, автобусы редки, у магазина толпится окрестная пьянь. Петров,
свернувший было к проходной, застыл на кромке тротуара. Так и есть --
Котомина.

Спросил вежливо, что она делает здесь в семь утра. Ага, дежурная по
цеху, а дежурных на обед не отпускают.

Петров купил булочку, колбасу, кефир Лене, сигарет себе. Медленно шли к
проходной. Ничего особенного, убеждал себя Петров; он видел неприкрытые
плечи ее, завитушки волос, подвернутых за ухо. Ординарная физиономия,
примитивный покрой лица, худосочная маменькина дочка.

-- А вы почему так рано?

-- Цветы.

-- Кому же они?

(О женская суть! В вопросе и удивление, и насмешка над старомодным
подарком, и легкое презрение к той, кому будет преподнесен букет, и
сожаление даже, что не ей, Лене Котоминой, несут в такую рань цветы.)

-- Тебе.

-- Серьезно?

-- На полном серьезе, как говорят трагики в пивной.

Она недоверчиво взяла букет и спрятала в нем свое довольное лицо.

-- Нет, в самом деле?

-- Честное слово.

-- Тогда помоги мне подготовить цех. Я до сих пор не знаю, где какой
рубильник.

Глупенькая невинность, издевался над собою Петров, вместилище банальных
истин...

В регулировку вошел Валентин, похрустывая халатом, и как можно
безразличнее сказал Петрову:

-- Иди угомони бабье. Сожрут они твою Ленку...

Петров посмотрел в цех и сразу же в пестроте лиц увидел большие
несчастные глаза Лены. Перед нею в узком кувшинчике стояли цветы. Ясно:
девчонка призналась, от кого букет, а трепливые подружки уж постарались
напеть ей о нем.

Эластичным шагом подошел Петров к столу с букетом. Понюхал цветы.
Безразлично, размыто, рассеянно обвел взглядом прикусивших языки монтажниц и
монтажников, смотревших на него с испугом и ожиданием. Все предвещало мат,
мастерский набор слов, пробивавших барабанные перепонки, вонзавшихся во
внутренности, заставлявших самого Петрова думать о безграничных возможностях
великого и могучего русского языка.

Он раскрыл рот и -- передумал. Погладил дрогнувшее плечо Лены и пошел в
регулировку. Медленно, не раз останавливаясь, прислушиваясь.

Два звонка прозвенели -- на обед, после обеда, потом, в конце работы,
третий. Петров не уходил. Подмел комнату. Переделал пылесос в мощный
пульверизатор и окатил цех брызгами. Молчал. Помог Лене прибраться. Помог
смести в угол обрезки проводов, протереть столы.

-- Все, -- сказала она. -- Помой руки. Мыло дать?

-- Я еще поработаю. Иди. Ключи от цеха я сдам.

Он бесцельно просидел еще полчаса. Закрыл цех. Издали увидел Котомину.
Она сидела на скамеечке, ждала его, повернула голову, увидела. Ни
рефлекторных движений рук, одергивающих юбку, ни взлета пальцев, чтоб
убедиться в исправности прически. Девочка, еще не ставшая женщиной,
встречала его так, словно расстались они сегодня утром на кухне, будто
впереди у них сегодня магазины, ребенок в детском саду и еще что-то, что
было до них и будет после них.

Когда-то было решено: диспетчера Шелагина ни в какие комиссии не
вводить, ни на какие совещания (кроме производственных) не пускать. Степана
Сергеича держали на привязи, временами давали ему порезвиться и возвращали
на место, на обжитой шесток. Со временем страхи улеглись, и Степана Сергеича
стали использовать шире. Так попал он на завод, где по труфановским чертежам
делали серийные усилители и устройства для подсчета импульсов. Управился он
быстро, ящик с деталями погрузил в пикап и пошел искать заводскую
лабораторию -- поставить еще одну подпись на пропуске. Начальник лаборатории
Рафаил Мулин был Степану Сергеичу знаком: Рафаил часто наведывался во второй
цех, загодя изучал капризы усилителей, расспрашивал регулировщиков,
присматривался к монтажу.

С легким презрением поглядывал диспетчер современного предприятия на
внутренности заштатного заводика, шел по двору с чуть виноватой улыбкой
цивилизатора, попавшего на окраины планеты. Везде кучи мусора, скособоченные
барабаны кабелей, какие-то ящики... Носятся взад и вперед электрокары,
водители свистят по-разбойничьи. В цехе теснота, пыль, темень... "Грязновато
живете, братцы!"

Зато в лаборатории совсем по-другому. Пять инженеров, среди них Рафаил,
сидели тихо, как в классе, когда на задней парте возвышается директор школы.
Рафаил показал на мягкий стульчик поблизости, тихо расспрашивал о цехе, о
регулировщиках. Отвечал Степан Сергеич невпопад -- он увидел два рядом
стоящих прибора... "Да, конечно, а как же", -- вставлял он в паузах, а сам
смотрел и смотрел. Приборы как приборы, обычные приборы, в кожухах, на
передних панелях ручки управления -- клювики, так называли их в НИИ. Но
шильдики, шильдики одинаковые! На том и другом ПУ-2 (пересчетное устройство,
тип второй), в НИИ оно известно под шифром "Флокс".

Степан Сергеич неуверенно погладил более крупную пересчетку.

-- "Флокс"... -- Он утверждал и спрашивал одновременно. -- А это? --
Рука легла на маленькую пересчетку, изящную и компактную.

-- Тоже "Флокс", -- сказал Рафаил.

-- Мы, кажется, таких не выпускали.

-- Это мы сделали.

-- Не пойму...

-- Переделали. Улучшили.

-- Улучшили? -- засомневался Степан Сергеич. Это уже наглость:
заштатный заводик улучшал НИИ. -- Ну и что же у вас получилось?

Едчайшей иронией был пропитан вопрос... Инженеры подняли головы.

-- Покажи ему, Рафаил, -- сказал кто-то.

Степану Сергеичу дали два формуляра -- на большой институтский "Флокс"