выглаженный, с отдохнувшей спокойной физиономией и весь такой гладкий,
будто всю неделю только тем и был занят, что не гонялся в каком-нибудь
Даулинге за преступниками, а лелеял себя и холил на модном курорте?
ты, Брут!" не отдельный кабинет, как в прошлый сбор, а - лучше, право, не
скажешь - заказал колонну посередине зала, как бы вырастающую из овального
стола, вокруг которого были установлены кресла. Благодаря этой несуразной
колонне каждый гость, как уже упоминалось, мог общаться лишь с соседом
слева и справа от себя, в то время как визави выпадал из поля его видения,
стало быть, и общения. Зачем все это понадобилось Гарду, Кахиня не знал и
даже не догадывался, как не знал он и того, почему комиссар просил
оставить ему место между Валери Шмерлем и Фредом Честером, избрав именно
их себе в "компаньоны" на вечер. Впрочем, у Карела мелькнула мысль, что
дело связано совсем с другим, а именно с тем, что Гард не хочет по
какой-то причине общаться либо с Клодом Серпино, либо с профессором
Рольфом Бейли, либо, чего доброго, с ним, Карелом Кахиней, и "задвигает"
их за колонну - но почему?!
обязывает и профессия...
Гарда, заварившего, если можно так выразиться, кашу. Стрелка тем временем
оторвалась уже от цифры "8", чтобы двинуться дальше, и Карел подозвал
владельца "Брута" Жоржа Ньютона, чтобы сказать ему дружеским тоном, каким
обычно говорят не слуге, а доброму старому знакомому:
Возражений не будет? - обратился Карел к компании, которая единодушно
промолчала. - Вот и отлично. А то глотки у всех пересохли, особенно у
нашего Шмерлюшки, и симфонические оркестры играют в животах сплошные фуги!
лихо подкрученными усиками и словно наклеенной шкиперской бородкой - по
знаку Жоржа Ньютона кинулся разливать гостям напитки, смешно поправляя
очки тыком указательного пальца в переносицу. Карел Кахиня, заложив
салфетку за воротник, встал с бокалом в руке:
собравший здесь всю компанию, а сам не явившийся...
среди нас.
подхватил Карел. - Это ты его плохо знаешь, Фред! Впрочем, кто может
поручиться, что Дэвид не загримировался под официанта или Валери Шмерля?
Но мы его в таком случае разоблачим в мгновение ока. Валери, что у тебя в
бокале?
это Шмерль, а не Дэвид. Карел, дерни теперь официанта за бороду, и мы
начнем со спокойной совестью.
шкиперскую бородку, но Карел, протянув к ней руку, в последний момент
изменил направление и неожиданно ткнул указательным пальцем в переносицу
официанта, поправляя сползшие у того на нос очки. Все засмеялись, а Валери
Шмерль произнес как всегда плаксивым голосом:
Дэвидом, может, что-то случилось... Клод, ты не знаешь, где он?
ему, а затем строго, в полном соответствии со своим банковским званием,
сказал:
следует начинать, и слово для первого тоста дадим Рольфу, человеку
серьезному и научно мыслящему, а то Кахиня наверняка скажет какую-нибудь
пошлость.
поднять за жену нашего дорогого Валери Шмерля, за его Магдалину, а если
говорить точнее и напрямик, то в связи с нею - за остров Хиос!
догадались, а бедный галантерейщик, как всегда, полез в сеть с готовностью
поставившего на себе крест карася:
того, в этом году жители острова Хиос отмечают девятисотлетие с момента
последнего нарушения женщиной-хиоской супружеской верности, - как нам за
это не выпить, друзья? Валери, ты крепко сел на крючок? Еще не проглотил?
горькой усмешкой: - Благодарю тебя, дорогой Карел, и всех вас, мои боевые
друзья. Наверное, для того Дэвид и собрал нас здесь, чтобы вы вдоволь
поиздевались надо мной и моей несчастной Матильдой, дай вам Бог каждому
такую жену...
бы без подвоха, искренним тоном, возможно почувствовав, что слегка
переборщил.
Шмерль. - Вот уж Матильда будет рада! Я ее предупрежу, и она запасется
твоим любимым...
и все вокруг засмеялись. - Вот столько! - Ногтями большого и указательного
пальцев он показал тот мизер, которого вполне достаточно, чтобы навсегда
успокоить мятежный дух Карела Кахини и избавить его от необходимости
шутить над друзьями. - Ладно, друзья мои, а теперь позвольте занять у вас
еще минуту внимания. - Рольф Бейли встал и торжественно поднял бокал,
наполненный светлым круиффом. - Предлагаю первый тост, при всей его
внешней банальности, поднять за дело воистину прекрасное: за достижение
каждым из нас поставленной цели, как бы недостижима и проблематична она ни
была. Я желаю, например, чтобы контора Клода превзошла "Бэнк оф Америка",
- я не прав, дорогой друг? Прав. Прекрасно. Фред пусть заполучит наконец
собственную газету, на страницах которой его талант расцветет махровым
цветом без помех, исходящих от какого-нибудь "верблюда" или его жены,
извините, "вонючки"... Карел пусть избежит тюрьмы и ночлежки - я,
разумеется, шучу, но чего-то из этого пусть все же избежит, не обязательно
ведомства Гарда, а, положим, болезней, долгов, мщения со стороны Шмерля и
его прелестной Матильды и так далее, и тому подобное... Валери, чтобы и
твоя цель была достигнута: чтобы ты был счастлив в супружеской жизни еще
более, чем ты счастлив со своей галантерейной лавкой, или, если угодно,
наоборот: чтобы успех в торговле тебе сопутствовал всегда так, как он
сопутствует тебе с женой... Дэвиду, хоть его и нет среди нас, я желаю
всегда догонять тех, кто от него удирает, и удирать от тех, кто гонится за
ним... А себе... Себе я пожелал бы благополучного завершения научного
эксперимента, хотя, кажется, сделать этого мне не дано, не по моей,
правда, вине, а по чьей, я даже не знаю и не догадываюсь, так все
запуталось в последнее время... Короче, за достижение целей, друзья!
началось застолье, с той прекрасной и естественной непринужденностью,
которая характерна лишь для старых и верных друзей, среди которых каждый
является "своим" для всех прочих, а все прочие - "своими" для каждого.
уловить, что сейчас их все же связывало нечто меньшее в сравнении с тем,
что разделяло. Увы, годы брали свое, и канатные, можно сказать, узлы,
завязанные в далеком прошлом, истлевают со временем, чего нельзя сказать о
множестве бечевочных узелков сегодняшних дел, забот и привязанностей. Эти
узелки не так прочны, быть может, как канатные, но их не разрубишь одним
ударом, и так просто от них не избавишься: они опутывают по рукам и ногам,
как лилипуты своими паутинками оплели Гулливера в прекрасном романе
Д.Свифта.
веселились, поднимали тост за тостом, иногда дружно хохотали, как в добрые
молодые годы, иногда молча и сосредоточенно ели, едва прислушиваясь к
словам друг друга, однако можно было заметить, что у каждого из них - свои
проблемы, свои заботы, свои мысли, или, как выразился поэт, "свои мыши и
своя судьба". Признаками этого были то короткий взгляд кого-нибудь на часы
(не пора ли по домам?), то легкий равнодушный зевок во время рассказа
соседа, быстро подавленный, но подавленный именно потому, что он возник
так не вовремя, и его, чего доброго, заметят и еще обидятся, то задумчивый
взгляд, ничего не выражающий и устремленный на рассказчика именно в тот
момент, когда тот излагал нечто весьма для него существенное...
своей бурной молодости, делая вид, что не замечают, как их жизни
постепенно расходятся, - расходятся, словно движущиеся материки, которые
все более отдаляются друг от друга, но так, что их взаимное удаление вроде
бы и не видно, а гляньте-ка через миллионолетие - Боже, как велико
пройденное расстояние, как широк разделяющий их пролив, ставший уже не
ручейком, не рекой, а морем или океаном!
этом каждый ощущал себя как бы центром маленькой компании, состоящей из
соседа слева и соседа справа, время от времени включаясь в другие группы,
но - ах, эта колонна! - она способствовала не объединению, а разъединению,
и ее велению нельзя было не подчиниться. И все, сами того не замечая,
охотно подчинялись ее диктату. Гард, Гард, что же ты наделал!..
ничего нельзя поделать с ее законами. Глупец со временем может стать
гением, а гений - глупцом (в зависимости от того, как решит общество);
подающий милостыню - нищим, а нищий - богачом; счастливый - несчастным,
несчастный - счастливым, дружная компания - разваливающейся на куски,
одиночки - слитным и сцементированным коллективом, физики - коммерсантами,