Чтение 42–й страницы книги ~Суть дела~

- Что вы собираетесь делать с моим письмом?

- Я узнал от одного телеграфиста, что ваша жена выехала домой. Ей
передадут письмо, как только она сойдет на берег.

Он вспомнил телеграмму, подписанную "Луиза Скоби": "...была дурой...
точка целую". Ее ждет холодная встреча, подумал он.

- А если я отдам ваш пакет капитану "Эсперансы"?

- Мой слуга будет ждать вас на пристани. Как только вы ему отдадите
расписку капитана, он передаст вам конверт с вашим письмом.

- Вы вашему слуге доверяете?

- Так же, как вы Али.

- А что, если я потребую сперва письмо и дам вам честное слово...

- Шантажист наказан тем, что он не верит и в чужую честь. И вы были бы
вправе меня обмануть.

- Но что, если обманете вы?

- А я обмануть не вправе. К тому же я был вашим другом.

- Вы чуть было им не стали, - нехотя согласился Скоби.

- Я совсем как тот подлый индиец.

- Какой индиец?

- Который выбросил жемчужину, - грустно сказал Юсеф. - Это было в пьесе
Шекспира [намек на предсмертные слова Отелло в одноименной трагедии
Шекспира], ее играли артиллеристы в концертном зале. Я это навсегда
запомнил.

- Что ж, - сказал Дрюс, - к сожалению, пора приниматься за дело.

- Еще бокал, - сказал капитан "Эсперансы".

- Нельзя, если вы хотите, чтобы мы отпустили вас до того, как поставят
боны. Пока, Скоби.

Когда дверь каюты закрылась, капитан сказал сдавленным голосом:

- Видите, я еще здесь.

- Вижу. Я же говорил вам, случаются ошибки; документы теряют, протоколы
засылают не туда, куда надо.

- Я в это не верю, - сказал капитан. - Я верю, что вы меня выручили. -
В душной каюте он потихоньку исходил потом. - Я молюсь за вас во время
обедни, - добавил он, - и привез вам вот это. В Лобито мне не удалось
найти ничего лучшего. Эту святую мало кто знает. - Он пододвинул Скоби
через стол образок размером в пятицентовую монету. - Святая... не запомнил
ее имени. Кажется, она имела какое-то отношение к Анголе, - пояснил он.

- Спасибо, - сказал Скоби. Пакет в кармане казался тяжелым, как
револьвер. Скоби дал последним каплям портвейна стечь на дно, а потом
выпил и их. - На этот раз я принес кое-что вам. - Несказанное отвращение
свело его руку.

- Мне?

- Да.

Каким невесомым был на самом деле этот пакетик, лежавший сейчас между
ними на столе. То, что оттягивало карман как револьвер, весило теперь чуть
больше пачки сигарет.

- В Лиссабоне вместе с лоцманом к вам поднимется на борт один человек и
спросит, нет ли у вас американских сигарет. Вы отдадите ему этот пакетик.

- Это правительственное поручение?

- Нет. Государство никогда так щедро не платит. - Он положил пачку
денег на стол.

- Странно... - сказал капитан с каким-то огорчением. - Вы же теперь у
меня в руках.

- Раньше вы были в руках у меня, - напомнил Скоби.

- Этого я не забуду. И моя дочь тоже. Она хоть и замужем за
безбожником, но сама женщина верующая. Она тоже за вас молится.

- Чего стоят наши молитвы?

- Будь на то воля божия, и они вознесутся к небу, как стая голубей, -
сказал капитан, смешно и трогательно воздевая толстые руки.

- Ну что ж, я буду рад, если вы за меня помолитесь.

- Вы, конечно, можете на меня положиться.

- Не сомневаюсь. А сейчас я должен обыскать вашу каюту.

- Видно, вы-то на меня и не очень полагаетесь.

- Этот пакет не имеет отношения к войне, - сказал Скоби.

- Вы в этом уверены?

- Да, почти.

Он приступил к обыску. Проходя мимо зеркала, он заметил, что у него за
плечами появилось чье-то чужое лицо: толстое, потное, не заслуживающее
доверия. Он удивился - кто бы это мог быть? Но сразу же понял, что не
узнал этого лица потому, что на нем появилось непривычное выражение
жалости. И подумал: неужели я стал одним из тех, кого жалеют?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Дожди кончились, и от земли шел пар. Мухи тучами висели в воздухе,
больница была полна людьми, страдающими малярией. Дальше, на побережье,
люди мерли от черной лихорадки, и все же на некоторое время наступило
облегчение. Казалось, что теперь, когда дождь перестал барабанить по
железным крышам, в мире опять воцарилась тишина. Густой аромат цветов на
улицах заглушал запах обезьяньего питомника в коридорах полиции. Через час
после того, как боны были сняты, пришел без всякого эскорта пароход с юга.

Скоби выехал на полицейском катере, как только пароход бросил якорь. У
него даже язык онемел, так долго он подбирал выражения потеплее и
поискреннее. Как далеко я зашел, думал он, если мне надо заранее сочинять
ласковые слова. Он надеялся, что встретится с Луизой на людях - ему будет
легче поздороваться с ней в присутствии посторонних, - но на палубе и в
салонах ее не было. Ему пришлось спросить у судового казначея номер ее
каюты.

Он все надеялся, что и там она будет не одна. В каюте сейчас помещали
не меньше шести пассажиров.

Но когда он постучал и дверь отворилась, там не было никого, кроме
Луизы. Он чувствовал себя, как коммивояжер, который стучит в чужой дом,
навязывая свой товар. Он произнес "Луиза?" - словно не был уверен, что это
она.

- Генри! Входи же, - сказала Луиза.

Когда он вошел в каюту, им пришлось поцеловаться. Ему не хотелось
целовать ее в губы - губы могут выдать, что у тебя на душе, - но она не
успокоилась, пока не притянула к себе его голову и не оставила печать
своего возвращения у него на губах.

- Ах, дорогой, вот я и приехала.

- Вот ты и приехала, - повторил он, мучительно вспоминая слова, которые
он приготовил.

- Они тут ужасно милые, - объяснила она. - Разбрелись, чтобы мы могли
побыть с тобой вдвоем.

- Ты хорошо доехала?

- По-моему, как-то раз нас чуть было не потопили.

- Я очень волновался, - сказал он и подумал: вот и первая ложь. Лиха
беда начало. - Я так по тебе соскучился.

- Я была ужасная дура, что уехала.

Дома за иллюминатором сверкали в знойном мареве, как кусочки слюды.
Каюта была пропитана запахом женского тела, несвежего белья, пудры и лака
для ногтей. Он сказал:

- Давай поедем на берег.

Но она еще не хотела его отпускать.

- Дорогой, там без тебя я приняла несколько решений. Теперь у нас все
будет по-другому. Трепать нервы я тебе больше не буду. - Она повторила: -
Теперь все будет по-другому. - А он с грустью подумал, что по крайней мере
это - правда, невеселая правда.

Али с младшим слугой вносили сундуки, а он смотрел в окно на вершину
холма, где стояли домики из рифленого железа, и ему казалось, что
внезапный обвал создал между ним и этими домиками непреодолимую преграду.
Они были теперь так от него далеко, что сначала он почувствовал даже не
боль, а легкую печаль, как от воспоминаний детства. Откуда пошла вся эта
ложь, подумал он, неужели все началось с того моего письма? Неужели я
люблю ее больше, чем Луизу? А если заглянуть себе в самую глубину души,
люблю ли я хоть одну из них - может, это всего лишь острая жалость,
которая откликается на всякую человеческую беду... и только усугубляет ее?
Человек в беде требует, чтобы ты служил ему безраздельно.

Тишину и одиночество вытеснил грохот: наверху вбивали гвозди, кидали на
пол тяжести, от которых дрожал потолок. Слышался громкий голос Луизы,
весело отдававшей короткие приказания. На туалетном столе что-то
задребезжало. Скоби поднялся наверх и с порога снова увидел глядящее на
него лицо девочки в белой вуали - мертвые тоже вернулись домой. Жизнь без
мертвых сама на себя не похожа. Москитная сетка висела над двухспальней
кроватью, как дымчатый призрак.

- Ну вот, Али, и хозяйка вернулась, - сказал он с подобием улыбки; вот
и все, что он сумел изобразить во время этого спектакля. - Теперь мы опять
все вместе.

Ее четки, как маленькое озеро, лежали на туалете; он вспомнил о
разорванных четках у себя в кармане. Как долго он собирался их перенизать,
но теперь это уж вряд ли имеет смысл.