"Я о тебе, Довлатов, скажу на вечерней линейке".
Я обрадовался. Мне нравилась гимнастка по имени
Люда. И не было повода с ней заговорить.
Вдруг такая удача.
Стоим мы на вечерней линейке. Тренер говорит:
"Довлатов. шаг вперед! "
Я выхожу. Все на меня смотрят. И Люда в том числе.
А тренер продолжает:
неразвитая, плавает, как утюг, а товарища спас!.. "
После этого я на Люду и смотреть боялся.
нормальным явлением? Нормальный жест
воспринимается как подвиг?
И я, человек неверующий, повторяю:
минуя наш кошмарный опыт! Внуши ей инстинкт
самосохранения! Заставь покончить с гибельной
беспечностью!
какой прекрасной стране мы живем!
одобрен журналом "Ньюйоркер". Одновременно Чарли
начал добиваться контракта с приличным
издательством. Короче, происходило что-то важное. А я
все думал о газете. Хотя пытался говорить себе:
"Осуществляются твои мечты... "
В шестидесятые годы я был начинающим литератором
с огромными претензиями. Мое честолюбие было
обратно пропорционально конкретным возможностям.
То есть отсутствие возможностей давало мне право
считаться непризнанным гением. Примерно
так же рассуждали все мои друзья. Мы думали:
"Опубликуемся на Западе, и все узнают, какие мы
гениальные ребята!.. "
И вот я на Западе. Гения из меня пока не вышло.
Некоторые иллюзии рассеялись. Зато я, кажется,
начинаю превращаться в среднего американского
беллетриста. В одного из многих американских
литераторов русского происхождения. Боюсь, что мои
друзья в России по-прежнему живут иллюзиями.
Возможностей там явно не прибавилось. А
следовательно, количество непризнанных гениев
заметно возросло.
Мне давно хотелось написать им примерно следующее:
"Дорогие мои!
Вынужден быть крайне лаконичным. Поэтому
только о главном. Только о наших с вами литературных
делах.
Знайте, что Америка -- не рай. Оказывается,
здесь есть все -- дурное и хорошее. Потому что у
свободы нет идеологии. Свобода в одинаковой мере
благоприятствует хорошему и дурному. Свобода --
как луна, безучастно освещающая дорогу хищнику
и жертве...
Перелетев океан, мы живем далеко не в раю. Я
говорю не о колбасе и джинсах. Я говорю только о
литературе...
Ты не Солженицын и не Бродский. Твоя книга не
сулит мне барышей. Хочешь, я издам ее на твои
собственные деньги?..
Первый американский издатель выскажется
гораздо деликатнее:
писали. О фарцовщиках писали. О диссидентах
писали. Напиши что-то смешное о древнем Египте...
И вы будете лишены даже последнего утешения
неудачника. Вы будете лишены права на смертельную
обиду. Ведь литература здесь принадлежит издателю,
а не государству. Издатель вкладывает собственные
деньги. Почему же ему не быть расчетливым
и экономным?
Один издатель мне сказал:
легко угодить в тюрьму или психиатрическую
больницу. В таких случаях западные газеты поднимают
шум. Это способствует продаже твоей книги. А
сейчас ты на воле. И в тюрьму при нынешнем образе
жизни едва ли угодишь. Поэтому я откладываю издание
твоей книги до лучших времен...
Так и сказал -- до лучших времен. Это значит,
пока я не сяду в американскую тюрьму...
Тем не менее вас издадут. По-русски и по-английски.
Потому что издательств русских -- около
сотни, американских -- десятки тысяч. Всегда
найдутся деятели, которые уверены, что Ян Флеминг
пишет лучше Толстого.
Рано или поздно вас опубликуют. И вы должны быть к
этому готовы. Потому что ваши иллюзии собственной
тайной гениальности неизбежно рассеются.
Боюсь, что многие из вас окажутся средними
писателями. Пугаться этого не стоит. Только пошляки
боятся середины. Чаще всего именно на этой
территории происходит самое главное...
И еще одно предостережение. Оказавшись на
Западе, вы перестанете чувствовать свою аудиторию.
Для кого и о чем вы пишете? Для американцев о
России? Об Америке для русских?
Оказывается, вы пишете для себя. Для хорошо
знакомого и очень близкого человека. Для этого
монстра, с отвращением наблюдающего, как вы
причесываетесь у зеркала...
Короче, ваше дело раскинуть сети. Кто в них
попадется -- американский рабочий, французский
буржуа, московский диссидент или сотрудник
госбезопасности -- уже не имеет значения...
Я знаю, что вам нелегко. Знаю, что изменилось
качество выбора. Раньше приходилось выбирать
между советским энтузиазмом и аполитичностью.
Либо -- партийная карьера, либо -- монастырь
собственного духа.
Раньше было два пути. Нести рассказы цензору
или прятать в стол. Сейчас все по-другому. На Западе
выходят десятки русских журналов и альманахов.
Десятки издательств выпускают русские книги.
Так что приходится выбирать между рабством и
свободой. Между безмолвным протестом и открытым
самовыражением. Между немотой и речью...
Мы не осмеливаемся побуждать заключенных к
бунту. Не смеем требовать от людей бесстрашия.
Выбор -- это личное дело каждого.
И все-таки сделать его необходимо. Как -- это
ваша забота и наша печаль.
не разговаривали между собой. Я изнурял Вилю Мокера
соображениями дисциплины. Твердил, что без
хорошего администратора газета погибнет.
Америка, действительно, страна неограниченных
возможностей. Одна из них -- возможность прогореть.
Ларри Швейцер стал довольно агрессивным. Он
критиковал все, что бы мы ни делали. Видно, газета
приносила ему серьезные убытки.
Курылев Олег
Маркелов Олег
Круз Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Конан-Дойль Артур