расходились во мнениях: для одних культы были возвращением к корням,
противостоянием миру белых, для других - наркотиком, при помощи которого
господствующий класс укрощал огромный революционный потенциал, еще для
кого-то это было горнилом, в котором белые, индейцы и негры расплавлялись,
обретая смутные перспективы и неясную судьбу. Ампаро верила, что религия (и
особенно псевдотуземные культы) всегда была опиумом для народов. Позже,
когда я держал ее за талию в Школе Самбы, пристраиваясь к серпантину
танцующих, которые чертили синусоиды в невыносимом ритме барабанов, для меня
стало очевидным, что она примыкала к этому миру всем своим естеством -
мышцами живота, сердцем, головой, ноздрями... А потом мы выходили, и каждый
раз она первая с сарказмом и горечью препарировала глубокую оргиастическую
набожность, медленное, неделя за неделей, месяц за месяцем, сгорание в
ритуале карнавала. "Это те же племенные и шаманские нравы, - говорила она с
революционной ненавистью - как и в футболе, когда проигрывающие расходуют
энергию, которая пригодилась бы им для борьбы, подавляют чувство мятежа,
чтобы применить заклинания и колдовство, вымаливая у богов всех возможных
миров смерть для защитника противников, забывая о власти, которая
доброжелательно наблюдает за их исступлением и энтузиазмом, и добровольно
обрекая себя на жизнь в мире иллюзий".
несущих на себе отпечаток столетней истории неконтролируемой гибридизации, я
привыкал не различать расы. Я отказался определять, чем отличается прогресс
от бунта или - как говорили товарищи Ампаро - от заговора капитала. Разве
мог я думать по-прежнему как европеец, когда узнавал, что надежды крайних
левых поддерживает некий епископ Нордеста, подозреваемый в том, что в
молодости симпатизировал фашистам; а сейчас он с неутомимой верой высоко
возносит факел восстания, ставя все с ног на голову, чем повергает в ужас
Ватикан и барракуд с Уолл Стрит, подогревая ликующий атеизм пролетарских
мистиков, покоренных грозным и очень добрым ликом Богоматери, которая,
одолеваемая семью скорбями, наблюдала страдания своего народа.
структуре люмпен-пролетариата, мы отправились на машине в сторону взморья.
корзины.
остановили.
это. Она огрызнулась, что верить в это невозможно. Потом добавила: " Бабушка
водила меня сюда на пляж и просила богиню вырастить меня красивой, умной и
счастливой. Какой это ваш философ рассуждал о черных кошках, коралловых
рожках, в смысле "это неверно, но я верю"? Ну так вот: лично я в это не верю
- но это верно".
Баию.
сходства: все имеет таинственные аналогии со всем.
поэтому попал в западню, из которой и сегодня не нахожу выхода. Но тогда я
действовал в потемках, где различия стирались. Как и подобает расисту, я
думал, что верования других могут превратить сильного человека в кроткого
мечтателя.
тот вечер в перископе: чтобы бороться с мурашками в конечностях, я двигал
ими так, словно стучал в агогон. "Подумай только, - говорил я себе, - чтобы
освободиться от власти неведомого, чтобы доказать себе, что не веришь в
него, ты принимаешь его очарование". Как атеист, который видит ночью дьявола
и рассуждает так: дьявола, конечно же, не существует, это только иллюзия,
порожденная возбужденным сознанием, или, возможно, расстройством
пищеварения, но дьявол не знает этого, ведь он верит в свою теологию
наизнанку. Что могло в нем, таком убежденном в своем существовании, вызвать
страх? Вы креститесь, и он, наивный, исчезает во вспышке серы.
течение многих лет изучал каннибализм и, бросая вызов тупоумию белых,
рассказывал всем, что человеческое мясо имеет изысканный вкус.
Безответственное высказывание, так как никто не сможет продегустировать это
мясо. Но в конце концов кто-то, жаждущий правды, захочет проверить это на
нем самом. А когда его сожрут кусок за куском, он уже не узнает, кто прав, -
остается лишь слабая надежда на то, что все пройдет в соответствии с
ритуалом, чтобы как минимум оправдать собственную смерть. Так же и я в тот
вечер должен был поверить, что План подлинный, в противном случае в течение
последних двух лет я был бы всемогущим творцом злобного кошмара. Лучше бы
кошмар оказался действительностью: если вещь настоящая, то она настоящая, и
ничего с этим не поделаешь.
вас из виду и даже не знал, что Вы защитились (мои поздравления), хорошо,
что ваши друзья в "Пиладе" смогли дать Ваш адрес. Я считаю, что следует
поставить Вас в известность о некоторых новостях, касающихся дурацкой
истории с полковником Арденти. Прошло уже больше двух лет, если не ошибаюсь,
но все равно мне хочется еще раз попросить у Вас прощения за то, что, не
подумав, припутал Вас к этому делу.
прогулку по Монтефельтро и, в частности, побывал замке Святого Лео. В
восемнадцатом веке, кажется, это было папское владение, в общем папа именно
туда сослал Калиостро, заточив его в камеру без двери (туда попадали, в
первый и единственный раз, через люк в потолке) и с окошком, сквозь которое
приговоренный мог видеть только две приходские церкви. Там на нарах, где
Калиостро спал и умер, я увидел букет роз и мне объяснили, что у него до сих
пор масса поклонников, паломничающих по калиостровеким местам. Самые
настырные из пилигримов - члены "Пикатрикса", тот миланский кружок со
специализацией по мистериософии, выпускающий, в частности, журнал, который
называется - оцените фантазию - "Пикатрикс".
самого "Пикатрикса", из которого почерпнул, что через несколько дней у них
намечалось собрание, гвоздем которого по программе было пришествие духа
Калиостро. Я пошел посмотреть.
каббалистическими знаками, куча сычей, филинов, ибисов и скарабеев, а также
сомнительных восточных божеств. В глубине виднеется трибуна, на просцениуме
алтарь, на алтаре треугольной формы покров и статуэтки Озириса и Изиды.
позолоченная мумия марки "Хеопс", два пятисвечных канделябра, гонг,
подпертый двумя переплетенными аспидами, столик, на столике платок с
иероглифами, а на нем - пюпитр. Еще там были две короны, две треноги,
чемоданного вида саркофаг, трон, кресло под семнадцатый век, четыре
разрозненных стула - в общем, гостиная Робин Гуда. Свечи, свечонки, свечуги,
сплошное пылание, понятное дело, интеллекта.
цвета красного, следом за ними главный заклинатель, который в то же время
исполняет обязанности заведующего "Пикатриксом" и имеет трогательную фамилию
Брамбилла, общую для большинства миланских булочников. Мотая по полу розовой
с прозеленью мантией, Брамбилла выводит за собою звезду программы:
девицу-медиума.
ритуальный меч, начертал на просцениуме магические фигуры, адресовался к
каким-то ангельским духам, кончающимся на "эль", что сразу напомнило мне
псевдосемитскую абракадабру в полковничьем - если помните - послании
Ингольфа. Но потом я об этом забыл, потому что затевалось нечто невероятное,
микрофоны, стоявшие на подмостках, подключили к синтонизатору, чтобы
перехватывать звуковые волны, блуждающие в пространстве. Оператор, к
сожалению, справлялся неважно, и в динамиках сначала был слышен джаз, а
потом "Радио Москвы". Брамбилла раскрыл свой саркокофр, вытащил оттуда
"гримуар"3, саблю и кадило и завыл "Приидет царствие", да так, что "Радио
Москвы" действительно заглохло, хотя потом, в самый драматический момент,
оно бабахнуло снова, причем хором веселых казаков, знаете, которые стригут
задницами по земле. Брамбилла нашел в своей книге заклинание "Ключ
Соломонов", поджег пергамент на треноге, слава богу, обошлось без пожара,
покричал еще каких-то божеств из храма Карнака, упрашивая, чтоб они
восставили его на кубический камень Есода, а потом стал домогаться какого-то
Доставалов Александр
Николаев Андрей
Березин Федор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс