написал ему:
фарс и есть фарс.
отдыхал неделю.
месяц зашел Сергей Сергеевич:
говорили в камере. Впрочем, это спасение не только ваше, но и всей семьи: мы
их сегодня забрали -- связь с еврейскими буржуазными националистами...
Влодимирский предложил Исаеву переодеться в свой полковничий китель: "Едем
встречать сына".
и покинул кабинет.
дело. Постарайтесь договориться с ним миром, он человек крутой, но
справедливый.
стремительным взглядом с помощником, поднявшимся из-за своего бюро;
пропустил Валленберга; встал у двери.
узнал Исаева, глаза его округлились, наполнились ужасом, он тонко закричал
и, наклонив голову, бросился к окну.
начали крутить руки.
по голове. Тот отвалился, Исаев взмахнул стулом еще раз, чтобы обрушить его
на голову второго, но руку его вывернули, кабинет заполнился людьми, Аркадий
Аркадьевич .орал что-то, брызгая белой пеной, а потом Исаев потерял сознание
от боли...
загримированный, и, тщательно скрывая акцент, спросил:
ясное дело, -- протянул ему постановление ОСО на расстрел жены и сына с
резолюцией Сталина.
"Человек -- звучит гордо". Особенно советский человек. А не вы ли пример для
советских граждан, полковник?
сказал Комурову:
Отхаживайте, как любимую... Если Рюмин или еще кто будут интересоваться, где
он, -- а я это вполне допускаю -- ответите, что вытребовали в мою
"шарашку"... Познакомьте его с процессом над Трайчо Костовым, Ласло Райком и
Яношем Кадаром... Подготовьте материалы о подготовке процесса над Сланским и
Артуром Лондоном -- с этим он был знаком лично, я не поленился потратить еще
два дня на его личное дело... Вот и все. Приведите его в форму... Пусть
говорит все, что хочет, -- не записывайте ни одного его слова... Лагерь
должен быть на расстоянии не более двух часов лета до Москвы: Исаев может
понадобиться мне в любой день и час, днем или ночью.
массировали.
Сашеньки, Саньки, Валленберга, Пола, Никандрова, Спарка, Ванюшина -- они все
время были с ним, в нем, перед ним...
от первых двух полос -- фанфарных, торжественных, чуждых Началу, -- к
третьей и четвертой, он все больше и больше ощущал, что его, прежнего, нет
уже; пуст; если что и осталось, то лишь одно -- отчаяние. Оно было безмерным
и величавым, как огромный океан в минуты полного штиля. Он запрещал себе
нарушать этот океан отчаяния вопросами и ответами, он знал, что не сможет
ответить ни на один вопрос; он не чувствовал в себе сил, воли и гнева, хотя
именно гнев сокрыт в подоплеке отчаяния -- затаенный, холодный, лишенный
логики и чувства, чреватый таким взрывом, который непредсказуем так же, как
и неотвратим...
"ЗИСами" охраны, Сталин любил проноситься по узенькой горловине ночного
Арбата, вырываться на Смоленскую и оттуда, на огромной скорости, словно
танковая атака, занимать всю Можайку, отправляясь отдыхать на Ближнюю дачу.
даже, а намек, интонацию, паузу, генерал успевал дать команду по трассе --
помимо батальона охраны, расквартированного в казарме, оборудованной в
бывшем ресторане "Прага", на Арбат мгновенно перебрасывалось еще одно
подразделение: люди в коричневых и синих драповых пальто стояли на
расстоянии ста метров друг от друга, в поле взаимной видимости; снайперы
занимали все отдушины на чердаках, генералиссимус мог ехать со скоростью
сорока километров, улыбчиво обнимая своими желто-рысьими глазами прохожих,
их лица, одежду, сумки в руках...
пропаганды ЦК, предложил Сталину ознакомиться с совершенно секретными
переводами-дневников "колченогого" -- так, с легкой руки Деканозова, в
близком окружении Сталина звали рейхсминистра пропаганды Геббельса.
но не обещаю, занят...
карандашных пометок (на "Майн кампф" наследил, не мог себе этого простить,
тем более что экземпляр был не его, а Ворошилова, выпустил еще Зиновьев в
1927-м, для членов ЦК -- "угроза No 1"; просить, чтоб вернул, нельзя, не
преминет полистать, простован-то простован, а дока). Порою, хуже того,
увлекшись, он делал отчеркивания ногтем, тюремная привычка; отучил, кстати,
сокамерник Вышинский: "Коба, у вас крепкая рука, давите большим пальцем,
очень заметно, охранка умеет работать с книгами арестантов (сидели в Баку),
могут набрать на вас материалы, будьте осторожны".
"организовывал это артистически, осо228
легенда, которая останется в веках, рождается в сельской местности, город
мгновенно поглощает все новости, растворяет их в себе; беспочвенность
интернационального "асфальта" чревата потерей национальной памяти. Молодец
Геббельс, смотрел в корень; если Петр учился-у шведов, отчего нам не
поучиться у немцев?
Гитлера, любившего зрелища, предпочитал держаться в тени, с одной стороны,
он слишком хорошо знал русских, их сдержанность, в чем-то даже зажатость, а
с другой -- страшился разрушить ореол, созданный пропагандой: вместо
высокого, широкоплечего русского военачальника и ученого -- только поэтому
Вождя -- люди увидят рябого, плешивого, маленького человека с прокуренными
зубами, седого-и малоподвижного, страшащегося, что его может окружить тесная
и душная толпа незнакомых ему людей.
Сталин не прочитал; тот, увидев взгляд академика, усмехнулся:
времени...
рецептами "как делать фюрера" прочитал. Поскольку его последние встречи с
народом состоялись в конце двадцать девятого, когда он выехал в Сибирь во
время трагедии с хлебозаготовками, пришло время дать новую пищу для
разговоров: для этого поэту Долматовскому позволили напечатать поэму о
поездке Вождя на фронт, к солдатам, -- рассчитано на интеллигенцию; в
Понырях и Орле, предварительно нашпигованных охраной, Сталин прошелся по
улице возле станции, где работали строители: назавтра об этом знала вся
Курская железная дорога; на шоссе из Сочи в Гагру шофер его машины
остановился возле мальчика (отдел охраны заранее подобрал русского, Колю
Саврасова; грузина, абхазца или армянина -- их возле Адлера много --
решительно отвели); в тот же день ликовало все Черноморское побережье.
семь комнат, кинопросмотровый зал и бильярдная) Сталин зашел в один из
трехэтажных домов, где жила охрана, и, не обращая внимания на вытянувшихся
по стойке "смирно" майоров и полковников, спустился в подвал, вспомнив, что
туда покидали всю библиотеку, после того как сначала Троцкий, а потом
Бухарин были выведены из Политбюро.
ящика, перечитывая Троцкого; испытывал при этом непонятное самому ему
чувство снисходительно-сострадающего восхищения стилем "врага-брата". Нашел
бухаринский томик, написанный в двадцатом: "Экономика переходного периода";
тогда Врангель и Сла-щев бросили клич: "Красных в плен не брать -- земли
нет! Вешать вдоль дорог без суда!" Именно он, Сталин, первым позвонил