тахту и, забормотав что-то странное, рассмеялся, глянув на себя в разбитое
зеркало, висевшее над старомодным комодом.
деревянные блюдечки, укрепленные в каждой клетке. Канарейки у него были
диковинные, крупные и до того желтые, что казалось - только что из
мастерской химического крашения. Потом внезапно бормотать он перестал,
обернулся и другим уже голосом медленно произнес:
настроен на мою проблему точнее, чем все другие умы мира.
стоптанных шлепанцах и лоснящихся брюках, - как мне жалко всех этих
несчастных, живущих вне России... Хотя, попадись я им лет двадцать назад,
вздернули бы на первой же осине. Да и сейчас бы вздернули. Трудней им
сейчас, удали в руках нет, но вздернули бы. Кряхтя и потея, но вздернули.
А мне их жаль, как жаль обреченного, с которым говоришь, зная, что диагноз
уже поставлен и медицина бессильна".
без всякой связи говорил Николаенко. - Музыка - это венец творчества, это
высшее проявление гениальности, ибо если каждый второй уверен в своей
потенциальной возможности написать "Карамазовых" или "Вертера", то на
музыку замахиваются лишь полные кретины. Нормальный человек понимает: "Мне
это не дано, это удел человека иной духовной конструкции". Так вот, отчего
композитор, - спрашиваю я - всегда особь мужского пола?
очков, свалившихся на бугристый конец большого носа. Глаза Николаенко
показались Штирлицу бездонно голубыми островками донского неба, такими же
чистыми и стремительными.
пение присуще лишь самцам и является симптомом полового чувства, у мужчин
музыкальный гений - в этом я согласен с Мечниковым - составляет вторичный
половой признак, вроде усов и бороды. Но если музыкальный дар прямо связан
с половой психикой, то отчего же нам отвергать эту гипотезу в приложении к
литературе, живописи, политике, наконец?!
питаются иными посылами.
политик? В его голове рождаются кабинеты министров, он выдвигает своих
вождей, он дает миру идеи, которые приводят к социальным катаклизмам, он
милует или убивает людей - своих героев, вызванных из небытия силой его
духа, - он выжимает у вас реакцию сострадания, интереса, ненависти, и вы
говорите, что он не политик?! А Бетховен - не политик? Вагнер? Или Глинка?
Чайковский? Скрябин? Они больше, чем политики, они провозвестники
чувственной идеи нации!
провозвестник чувственной национальной идеи, - подумал Штирлиц, - разговор
со стариком можно было бы считать оконченным. Но Зонненброк вещает то, что
ему предписано партийным долгом, лишь тем, в ком не заинтересован. Где
осталась хоть капля интереса, он сдерживается".
себя, даже когда говорит собеседник, "пропуская" его мысли и доводы через
себя.
каждый человек - это новый, неведомый мир, который предстоит ему открыть,
он приучил себя к тому, чтобы слушать непредубежденно и лишь потом, по
прошествии времени, выносить окончательное суждение.
навязчивым бредом маньяка: "поспешать с промедлением" было вторым
качеством Штирлица, которое много раз помогало ему прийти к оптимальному
решению после разбора всех возможных вероятий.
его системе, но тем не менее сама постановка вопроса казалась Штирлицу
интересной. Талантливое, став всеобщим, обязано служить той или иной идее.
Какой именно? Кто преуспеет первым? На что будет обращен талант как
категория создаваемая? Кто станет управлять ею? Во имя каких целей? Отсчет
в цепной реакции начинается с единицы, а она так важна, эта отправная
единица, так важна... Штирлиц привык впитывать всю поступавшую к нему
информацию, всю, ибо только время может определить, какая именно
информация будет самой важной.
продолжал Николаенко. - Лишь тем, что возбудитель семенных телец,
таинственный и могучий сок простаты, входит во взаимодействие с мозговыми
клетками особенно активно, когда на человека воздействует близость
прекрасной женщины. Возбуждаемое представлениями половое чувство переходит
в эффект творчества! Изящная словесность обезвреживает эти горячие,
изнуряющие представления, предлагая творцу выход: строку или музыкальную
фразу! Мир находится в смятении оттого, что любовь неуправляема, ибо
ученые не поняли скрытого механизма физиологии любви. Платон уверял, что
каждый человек - это лишь половина человека; и лишь "мы" - суть "два из
одного". Поэтому каждый всю жизнь ищет вторую свою половину, которая и
восполнит его тоскующее, одинокое "я". А если не восполнит, если человек
так и не осуществит своего идеала в другом человеке, не угадает себя в
нем, тогда он сопьется, кончит с собой или же напишет о своем идеале,
пропоет его, изваяет. Это относится к творцам, которых единицы. А как быть
с теми, кто должен таскать кирпичи и сажать хлеб? Как быть с сотнями
миллионов обычных людей?
которые трещали и свистели на десять голосов, и присел на краешек стола.
Зонненброк чуть отодвинулся - от Николаенко разило чесноком.
Штирлица. - Все донельзя просто. Надо пойти на жертву. Человек, признанный
гением - в любой области творчества, это не суть важно в какой, - должен
согласиться на изоляцию от общества. Он должен лечь в специальную клинику.
Причем желательно, чтобы этот гений был стариком... Мы должны получить
право исследовать механизм работы желез внутренней секреции, которые
постоянно рождают таинственные частицы эроса, подстегивающие мозг: "Твори,
ибо ты жаждешь!" Мы должны получить право брать посевы будущей
гениальности из этих его желез, и тогда мы научимся управлять толпой,
подчинив ее созданному нами сверхчеловеку.
Мне поручено передать вам приглашение одной из наших клиник. Вы готовы
ехать в Берлин?
я.
Зонненброк, и по тому, как наигранно он смеялся, Штирлиц понял, что это и
есть тот вопрос, который интересовал оберштурмбанфюрера больше всех
остальных.
продолжал Зонненброк, - впрочем, я убежден, что это ненадолго. Как он
отнесется к тому, что вы уедете в рейх? Может быть, устроить все-таки
семейный совет?
Тина и Галю, побеседуем все вместе.
спросил Зонненброк.
не фашист, вы научный работник из Германии. Повторяю, Германии, а не
какого-то рейха! - воскликнул Николаенко. - Нет, нет, пусть вас это не
тревожит. Итак, сегодня в семь прошу ко мне. И, коли не шутите, я начну
помаленьку собираться...
еще раз комнату. - В рейхе вам предоставят все необходимое.
Штирлиц, - вы чувствуете в себе силу работать с гением, которого придется
изолировать?
Николаенко даже головой замотал. - Интонационно так же. Сложный вопрос вы
мне задаете. Но я отвечу. Как известно, Сухово-Кобылин - был такой великий
русский драматург - просидел два года в крепости по обвинению в убиении
любимой женщины. В крепости, заметьте себе. Так, может, вместо того чтобы
в крепость, его в клинику? Оскар Уайльд? А? А как Ван-Гог страдал в доме
для душевнобольных? Или Ги де Мопассан? Поднять потерянное - вот в чем
вопрос. По Чернышевскому надо жить - разумный эгоизм. Все остальное -
сапоги всмятку! Тем более я не о себе думаю - о человечестве...
- Экую исключительность старикашка себе отбивает... Вот оно ницшеанство в
его чисто злодейском виде".
истинное удовольствие от беседы с вами, господин Николаенко...
Лукин Евгений
Семенова Мария
Корнев Павел
Корнев Павел
Орлов Алекс
Никитин Юрий