Чтение 42–й страницы книги ~Стоянка человека~

-- Если материал пройдет, пришлите газету, -- сказал Виктор Максимович
журналисту и пожал нам обоим руки бодрящим рукопожатием, словно пытаясь
влить в нас часть своей неукротимой, веры. Мне подумалось -- только
мечту и ловить такой сильной и цепкой ладонью. Он ушел в черноту ночи,
не зажигая фонаря, потому что хорошо знал дорогу.

Последнее

В ту зиму Виктор Максимович, как обычно, разобрав и сложив свой
махолет, уехал вместе с ним в Москву. Вначале марта я пил кофе в
верхнем ярусе ресторана "Амра". День уже был по-весеннему теплый. Чайки
с криками носились возле пристани-кофейни, на лету подхватывая куски
хлеба, которые им подбрасывали люди, стоя у поручней ограды.

К столику, стоявшему рядом с моим, подошел толстый человек с брюзгливым
выражением лица. Я сразу же узнал в нем того соседа, который приходил к
Виктору Максимовичу со "Спидолой".

-- Скажите, -- обратился я к нему, когда он, хлебнув кофе, рассеянно
взглянул в мою сторону, -- Виктор Максимович приехал?

Толстяк внимательно посмотрел на меня, и лицо его сделалось еще более
брюзгливым и сумрачным. Он явно меня не узнал.

-- А кто ви ему будете? -- спросил он настороженно. Его настороженный
голос вызвал во мне смутное, неприятное чувство.

-- Я его друг, -- сказал я, -- однажды, когда мы сидели у него в
гостях, вы к нему заходили со "Спидолой"...

По мере того как я говорил, лицо его мрачнело и мрачнело, и я все
сильнее и сильнее чувствовал приход непоправимого и фальшь своего
многословия. Господи, при чем тут "Спидола"!

-- Виктор Максимович умер, -- сказал толстяк, и лицо его горестно
перекосилось.

-- Как?! -- вырвалось у меня.

-- Да, -- кивнул он и, отхлебнув кофе, добавил: -- разбился в
Москве...

Он замолчал, и сразу же вонзилось в слух скрежещущее визжание чаек,
мельтешащих в воздухе, подхватывающих корм на лету и на лету вырывающих
его друг у друга.

-- Ми, соседи, -- продолжал он снова, отхлебнув кофе, -- устроили ему
сорок дней... Недавно из Мичуринска приехал его родственник...
Прилетел, как ворона... Сейчас живет в его доме... Из Мичуринска... Я
раньше даже город такой не слыхал...

Странно, подумал я, Виктор Максимович никогда ни об одном живом
родственнике мне не рассказывал. Визг чаек и возгласы людей, бросающих
им хлеб, сделались невыносимыми. Я повернулся и пошел домой. Не знаю,
то ли жизнь меня иссушила, то ли еще что, но я не в силах был осознать
потерю. Только почему-то все время бессмысленно и тупо в голове
вертелись строчки:

Не выбегут борзые с первым снегом

Лизать наследнику и руки и лицо.

---

На следующий год в Москве мы встретились с моим знакомым журналистом и
выпили за упокой души Виктора Максимовича. Кстати, книга его об
американском фермерском ведении хозяйства так и не появилась в печати,
ее отвергли все издательства. Однако он не унывает и полон творческих
планов. О судьбе аспиранта и его девушки мне ничего не известно, и
поэтому хочется думать, что по крайней мере у них там все хорошо.

Прошло с тех пор пять лет. И вот здесь, на альпийских лугах, в
пастушеском шалаше, радио приносит весть, что англичанин Бриан Аллен
впервые в истории перелетел Ла-Манш на махолете, работающем при помощи
мускульной силы ног пилота. Он был не один, Бриан Аллен. Морем на
катере его полет сопровождали друзья во главе с конструктором Полем
Мак-Криди, который плакал от счастья, когда его аппарат достиг берегов
Франции.

Весть эта и всколыхнула мои воспоминания о Викторе Максимовиче. Я сижу
над глубоким провалом, вечно рождающим сладостную тоску по крыльям,
сижу рядом с альпийскими лугами, многоцветными вблизи и нежно
золотящимися на дальних холмах от обилия цветущих примул.

Далеко впереди громоздятся цепи горных хребтов, словно с размаху
окаменевших в ожесточенных попытках героическими рывками дотянуться до
бездонного неба.

А на той стороне, за обрывом зеленеет пихтовый лес, сквозь который
желтеет ниточка дороги от Рицы на Псху, куда когда-то летал Виктор
Максимович...

Я сижу один над обрывом и глажу добрейшую собаку по кличке Дунай с
невероятно забавными в своей ложной свирепости желтыми мужичьими
глазами. Серый коршун с растопыренными, шевелящимися кончиками крыльев
пролетел над гребнем горы, на которой я сижу. Поравнявшись со мной, он
лениво откачнулся вверх, словно оплыл меня в воздухе, как чужеродный
предмет.

< 1990 >