умница, знает, кого колоть, сейчас-сейчас, разбухла, что ли?... ах ты
ж!.. простите, простите, ради Бога, я вас не задел! да я-то что, до
свадьбы, хи-хи (тяв-тяв), заживет, надо же - я ж только чуть-чуть дер-
нул, я сейчас приберу, приберу, ах ты ж, несчастье, я вставлю, где у вас
стекольщик, я из своих очков вырежу, вы только, ради Бога, не серди-
тесь...
но не противился, всячески демонстрируя, что от этого мне живется только
еще припеваючей, - поэтому так называемых связей я не приобрел. Но в ка-
честве безработного, забыв о гоноре, я принялся названивать всем, на ко-
го когда-либо производил впечатление, и - мне лишь бы польза - без ма-
лейшего удовольствия прослушивал легкое потрясение в их голосе: они-то
думали, что я второе лицо после директора.
рушится, что народ сокращают косяками, а если кого и не увольняют, так
только потому, что нечем выплатить последнюю зарплату. Но однажды я
вдруг почувствовал, что на кон поставлена не моя личная судьба (это ме-
лочи!), а - Судьба Русской Интеллигенции (СРИ)! И что мое низвержение в
ничтожество произвел не дяденька с ножичком, а Общая Судьба (ОС).
цев подряд ломило под ключицей, и тугой сердечный мешок беспорядочно
трепетал, будто спидометр полуторки "Урал-дрова", рывками торопящейся из
совхоза "Изобильный" в стольный град Степногорск поскорее разузнать, чем
закончился футбольный матч "Динамо" (Кокчетав) - "Трудовые резервы" (Те-
миртау). Не то что боль для меня, еврея, что-то значила - я опасался,
что нездоровье помешает мне с неутомимостью вечно озабоченного ежика
сновать из конторы в контору в поисках приюта, и впервые осквернил свою
глотку фальшивым холодом валидола, хотя прежде я регулярно баловался с
двухпудовкой не в еврейской заботе о здоровье, а в бесконечном отвраще-
нии к навязанному мне телу, когда оно начинает становиться мне в тягость
и посрамление.
отшвырнут на дно чьим-то щелчком в порядке "защиты от еврея", а препро-
вожден туда ОС, - это, как говорят у нас в Тель-Авиве, две большие раз-
ницы. Я вообще не боюсь работы - я боюсь только вони. Для меня и крыса
страшнее овчарки не полированным частокольчиком зубов, а длинным голым
хвостом, даже тень мысли о крысе повергает меня во власть единственного
стремления: с визгом вспрыгнуть на стол, подбирая кружевные юбки.
отделения обители блаженных: первую людскую добродетель он видел в том,
чтобы не бояться бычачьей работы. Он совершенно по-детски сиял, когда я
зарабатывал деньги топором или лопатой, и сейчас, я чувствую, он не мо-
жет удержаться, чтобы не прихвастнуть перед соседями по райскому
табльдоту, что его ученый сын может орудовать багром не хуже поддатого
гоя.
ким-то рожном мне понадобилось на антресоли, и я опять с нераскаянной
досадой (невозможность раскаяться мучит меня, как запор) увидал там
единственное отцовское наследие - полкубометра папиных папок, каждая
толщиной и весом в его надгробную плиту. Рукотворный памятник...
довольно многие евреи (они перечислены все до единого с указанием источ-
ников) обладают довольно многими человеческими качествами. Но я так и не
сумел одолеть эти скрижали - непрочитанный груз лежит на моей хрупкой,
как бабочка, совести тяжестью не меньшей, чем проржавевшая двухпудовка,
примотанная к объеденным сомами щиколоткам колеблющегося дяди Зямы. Но
еще более невыносим для моей несчастной бабочки тяжкий атмосферный столб
соблазна: стащить к чертовой матери в макулатуру весь этот неподвижный
плод подвижнического труда - и без того в доме проходу нет от жидов.
да-то выскользнул листок размером в трудовую квадратную ладошку с отруб-
ленными пальцами и, вальсируя, как бы повторяя невидимые, спускающиеся
все ниже дирижерские взмахи, проскользнул под диван и с деланным смире-
нием прилег там на тенистый линолеум.
беспалой ладошке прежде жутким, а теперь до боли милым папиным почерком
(с еврейским уклоном влево) была выведена шпаргалка. Это была заявка на
книгу "Еврейск..." - глаз невольно метнулся в сторону, чтобы вернуться
собранным и непреклонным.
него какую-то каверзную книжонку о еврейских погромах 1918-1921 гг. На
обороте заявки был небрежно ляпнут бледный штемпель (но бледность здесь
не свидетельствовала о неуверенности: захочешь - разберешь): "...ебуется
специа... ешение". Сколько беззаветного мужества потребовал у папочки
этот подвиг - заказать что-то насчет евреев: он наверняка ждал, что его
тут же загребут в ГБ. Не здесь, так на улице. Или дома. Или на вокзале.
Или подождут до Кара-Тау. Или...
целями. Один мой университетский приятель - увы, тоже еврей... но кля-
нусь, я его не выбирал, он сам ко мне подкатился - начал с того, что
вздумал изучать "еврейскую культуру", а кончил отказником и диссидентом:
додумался, что культура только выиграет, если евреи соберутся в
собственное государство, где не будет антисемитизма.
они сделаются нормальным Народом - со своей запирающейся на три замка
жидплощадью, со своей кладовкой, кухней и сортиром: они очень скоро пе-
рестанут поставлять миру Прустов, Кафок и Фрейдов, ибо начало всякого
творчества - в отрыве от Народа. Живительные соки, которые евреи отсасы-
вают из других народов, - это соки отверженности.
будь, да стать своим, я с презрением проглядывал контрабандные сио-
нистские книжонки открыточного формата (на папиросной бумаге), учившие,
вроде бы, просто истории евреев, с которыми вечно случалась одна и та же
история: в таком-то царстве, в сяком-то государстве евреи жили-поживали,
добра наживали, выдвигались в науке, в коммерции, в администрации, а по-
том вдруг - уй-баяй! Азохенвэй!.. Резня, изгнание.
дарством, рассчитывать вам не на кого - подводил черту еврейский Агитп-
роп, и вы знаете что? Это таки да, звучало убедительно. Но равнодушно и
спокойно руками замыкал я слух. Людовик Святой делился опытом: "Я никог-
да не пущусь в рассуждения с еретиком. Я просто подойду к нему и распорю
ему брюхо мечом". На повышенный интерес моего папы Якова Абрамовича ко
всяким Зямам я тоже всегда старался плюнуть поядовитей - чтоб не зара-
зиться отщепенчеством. Вернее, не осознать его.
миг я не чувствовал себя изгнанным из гоев: в свете белого метеоритного
пламени наконец-то надвинувшейся на нас кометы - Общей Судьбы - я по-
чувствовал готовность пренебречь заусеницами и кавернами в литом ядре
Единства. Я все это время был с Народом, там, где мой Народ, по счастью,
был. Я разгружал вагоны в пованивающих чревах Петербурга, мыл машины в
троллейбусном парке, плотничал и бетонничал на стройках распадающегося
социализма, покуда народ не переманил меня на стройки зарождающегося ка-
питалистического завтра. Дачи нуворишей росли словно по фрунтовой коман-
де: "Стр-ройся!!!". Волшебная наличка! Подобно вакуумной бомбе, она вы-
сасывала из социалистических строек цемент, кирпич, машины и механизмы,
и - людей, людей, людей. Народ - пусть не с самой большой, но и не с та-
кой уж маленькой буквы.
судьбина, на казенной машине и казенном - какое вкусное слово "сырье"! -
делал такие бабки, о четвертой части которых я, блестящий профессионал,
не смел и мечтать. Они жировали так, как еще никогда на моей памяти, в
один присест спуская месячное жалование учителя или ученого, и при этом
были от чистого сердца уверены, что подобных тягот русский народ не ис-
пытывал от гостомысловых времен. Утратив Единство, очерченное колючей
проволокой и верховным Распорядком, они утратили и границы для своих ап-
петитов и уже не знали сами, сыты они или голодны, одеты или раздеты,
обуты или разуты. Вдобавок им казалось, что все, кроме них, как-то ска-
зочно наживаются за их счет - я не без облегчения убеждался, что нажива-
ющиеся были уже не столько евреи, сколько черные. Еврей - это, пожалуй,
был мужик хотя и с головой, но такой, что зарываться чересчур не станет.
вать", - просил один мой коллега другого моего коллегу. "Если б было
удобно, на стройке бы евреи работали", - наставительно отвечал просимый,
прибавляя (уже мне) с грубоватой мужской проникновенностью: "Извини, Ле-
ва".
работенку полегче, даже и в этом не проявляя усердия: по-ихнему, профес-
сия инженера или врача возникала как бы из чистой ловкости, словно Афро-
дита из пены морской. Говорить в моем присутствии гадости про евреев - в
этом они видели высшую степень симпатии и доверия ко мне: я, дескать,
сумею их правильно понять.
общем-то, практически беззлобно. Жаль, не могу прибавить: "И безопасно".
Самое чуть тепленькое чувство, будучи умноженным на громадную массу лю-
дей, им проникнутых, обретает силу катастрофическую: пусть-ка воды Миро-
вого океана потеплеют на пару градусов. Если мирные обыватели все вместе
заворчат у телевизора: "Чего это они на нашу землю зарятся?!", "Чего они
наших обижают?!" - то где-то на границах, кровь начнет хлестать из все
новых и новых отверстий, как из перенапряженной бочки в опыте Паскаля.