голову. Правда, сказал он только: "Эта голова должна упасть". Но в конце
концов разница не так уж велика. И выходит одно на одно, раз он действи-
тельно получил эту голову. Просто не он сам выполнял последнюю работу. А
я, следивший теперь за ходом судоговорения вплоть до заключительного
слова, я чувствовал, как связывает меня с этим несчастным умопомрачи-
тельная близость, какой у меня никогда не было с отцом. А отец, согласно
существующим обычаям, обязан был присутствовать при том, что вежливо
именуется "последними минутами" преступника, но что следовало бы скорее
назвать самым гнусным из убийств.
этого дня я заинтересовался правосудием, испытывая при этом ужас, заин-
тересовался смертными приговорами, казнями и в каком-то умопомрачении
твердил себе, что отец по обязанности множество раз присутствовал при
убийстве и как раз в эти дни вставал до зари. Да-да, в таких случаях он
специально заводил будильник. Я не посмел заговорить об этом с матерью,
но стал за ней исподтишка наблюдать и понял, что мои родители чужие друг
другу и что жизнь ее была сплошным самоотречением. Поэтому я простил ее
с легкой душой, как я говорил тогда. Позже я узнал, что и прощать-то ее
не за что было, до замужества она всю жизнь прожила в бедности, и именно
бедность приучила ее к покорности.
родительский кров. Нет, я прожил дома еще долго, почти целый год. Но
сердце у меня щемило. Как-то вечером отец попросил у матери будильник,
потому что завтра ему надо рано вставать. Всю ночь я не сомкнул глаз. На
следующий день, когда он вернулся, я ушел из дому. Добавлю, что отец ра-
зыскал меня, что я виделся с ним, но никаких объяснений между нами не
было: я спокойно сказал ему, что, если он вернет меня домой силой, я по-
кончу с собой. В конце концов он уступил, так как нрава он был скорее
мягкого, произнес целую речь, причем назвал блажью мое намерение жить
своей жизнью (так он объяснял себе мой уход, и я, конечно, не стал его
разубеждать), надавал мне тысячу советов и с трудом удержался от вполне
искренних слез. После этой беседы я в течение довольно долгого времени
аккуратно ходил навещать мать и тогда встречал отца. Эти взаимоотношения
вполне его устраивали, как мне кажется. Я лично против него зла не имел,
только на сердце у меня было грустно. Когда он умер, я взял к себе мать,
и она до сих пор жила бы со мной, если бы тоже не умерла.
всего. Дальнейшее я изложу короче. В восемнадцать лет я, живший до того
в достатке, узнал нищету. Чего только я не перепробовал, чтобы зарабо-
тать себе на жизнь. И представьте, в значительной мере преуспел. Но
единственное, что меня интересовало, - это смертные приговоры. Мне хоте-
лось уплатить по счету той рыжей соне. И естественно, я стал, как приня-
то говорить, заниматься политикой. Просто не хотел быта" зачумленным,
вот и все. Я думал, что то самое общество, где я живу" базируется на
смертных приговорах и, борясь против него, я борюсь таким образом с
убийством. Так ж думал, так мне говорили другие, и, если хотите, это в
достаточной степени справедливо. Таким образом, я встал в ряды тех, кого
я любил и до сих нор люблю. Я оставался с ними долго, и не было в Европе
такой страны, где бы я не участвовал в борьбе. Ну да ладно...
воры. Но меня уверяли, что эти несколько смертей необходимы, дабы пост-
роен" мир, где никого не будут убивать. До известной степени эта было
правдой, но я, должно быть, просто не способен держаться такого рода
правды. Единственное, что бесспорно, - это то, что я колебался. Но я
вспоминал сову и мог таким образом жить дальше. Вплоть до того дна, ког-
да & лично присутствовал при смертной казни (было это в Венгрии), и то
же самое умопомрачение, застлавшее глаза подростка, каким я был некогда,
застлало глаза ухе взрослого мужчины.
без особого приглашения туда не попадешь, да и публику подбирают зара-
нее. И в результате все вы пробавляетесь в этом отношении картинками и
книжными описаниями. Повязка на глазах, столбу и вдалеке несколько сол-
дат. Как бы не так! А знаете, что как раз наоборот, взвод солдат выстра-
ивают в полутора метрах от расстреливаемого? Знаете, что, если осужден-
ный сделает хоть шаг, он упрется грудью в дула винтовок? Знаете, что с
этой предельно близкой дистанции ведут прицельный огонь в область серд-
ца, а так как пули большие, получается отверстие, куда можно кулак засу-
нуть? Нет, ничего вы этого не знаете, потому что о таких вот деталях не
принято говорить. Сон человека куда более священная вещь, чем жизнь для
зачумленных. Не следует портить сон честным людям. Это было бы дурным
вкусом, а вкус как раз и заключается в том, чтобы ничего не пережевывать
- это всем известно. Но с тех пор я стал плохо спать. Дурной вкус остал-
ся у меня во рту, и я не перестал пережевывать, другими словами, думать.
лет, как был, так и остался зачумленным, а сам всеми силами души верил,
будто как раз борюсь с чумой. Понял, что пусть косвенно, но я осудил на
смерть тысячи людей, что я даже сам способствовал этим смертям, одобряя
действия и принципы, неизбежно влекшие ее за собой. Прочих, казалось,
ничуть не смущало это обстоятельство, или, во всяком случае, они никогда
об этом по доброй воле не заговаривали. А я жил с таким ощущением, будто
мне перехватило глотку. Я был с ними и в то же время был один. Когда мне
случалось выражать свои сомнения, те говорили, что следует смотреть в
корень, и подчас приводили достаточно впечатляющие доводы, чтобы помочь
мне проглотить то, что застряло у меня в глотке. Но я возражал, что
главные зачумленные - это те, что напяливают на себя красные мантии, что
и они тоже приводят в подобном случае весьма убедительные доводы, и, ес-
ли я принимаю чрезвычайные и вызванные необходимостью доводы мелких за-
чумленных, я не вправе отбрасывать доводы главных. На это мне говорили,
что лучший способ признать доводы красных мантий - это оставить за ними
исключительное право на вынесение смертных приговоров. Но я думал про
себя, что если уступить хоть раз, то где предел? Похоже, что история че-
ловечества подтвердила мою правоту, сейчас убивают наперегонки. Все они
охвачены яростью убийства и иначе поступать не могут.
все дело было в той рыжей сове, в той грязной истории, когда грязные,
зачумленные уста объявили закованному в кандалы человеку, что он должен
умереть, и действительно аккуратненько сделали все, чтобы он умер после
бесконечно длинных ночей агонии, пока он с открытыми глазами ждал, что
его убьют. Не знаю, как для других, но для меня все дело было в этой ды-
ре, зиявшей в груди. И я сказал себе, что, во всяком случае, лично я не
соглашусь ни с одним, слышите, ни с одним доводом в пользу этой омерзи-
тельнейшей бойни. Да, я сознательно выбрал эту упрямую слепоту в ожида-
нии того дня, когда буду видеть яснее.
и я, хотя бы косвенно, хотя бы из самых лучших побуждений, тоже был
убийцей. Со временем я не мог не заметить, что даже самые лучшие не спо-
собны нынче воздержаться от убийства своими или чужими руками, потому
что такова логика их жизни, и в этом мире мы не можем сделать ни одного
жеста, не рискуя принести смерть. Да, мне по-прежнему было стыдно, я по-
нял, что все мы живем в чумной скверне, и я потерял покой. Даже теперь я
все еще ищу покоя, пытаюсь понять их всех, пытаюсь не быть ничьим смер-
тельным врагом. Я знаю только, что надо делать, чтобы перестать быть за-
чумленным, и лишь таким путем мы можем надеяться на воцарение мира или
за невозможностью такового - хотя бы на славную кончину. Вот каким путем
можно облегчить душу людям и если не спасти их, то хотя бы, на худой ко-
нец, причинять им как можно меньше зла, а порой даже приносить немножко
добра. Вот почему я решил отринуть все, что хотя бы отдаленно, по хоро-
шим или по дурным доводам приносит смерть или оправдывает убийство.
только одно - надо бороться против нее рука об руку с вами. Мне допод-
линно известно (а вы сами видите, Риэ, что я знаю жизнь во всех ее про-
явлениях), что каждый носит ее, чуму, в себе, ибо не существует такого
человека в мире, да-да, не существует, которого бы она не коснулась. И
надо поэтому безостановочно следить за собой, чтобы, случайно забывшись,
не дохнуть в лицо другому и не передать ему заразы. Потому что микроб -
это нечто естественное. Все прочее: здоровье, неподкупность, если хотите
даже чистота, - все это уже продукт воли, и воли, которая не должна да-
вать себе передышки. Человек честный, никому не передающий заразы, - это
как раз тот, который ни на миг не смеет расслабиться. А сколько требует-
ся воли и напряжения, Риэ, чтобы не забыться! Да, Риэ, быть зачумленным
весьма утомительно. Но еще более утомительно не желать им быть. Вот по-
чему все явно устали, ведь нынче все немножко зачумленные. Но именно по-
этому те немногие, что не хотят жить в состоянии зачумленности, доходят
до крайних пределов усталости, освободить от коей может их только
смерть.
времени, как я отказался убивать, сам себя осудил на бесповоротное изг-
нанничество. Историю будут делать другие. И я знаю также, что, по-види-
мому, не годен судить этих других. Для того чтобы стать здравомыслящим
убийцей, у меня просто не хватает какого-то качества. Следовательно, это
не превосходство. Но теперь я примирился с тем, что я таков, каков есть,
я научился скромности. Я только считаю, что на нашей планете существуют
бедствия и жертвы и что надо по возможности стараться не встать на сто-
рону бедствия. Боюсь, мои рассуждения покажутся вам несколько упрощенны-
ми, не знаю, так ли это просто, знаю только, что это правильно. Я
столько наслушался разных рассуждений, что у меня самого чуть было не
пошла голова кругом, а сколько эти рассуждения вскружили вообще голов,
склоняя их принять убийство, так что в конце концов я понял одно - вся
беда людей происходит оттого, что они не умеют пользоваться ясным язы-
ком. Тогда я решил во что бы то ни стало и говорить и действовать ясно,
Черепнин Владимир
Шилова Юлия
Скальци Джон
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Громыко Ольга