время всемирного кризиса ничего другого и не ждали. Письмо к губернатору
провинции с просьбой немедленно организовать защиту редкой птицы было
отправлено за подписью более полудюжины влиятельных граждан.
стал притчей во языцех, и поэтому я добавлю сюда только два предложения из
этого письма: "Они (научные органы) не упустят оказии выдвинуть
правительству Его Величества Короля Хасана II требование о комплекскной
защите этой птицы и места её гнездования. К сожалению, ей угрожают орды
коз, кормящихся маисом, которыесвоим блужданьем там ответственны за
растоптанность многих яиц".
болезненным укусом змеи на болотах, где водятся розовые цапли, но
оказалось, что это лишь задаток по счёту, так как я привёз с собой в
Англию ещё один живой организм, который также не отмечался раньше в
Марокко, исключительно неприятную брюшную бациллу, называемую Coccida
isospora belli. Последнее слово ("военная")
во время первой мировой войны. Как бы оправдывая своё название, она вновь
возникла в германских войсках в Тунисе и Алжире во время второй мировой
войны. Известного лечения от неё ещё не было. Говорили, что она происходит
сама по себе и длится полтора-два месяца. Симптомы её: бурный,
изнурительный понос, тошнота, рвота и более-менее острая боль в брюшной
полости. Временами я страдал ото всех сразу же, и результат был весьма
сокрушительный; через полмесяца я потерял килограмм семь весу и так ослаб,
что едва тащился по комнате.
съездил в Уобурн, сделал подробные зарисовки вольеров для выдр с китайским
орнаментом, чтобы они органично вписались в атмосферу китайской молочной
фермы, и, наконец, получил принципиальное "добро" на весь проект.
внутренностях, испытывали одно лекарство за другим. Первый из антибиотиков
они восприняли как бесплатное шампанское, ещё больше развеселились и стали
гораздо непринуждённее.
сообщили, что их число изрядно поубавилось, и они представились вялыми,
как с крепкого похмелья. И всего лишь три дня спустя, 16 июля, они,
однако, объявились вновь в полную силу, и симптомы не оставляли никакого в
этом сомнения. Так как известных способов лечения не было, а болезнь
настолько редкая, что объектов для эксперимента не так-то легко и найти,
то доктор пробовал на мне одно лекарство за другим, но всё без толку. К 28
июля я решил, что при таких обстоятельствах мне можно с таким же успехом
находиться в Шотландии, как и в Лондоне, тем более, что 15 июля (в мой
день рожденья) мы, наконец, продали остров Орнсэй, и оставались кое-какие
вопросы, которые надо было решить на месте.
зверинцем по-прежнему была там, и совсем неясно было, когда же дом
освободится.
уходило.
продажей острова Орнсэй довёл почти до конца свои долгие и славные бои в
арьергарде. Я приехал к нему 1 августа, а 4 августа в правом лёгком
почувствовал сильную боль.
для меня просто агонией. В прошлом у меня были такие же ощущения при
поломанных рёбрах и при плеврите. Тут же болело, как при обоих сразу, но
так как я знал, чторёбра у меня целы, то посчитал, что это плеврит. 8
августа я получил ожидавшееся приглашение приехать на остров Орнсэй, чтобы
обсудить стоимость имущества лично с новым хозяином, и так как нельзя было
рисковать задержкой в оформлении продажи, я поехал через всю Шотландию на
машине, напичканный обезболивающим настолько, лишь бы только не угробить
себя.
Скот, который присматривал за выдрами, моими двумя шотландскими борзыми
Дэрком и Хейзел, и остатками большого кочевого стада, которые та женщина
ещё не смогла перевезти на своё новое место жительства: один белый римский
гусь, один робкий, но громадный кот, два осла и шесть пуделей.
харкать кровью, а ещё через день уже лежал в стеклянной камере
туберкулёзной больницы, и Камусфеарна удалилась как бы за тридевять
земель. Казалось, я избежал рака только для того, чтобы заболеть
туберкулёзом.
Когда через сутки, совершенно случайно, я узнал, что у меня не
туберкулёз, а кровяной тромб в левом лёгком, который, вероятно, был
прощальным салютом моих Coccidae, я выписался из больницы по собственному
желанию и вернулся к долготерпеливому гостеприимству Ричарда и Джоан
Фреров. Мне нужно было находиться поблизости от больницы, чтобы каждые три
дня делать анализ крови, так что в Камусфеарну я попал только в самом
конце августа. К тому времени там оставался только гусь, кот и четыре
пуделя.
16
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАМУСФЕАРНУ
Возвращаясь в Камусфеарну после столь долгого отсутствия, я отметил два
явления, хотя по самой своей природе одно из них запечатлелось гораздо
быстрее, чем второе.
мне ещё не доводилось видеть дом и его окружение таким обветшалым и
запущенным. Необычайно суровая и влажная зима и наличие огромного
количества животных разрушили почти всю штукатурку в помещениях, которые
мы пристроили к старому дому, обшитому сосновыми досками, и даже
деревянные детали строения были испещрены следами копыт и проворных лап.
Листы сухой штукатурки изобиловали дырами, как будто бы их обстреливали, и
только следы зубов и когтей вокруг этих дыр свидетельствовали о том, что в
результате какого-то непонятного инженерного подвига, их можно отнести к
решимости собак выгрызть их. Потолок ванной провалился под грузом собачьей
конуры, которую временно запихали на чердак над ней, в окнах были разбиты
девять стёкол и сломаны двенадцать щеколд, даже в ванной и уборной.
какая-то всепожирающая туча саранчи пронеслась по дому с заданием всё
порушить.
стены в грязно-серые, поросшие местами зеленоватой плесенью грибка. Белый
штакетниковый забор перед домом был сломан в нескольких местах, а вдоль
дюн между домом и морем валялись груды ржавых банок и бутылок из
разметанных, вероятно, ветром, некогда глубоко вырытых нами мусорных ям.
Давно уж в Камусфеарне не было энергичного мужчины, который мог бы вырыть
глубокую могилу для захоронения несгораемых остатков эры консервированного
продовольствия. Хуже, гораздо хуже был ужас, которому я подвержен больше,
чем многие другие, что я испытал много лет тому назад ещё в рыболовецком
хозяйстве на острове Соэй, в тот день, когда мы обнаружили, что
шестнадцать тонн акульей солонины протухли в закрытом солильном баке.
Здесь же, в Камусфеарне, кто-то отключил электричество у самого большого
из наших морозильников, и рыба в нём стала гнить. В конечном итоге я знаю,
что нужно гораздо более тонкое обоняние, чтобы отличить запах 16 тонн
тухлого мяса акулы от запаха полутонны гнилой трески.
как фекальная, так и "топтальная", около сорока голов крупного скота,
тучных, неуклюжих животных, которые вытоптали все до единой травинки
вокруг дома и превратили всё вокруг в склизкое и вязкое месиво из грязи и
навоза. Он разломал хлипкие воротца нашего садика, сжевал и вытоптал
несколько оставшихся гладиолусов, которые ещё сохранились среди сорняков
на некогда аккуратных клумбах под окнами дома. Они терлись и чесались обо
что только можно, и всё скрипело и шаталось под напором их туш. Они, или
же что-то в равной степени тяжёлое, проломили балки моста через ручей, и
выходили в соседний лесок, так что Эндрю Скоту приходилось значительную
часть своего времени тратить на то, чтобы выгнать скотину оттуда и собрать
на место. Камусфеарна была в упадке, и преобладали всякие виды грязи,
ржавчины и развала.
несколько дней я стал замечать и другие приметы, противоречащие первым,
которые могли бы составить совсем другую картину. Взяв на работу за тысячи
миль отсюда временного работника, с которым даже не был знаком лично, я
встретил человека, который оказался в состоянии справляться с положением
не только без отвращения, но с уверенностью и даже воодушевлением. Эндрю
Скот, чьи письма мы в течение пяти лет подшивали под рубрикой
"любитель-подросток" (по содержанию они не очень отличались от остальных,
чьи авторы, теперь я твёрдо знаю, оказались бы совершенно непригодными к
такой работе), стал принимать образ идеального избавителя Камусфеарны от
всех её бед. Бурная погода, сырость, ветры, условия жизни, ставшие совсем
примитивными, отсутствие кино и социального общения, исключительно тяжёлая
и часто противная работа практически без выходных, ежедневная ходьба по
крутой тропинке в Друимфиаклах, часто по щиколотку в грязи и воде, чтобы
забрать почту и тяжёлые припасы, заказанные в деревенском магазине, поиски