Чтение 42–й страницы книги ~Убийственное лето~

случалось ходить в лес под Брюске. И с подругами, и одной. Загорать. И вот
однажды, - она как раз была одна и ничего не слышала, - появились двое и
схватили ее". У меня был ком в горле, но так как Бу-Бу замолчал, то я
выговорил, что он имеет в виду под словом "схватили". Он дернулся: "Я
повторяю ее слова. Мне не потребовалось объяснений Они ее схватили".
Помолчав, он продолжал: "Спустя два-три дня они появились снова и стали
рыскать около дома. Она никому ничего не рассказала, они напугали ее, да и
вообще кто бы в деревне ей поверил? Но, увидев их опять, она испугалась
еще больше. И тогда пошла к ним в лес". Я прохрипел: "Сама?". Тут он
повернулся ко мне, лицо исказилось, а глаза наполнились слезами. И тоже
закричал каким-то сдавленным криком: "Что значит "сама"? Ты не понял, что
это были за люди? Знаешь, что они ей сказали? Что переломают ей кочергой
нос и выбьют зубы и то же самое сделают с ее матерью, выдернут клочьями ее
волосы и заставят их есть. Они говорили, что так уже поступили с другими
девушками. Не сами, а заплатив за это каким-то типам. Одну, которая
донесла в полицию, они так изувечили, что сделали калекой. Это-то тебе
понятно?"
Схватив за рубашку, он встряхивал меня, будто хотел, чтобы дошло каждое
слово, а слезы так и текли по его щекам Наконец он отпустил меня, вытер
глаза рукавом и отвернулся, закашляв, словно от удушья.
Понемногу он успокоился. Во мне все как бы заледенело Тихо, почти
ленивым голосом Бу-Бу говорил: "В следующий раз они увезли ее в гостиницу,
больше она их не видела. Тем временем аррамская плотина была закончена.
Сначала она жила в доме, предоставленном мэрией, а этой зимой переехала
сюда. И думала, что с тем покончено. Но когда вспоминала этих людей, ее
охватывал страх. Потом стала думать, что они ее пугали, чтобы
позабавиться, не больше. И вот с месяц назад они ее опять разыскали".
Я спросил: "Когда?".
"За два дня до свадьбы. Она обедала в Дине с учительницей. Один из них,
по ее словам, самый мерзостный, оказался в ресторане".
"Они живут в Дине?"
"Она не говорила. Нашли ее, и все, и заставили накануне 14 июля снова
приехать в Динь. Она думала, что ее оставят в покое, узнав, что она
выходит замуж. Но случилось как раз наоборот. Они показали ей ужасную
фотографию тела обезображенной девушки. И сказали, что ее ждет такая же
участь. Что найдется, кому заняться и тобой, если она тебе расскажет. Так
она говорила". Он снова вытер глаза рукавом. Я боялся шелохнуться, только
прошептал: "Быть того не может". Он ответил: "Я тоже так думаю".
Я попробовал вспомнить 13 июля. Что же я тогда делал? Но ничего не
всплыло. И спросил: "Чего они от нее хотели? Она тебе сказала?" Он ответил
еще тише: "Для них она была источником наживы. Она только это сказала".
Меня охватило отчаяние. Но это не было таким ударом, как все остальное. Я
опять вспомнил ее встречу с отцом в день свадьбы, ее слова: "Прошу тебя,
прошу", разговор на другой день о наследстве. Мне никак не удавалось
привести мысли в порядок. Главное теперь было узнать, где она находится. Я
спросил: "Ты знаешь, где она?". Он замотал головой. "Когда вы
разговаривали за бассейном, она не сказала, куда идет?". Он ответил: "Она
просила обо всем забыть, что сама, мол, со всем справится. А так как я не
хотел ее отпускать, заявила, что все придумала, что эти двое никогда не
существовали".
Потом я снова спросил: "И ты поверил ей?". Он опять покачал головой.
"Почему? Я их видел". Странно подумать, но именно после этих слов все
как-то определилось, стало по своим местам. Я произнес: "Что ты болтаешь?
Что болтаешь?".
В воскресенье в Дине во время гонки, когда она потерялась, он тоже
разыскивал ее и обнаружил на маленькой улочке в машине у тротуара. Она
сидела впереди рядом с высоким и, видимо, старшим. Другой был сзади.
Разговаривали они очень взволнованно, словно пытались ее в чем-то убедить,
затем успокоились. Бу-Бу, едва их заметил, застыл на другой стороне улицы.
Лица ее не было видно - она повернулась к ним, опустив голову, но было
ясно, что плачет. Они еще долго говорили с ней. Потом открыла дверцу, но
сидевший за рулем схватил ее за руку. Вид у нее был измученный. Тот зло
сказал ей что-то и грубо вытолкнул на тротуар. Она заспешила по улице.
Бу-Бу не успел перехватить ее, между ними оказалась машина. А на бульваре
и вовсе потерял из виду.
Я вспомнил его измученное лицо тогда. Я-то думал, что он переживает за
гонку Вспомнил, как он потом повсюду шел с нами, держа ее за руку, и
грустно поглядывал на Эну.
Кровь снова побежала в моих жилах. Да, все становилось на свои места, я
почти знал, что мне теперь делать. Я поднялся, поправил рубашку, у которой
Бу-Бу только что оторвал пуговицу, и попросил описать этих мужчин.
Старшему лет сорок-пятьдесят Моего роста, только более грузный. Волосы и
брови седые, глаза голубые. Похож на человека, пробившегося в жизни
собственными силами. Трудяга, ставший буржуйчиком. Другому лет на пять
меньше. Худощавый, длинноносый, с вьющимися волосами, очень нервный. Одет
в кремовый или бежевый легкий костюм, при галстуке. Бу-Бу не знал, что еще
сказать, кроме того, что этот "шурин" выглядел еще омерзительнее первого.
Я спросил, откуда он знает про шурина, и тот обронил: "Так она мне
сказала".
Машина, в которой они сидели, черного цвета, "пежо", довольно
потрепанная.
Он помнил только цифру 04, другие забыл, хотя и пытался запомнить, но
был слишком взволнован. Я спросил, назвала ли она их имена. Он покачал
головой. Может ли он еще что-нибудь добавить? Подумав, он сказал:
"Название улицы - Юбак" - и опять, уже мягче, покачал головой. Я спросил:
"Когда она открылась тебе?" Посмотрев на меня, он ответил: "В тот вечер,
когда ты побил ее. Она не могла молчать. Ей хотелось высказаться. А на
другой день повторила снова. Но потом уже больше не хотела к этому
возвращаться. Она даже не знает, что я ее видел в машине". В наступивших
сумерках мы еще раз поглядели друг на друга, и он добавил: "Я ничего не
скрыл. Если тебя интересует другое, то знай: между нами ничего не было".
Он едва сдерживал при этом слезы, это было слышно по голосу, но пытался
держаться с достоинством, как маленький петушок. Я только пожал плечами:
"Этого еще не хватало!". И пошел к машине, где обождал его, сидя за рулем.
Дорогой мы молчали. Во дворе стоял желтый грузовик Микки, и я сказал: "Не
будем ничего рассказывать нашим".
Все сели за стол. Микки, мать и Коньята поглядывали на меня. Я спросил:
"Разве сегодня вечером нет фильма?". И включил телек. Мы ужинали,
поглядывая на экран. Затем я сказал, что вернусь в гараж повозиться с
"делайе". Бу-Бу попросил взять его с собой. Я положил руку ему на плечо и
сказал: "Нет. Я буду занят допоздна, заночую там". Еще я заметил, что
Микки не спускает глаз с моей руки - я перевязал пальцы после того, как
ударил Жоржа Массиня. И спросил его: "Тебе рассказали про драку?" - "Мне
сказали, что ты выбил ему два зуба, - ответил он. - Не будет распускать
язык".
В деревне свет горел только перед нашей бензоколонкой да еще подальше,
скорей всего - у Евы Браун. Эна, убежден, не созналась матери в том, что
рассказала Бу-Бу. Однажды в постели она произнесла: "Через несколько дней
все станет ясно". Это было на следующий день после того, как я побил ее. И
вот, шагая в гараж, я снова вспомнил тот день. Она хотела, говорил я себе,
чтобы ее оставили в покое, и не желала впутывать тебя в это дело. Я
нещадно ругал себя, что ударил ее. Опять и опять думал о том, что эти
мерзавцы должны поплатиться за все.
Понимаю, это не облегчит мою защиту, но я должен рассказать: отпилить
ствол карабина я решил не на следующий день, а в тот вечер, в четверг 5
августа. Карабин нельзя ведь уложить в обычный чемодан, вылезал бы он и
из-под куртки или пиджака. Но, главное, я твердо решил стрелять с близкого
расстояния, чтобы видеть их подлые рожи, чтобы видеть, как эти гады будут
умирать. Голову даю на отсечение - все именно так.

КАЗНЬ (8)

В пятницу, в середине дня - в минувшую пятницу, значите после того как
я сходил к Еве Браун узнать, не вернулась ли Эна, - я вывел "делайе" из
гаража. И сказал Анри Четвертому: "Извини, что бросаю тебя, но мне надо
кое-куда съездить". Вздохнув, он только покачал головой. Для виду, чтобы
выглядеть хозяином, - он ведь никогда не сердится на меня.
Я незаметно доехал до города. Показал свою машину Тессари и его
приятелям. Мы обмыли ее в лавке. Затем Тессари сел за руль и прокатился
один по дороге в Пюже-Тенье, а возвратившись, сказал: "Не подгоняй ее,
пусть обкатается, она как новенькая". И пригласил меня к себе пообедать.
Но есть не хотелось, и я ответил, что занят. Доехал до Анно, затем до
Баррема. Сначала еще прислушивался к мотору, но тот ровно урчал, и я
перестал обращать на него внимание. Я не собирался ехать в Динь и помчался
на юг к Шаторедону, а вернулся через Кастеллан. Пересекая там плотину, я
остановился у киоска и купил бутерброд. Немного побродил под солнцем. В
голове была каша. На озере скопилось много отдыхающих, и, когда мне на
глаза попадалась черноволосая девушка, я невольно ускорял шаг.
В деревню я добрался к концу дня. Не успел вылезти из машины, как
увидел бегущую мне навстречу Жюльетту. Она сказала: "Тебя ищут повсюду.
Анри повез твою тещу к автобусу, а может, и на поезд, не знаю". И
поглядела на меня с сочувствием. Я понял, что она заготовила эти слова
впрок, но когда я оказался рядом, произнести их стало не так просто. Я
спросил: "Ее нашли?". Я ужасно боялся, что ее нет в живых. Жюльетта
ответила: "Она в марсельской больнице Нам звонила мадемуазель Дье из
Брюске". Я повторил: "В Марселе? В больнице?". Жюльетта посмотрела на меня
с искренним сочувствием и сказала: "Она жива, но дело не в этом. Она там с
субботы, но только сегодня дознались, откуда она приехала".