понимая, как же это она опять попала под скальпель хирурга.
довласой женщине с жесткими, мужскими чертами лица. Она курила папиросу
за папиросой и только усмехалась в ответ на мои взволнованные речи. Ну,
что вы, молодой человек, рядовая операция, аппендиктомия, для студентов
второго курса, нет, ничего не надо, через неделю будет прыгать ваша не-
наглядная, как птичка на ветке.
чуть ли не с первым автобусом - в санаторий, до обеда с Наташей, потом в
город - перекусить и снова - на белую табуретку рядом с Наташей. Поправ-
лялась она медленно, температурила, то наступало улучшение, как просвет
в тучах, то жар полыхал лихорадочным румянцем на ее щеках.
мои вопросы.
чебный корпус, а это значит, что нечего опасаться. Я ушел от нее поздно,
мы весь вечер проговорили, не засечая времени, пока не прозвенел сигнал
отбоя.
Безумие - царь и воля его творится...
Наташа лежала на спине, раскинув исколотые шприцами руки в желто-лиловых
кровоподтеках, змеилась трубка кислородной подушки. Наташа тяжело и часто
дышала, на шее, вздуваясь и опадая, бился пульс. С трудом подняла тяжелые
веки, посмотрела на меня с отчаяньем и только выговорила:
халате зло кричал на главврачиху:
ответила.
говорилось, она вспоминала без боязни, казалось, совсем прошедший страх,
и ничто не предвещало близкого обрыва. Вдруг замерла на полуслове и так
и не договорила начатое:
шел от гроба. За спиной тихий шепот старшей медсестры отделения, пришед-
шей со шприцем на всякий случай, потому что сердце работало на разрыв:
знаю, кто взял сапожки вашей жены.
призвать и директора школы, который выгнал на субботник десятиклассни-
ков, не разрешив им одеться, чтобы они работали... На этом субботнике
Наташа простудилась... И врача, который не распознал вовремя осложнений
после простуды, потому что из-за ремонта лаборатории не хотелось везти
кровь на анализ в другую клинику... И Наташа заболела туберкулезом... И
того, кто поместил ее в палату с тяжелобольными, имеющими особый вид ту-
беркулезной палочки... И Наташа заразилась ею... И главврачиху, которая
неграмотно сделала операцию для студентов второго курса...
Глава сорок вторая
Глава сорок вторая
Нет правды на Земле. Да, на Земле с большой буквы. На этом свете.
Все говорят: нет правды на земле...
Кто говорит? Все? Нет, так сказал Пушкин. Устами Сальери, хотя уста Пушкина и
уста Сальери совместимы только в трагедии... Пушкин, Моцарт, Сальери, трагедия
- все это для искусствоведов...
рился настолько, что бросил вызов небесам:
Все говорят: нет правды на земле,
К такому придти - Моцарта убить...
Собор огромен, темен и пуст. Его готика не покрыта сводом купола, уходят в
поднебесье колонны и витражи и оттуда, с самой верхней точки, над тусклыми
трубами органа, поющими "Лакримозу" из "Реквиема", единственным сияющим пятном
- гроб. Почетный караул пылающих толстых свечей на высоких подсвечниках, белые
кружева жабо, белый завитой в букли парик, белые хризантемы, словно точеное из
белой кости лицо - Моцарт спит с еле заметной улыбкой, смертию смерть поправ.
Все говорят: нет правды на земле,
Я сидел на полу своей квартиры, прислонившись спиной к стене. В центре
свежепобеленного потолка торчали скрученные провода с обрывком изоляции и крюк
для люстры. Для той, что я хвалился в палате клиники перед Наташей и Вероникой
- плафоны, как колокольчики ландыша. Стены обклеены светлыми обоями: по серому
полю белый непонятный рисунок с бесконечными извивами переплетающихся линий
без начала и конца. Прямоугольник тройного окна стеклянно чист, две крайние
створки распахнуты настежь, и солнце, июньское солнце мощным световым потоком
упиралось в паркетную лесенку пола. Я сидел на полу, прислонившись спиной к
стене, руками ощущая выструганную стружку деревянных волокон, и смотрел, как
световой столб незаметно, но неотвратимо, словно свое время, перемещался
справа налево и уже взобрался косым углом на противоположную от меня стену.
пыталась вспомнить о будущем, мир моих ощущений тоже двигался, как река
времени, он был пронизан светом озарений, током иного восприятия жизни -
в такие моменты почти физически ощутима равнодушная гармония мироздания
и видишь себя малой частью целого, частью прошлого и настоящего, перехо-
дящего с каждым мгновением в будущее, в такие моменты осознаешь, кто ты
и зачем ты... А кто я?..
Простая история: родился, учился...
В сказке моего детства яркая, высвеченая до мельчайших подробностей, с
запахами и голодным ознобом - послевоенная Москва.
ется в разноголосый, быстроглазый рынок-шельму: горестно взывает к спра-
ведливости под усмешки толкущегося народа мужик в кургузом пиджаке, кеп-
ке-восьмиклинке и кирзовых сапогах - ему всучили "куклу" - вместо пачки
красных тридцати рублевок аккуратно сложенный сверток газетной бумаги.
ной, еще необлаченной в гранит, до Окружного моста, с одной стороны ко-
торого Дорогомиловский химический завод, переименованный местными жите-
лями в Дорхимвонючку, а с другой стороны - тусклые купола Новодевичьего
монастыря.
грязная Сетунь, источающий ароматы парфюмерный завод, как бы компенсиру-
ющий запахи Дорхимзавода, шоссе, взбирающееся на пологие Воробьевы горы,
заросшие сиренью и мелким подлеском и раскопаные под огороды с картош-
кой.
главного салюта страны - салюта Победы. Люди радовались, плакали, вери-
ли, что наступит яркая, зажиточная жизнь, что придет покой и радость в
каждый дом.
Потылиха - город моего детства. Киногородок. Кино жило в нашем доме так-
же естественно, как краски и кисти в мастерской художника. Может быть,
отсюда у меня такая тяга к экрану, к киносценариям?..
...Родился я с любовию к искусству;
Черный Сальери умиляется самому себе, у черного Сальери, оказывается,
чувствительная душа - неужели, если убийце доступен восторг сопричастности к
искусству, то он достоин сочувствия?..
А у Цыгана с Каретного ряда, который зарезал парня из Колобовских переулков,
тоже была чувствительная душа?..
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Каргалов Вадим
Глуховский Дмитрий