- Сколько их?
- Трое. А последний родился через полгода после гибели Франчески, только поэтому я и предал ее, взял те иудины деньги...
70
Из бюллетеня Пресс-центра:
"Жюль Бреннер передает из Гариваса: "Ситуация в столице нормальная. Улицы оживлены. В Порто Нуэво проходит первый общенациональный фестиваль танцев. В связи с этим количество иностранных туристов утроилось, однако официальные органы США не рекомендовали североамериканским "агентствам путешествий" рекламировать гаривасский праздник, чтобы "не создавать ажиотажа среди любителей испанского фольклора, поскольку ситуация здесь непредсказуема".
Газеты, контролируемые правительством, не поместила эту информацию, тогда как правая пресса инженера Гальвао и пресса ультралевых групп (они по-прежнему выступают с требованием немедленного запрещения частного сектора, национализации всех пансионатов, баров, ресторанов и домашних столовых, введения военного положения, разрыва дипломатических отношений с Соединенными Штатами, ареста активов североамериканских компаний, национализации всех земель, принадлежащих крестьянам, чтобы на этой базе создать военизированные сельскохозяйственные коммуны) поместили это сообщение на первых полосах под броскими заголовками.
В восемь часов вечера (это время здесь считается началом второй половины дня, ибо полуденный зной таков, что жизнь замирает с часу до семи) по национальному телевидению выступил министр иностранных дел Малунда, тридцатидвухлетний юрист, которого здесь считают покровителем ультралевых.
Он информировал телезрителей о встрече с послом Соединенных Штатов и сказал, в частности: "Беседа продолжалась тридцать девять минут. Обмен мнениями был довольно откровенным. Я предложил послу прокомментировать сообщения североамериканской прессы о том, что "ситуация в Гаривасе взрывоопасна". Посол заметил, что мнение прессы в свободной стране не всегда совпадает с мнением правительства. Тогда я задал вопрос, обязаны ли совпадать в свободных странах мнения большого бизнеса и правительства. Посол ответил, что и это совершенно не обязательно, пока президент не объявил эмбарго, которому должны подчиняться все граждане, будь они миллиардерами или безработными. Я спросил, чем могут торговать с нами безработные Северной Америки; посол ответил, что его слова не следует трактовать буквально, это метафора. В начале беседы я предупредил посла, что сегодня намечено мое выступление в программе "Дискуссия для всех граждан" и что я намерен информировать общественность о нашей беседе, так что его превосходительство вправе предупредить, какие вопросы он считал бы преждевременным делать достоянием гласности. Посол сказал, что правительство Соединенных Штатов не полагает нужным скрывать что-либо от народа Гариваса, переживающего столь сложный период своей истории. "Я готов отвечать публично за каждое слово, произнесенное мною в вашем кабинете", - добавил он. Тогда я предложил моему собеседнику принять участие в нашей "Дискуссии". Посол заявил, что он будет польщен такого рода возможностью, после того как запросит санкцию государственного департамента и получит соответствующие инструкции. Я поинтересовался, можно ли мне заверить народ Гариваса в том, что все материалы, публикуемые североамериканской прессой о кризисе в нашей стране, о начале хаоса, о возможности русско-кубинской интервенции, о "жесткой позиции", которую необходимо занять администрации по отношению к "третьей Кубе", то есть по отношению к нам с вами, - спекуляция журналистов, никак не связанных с администрацией? Посол ответил, что, конечно же, правительство Соединенных Штатов озабочено ситуацией, сложившейся в Гаривасе после банкротства Грацио и его самоубийства. "Администрация не может полностью игнорировать призывы ряда газет Гариваса с требованием арестовать американские активы в стране, а также те голоса, которые требуют превратить республику в вооруженный лагерь. Всякий тоталитаризм, - заключил посол, - начинается с того момента, когда оружие попадает в руки всех без исключения". Я возразил, сказав, что одна из первых статей конституции североамериканских штатов, провозглашенной великим патриотом Северной Америки Джорджем Вашингтоном, узаконивает право каждого американца иметь оружие для самозащиты; истинный же смысл этой статьи заключался в том, чтобы вооружить народ Северной Америки для борьбы против заокеанских - французских, испанских и британских - колонизаторов, чтобы граждане Штатов могли сохранить свое национальное достоинство и независимость. Посол заметил, что времена меняются и ныне в ряде штатов продажа оружия гражданам запрещена. Я спросил, не будет ли в таком случае изменена чеканка на долларе и вместо профиля Вашингтона не появится ли иной профиль, ибо времена, как и нравы, действительно меняются. Посол заверил, что он готов запросить об этом министерство финансов и информировать меня самым исчерпывающим образом, хотя такого рода меры он не предполагает В ответ на мой вопрос, может ли Гаривас надеяться, что правительство Соединенных Штатов с пониманием отнесется к тем экономическим трудностям, которые переживает республика после того, как был убит Грацио и поставлен под вопрос - на какое-то, естественно, время - наш энергоплан, посол сослался на то, что он уже обсуждал этот вопрос с министром энергетики и планирования Энрике Прадо. По его словам, он отправил свои рекомендации в государственный департамент. Я спросил, является ли присутствие американских военных советников на севере, в сельве, среди правых экстремистов, предпринимающих вооруженные налеты на города и поселения республики, нормальным фактором в отношениях между двумя странами, поддерживающими дипломатические отношения. Посол сказал, что правительство Соединенных Штатов не направляло и не направляет, своих военных советников в те районы, где находятся формирования, выступающие против определенных аспектов внутренней и внешней политики полковника Санчеса. В то же время, добавил посол, он не исключает возможности того, что какие-то граждане США действительно присутствуют на севере нашей страны, но это их личная инициатива. Правительство демократической страны не вправе выступать против частных инициатив граждан до той поры, пока это не вступает в противоречие с конституцией и национальными интересами Соединенных Штатов. Я задал тогда еще вопрос, имеют ли право граждане США без санкции правительства продавать за рубеж оружие не правительству, но оппозиционным группам, выступающим против законно избранной власти. Посол ответил, что такая постановка вопроса "безбрежна, а он привык иметь дело с конкретными фактами". Тогда я спросил, как бы прореагировало правительство США, начни Гаривас снабжать оружием экстремистов, которые считают единственным средством борьбы с несправедливостью террор и насилие. Посол ответил, что не допускает возможности такого рода шагов со стороны нашего правительства и считает мой вопрос просто шуткой. После этого я ознакомил его с данными о том, когда и сколько пулеметов, автоматов, минометов, вертолетов и легких орудий было передано правым экстремистам на севере, в сельве. Посол обещал тщательно изучить эти документы и немедленно запросить Пентагон, насколько изложенное мною соответствует истине. Он заверил, что лично ему ничего не известно о такого рода поставках и что он непременно сообщит мне официальный ответ Вашингтона".
Затем министр Малунда ответил на вопросы журналистов и телезрителей.
Симптоматичен был вопрос о наличии разногласий в кабинете и о том, находится ли сам Малунда в оппозиции к Санчесу - на самом левом фланге.
Малунда ответил, что до тех пор, пока он является министром в кабинете Санчеса, его личные симпатии отходят на второй план, поскольку он человек слова и долга. "Я считаю Санчеса выдающимся деятелем революции, и если наши концепции в чем-то и разнятся, а это действительно так, то в главном они едины и я всецело поддерживаю курс, проводимый ныне полковником по защите того, что завоевано восемь месяцев назад, когда была свергнута кровавая тирания плутократов", подчеркнул Малунда".
71
24. 10. 83 (10 часов 44 минуты)
Люси Лоран к телефону не подзывали; Степанов не мог понять, кто снимал трубку - мать, тетушка или служанка; отвечали сухо и однозначно, в голосе было нескрываемое раздражение:
- Мадемуазель Лоран занята, оставьте свой номер; по какому вопросу; перезвоните завтра, сегодня я не смогу вас соединить.
Степанов боялся взглянуть на часы; проклятие секундной стрелки, подумал он; да еще Мари не подходит к телефону; все-таки женщины скроены из особого материала, никакого отношения к нашим ребрам они не имеют, право... Куда она уехала?! Какого черта ее понесло на Сицилию? Это ж мужское дело! Ей совершенно ни к чему было лезть в такое. Ты проецируешь ее на дочь, сказал себе Степанов, хотя они совсем разные; моя скрытнее, мягче, талантливее, думает иначе, шире и глубже, без той изначально заданной немецкости, что ли, но все равно в них очень много общего, одинаковая решимость и честность такая же; изнутри светятся.
Степанов поехал в марсельский порт, поставил машину возле ресторанчиков, где готовят сказочный буйабес [уха из морской рыбы, которую готовят на юге Франции], сел на пароходик, что отправлялся на остров Иф, к Монте-Кристо; хотя, спохватился он, при чем здесь Монте-Кристо? Я еду к Дюма. Бедные писатели, если им повезло создать образ, который стал Мегрэ, Шерлоком Холмсом или Монте-Кристо, они сами, как личности, исчезают, их не помнят, знают лишь их героя; у нас так было, к примеру, с фильмом "Большая жизнь". Актера Петра Алейникова, игравшего там, запомнили, да и то лишь люди моего поколения, как Ваню Курского, весельчака и балагура; и уж вовсе почти никто не знает, что написал сценарий к этой ленте Павел Нилин... Помнят его "Жестокость", "Испытательный срок", особенно те, кому запал в сердце Венька Малышев, но сколько их, таких памятливых?! Увы, помнят, как правило, то, что повторяют бесчисленное количество раз... А то, что как откровение входит в тебя, растворяется в тебе и ты вбираешь в себя Веньку Малышева или романтиков Паустовского, или булгаковского Воланда, и они делаются частью твоего "я", и ты не можешь их вычленить, редкостно, ибо талантливо и не нуждается в том, чтобы про это долдонили или повторяли... Вот ведь как устроена эта жизнь: порою помнишь ненужное, чужое, то, что на слуху, а то, без чего трудно жить, вбираешь в себя, забывая того, кто был прародителем этой, теперь уже твоей, части души...
На маленьком пароходике было всего пять человек; конец туристского сезона в Марселе подобен празднику рождества на улицах пусто, грустно и одиноко; этот день принадлежит дому, семье, никаких гостей, только свои, заранее известно, кому какой достанется подарок, нет ощущения шумного застолья, оно бывает только у нас: нагрянул в гости, пусть у хозяина ничего нет в холодильнике, не важно, он пойдет к соседям, глядишь, на столе бутылочка подоспела, винегрет сообразит - картошка, лук, соленый огурец, чесночок и свекла, сейчас такое стали меньше готовить, все больше ударяют по кулинарии, а раньше, особенно в первые послевоенные годы винегрет был главным угощением в любом доме.
"Черт, как хочется домой, - подумал Степанов, ощущая вкус винегрета. - Приехать к Сане, Аверкину Семену или к Кирсанову, тот всегда делает винегрет, старый, добрый, наивно-хитрый доктор, скоро исполнится семьдесят, а впервые мы с ним поехали на охоту, когда ему еще не было сорока, а тебе самому только-только стукнуло четверть века... Остановись, мгновение, остановись, бога ради! А про винегрет ты не зря все время думаешь, - сказал он себе, будь проклято это твое ассоциативное мышление. Ты берешь себе тайм-аут, как в баскетболе, когда устал и надо собраться перед решительным броском, который определит исход встречи... Ты ищешь путь к достижению своей цели, потому-то и вспоминаешь то, что дорого тебе, что дает возможность закрыть глаза, расслабиться, а потом резко встать и сделать бросок - для победы... Я ломлюсь в закрытые двери, в этом моя ошибка; я должен устроить так, чтобы тот человек, с которым мне надо поговорить, был заинтересован во встрече, как и я, если не больше... Ну, хорошо, а как этого добиться? Очень просто, - понял Степанов, - здесь, на Западе, все делает паблисити, здесь можно написать гениальную книгу и умереть в безвестности, если ты плохой коммивояжер собственного таланта, не имеешь связи с прессой и лишен дерзостного качества саморекламы. Надо было послать тем, с кем я хотел говорить, фотокопию обложек моих книг, изданных здесь, оттиски критических статей и фоторепортажи обо мне... Конечно, стыдно, это у нас просто-напросто невозможно, хотя нет, возможно, увы, но отношение к такого рода коммивояжерству презрительное, прямо противоположное здешнему... И этой самой Люси Лоран я должен был отправить фотографии, но сейчас время упущено, значит, надо пойти в газету и попросить коллег, чтобы они представили ей меня, тогда будет легче говорить с ней, вот уж воистину задним умом крепок..."
На острове Иф было пусто; два вездесущих японца щелкали своими диковинными камерами все и всех; узкая дорога, что вела в тюрьму, на вершину горы, пахла прошедшим летом, камни еще хранили тепло солнца.
...Камеры в тюрьме были игрушечными, каземат полуразвалившийся; лучше б не приплывать сюда; Дюма придумал свой Иф пострашнее, совсем другой.
...Вернувшись в Марсель, Степанов сразу же отправился в редакцию, предварительно попросив своего парижского издателя (связался из автомата на набережной) позвонить здешним газетчикам.
...Через час он шел на встречу с мадемуазель Лоран; она попросила Степанова приехать на набережную; встретимся возле причала "Остров Иф", я буду в красном платье, очень худая, усмехнулась Люси, похожа на сушеную рыбу.
- Мне бы не очень-то хотелось говорить об этом, - Люси Лоран потянулась за сигаретами; курила "голуаз", черные, самые крепкие, без фильтра.
- Я понимаю, - ответил Степанов. - Простите меня, бога ради... Но речь идет о том, чтобы не дать свершиться новому злу... Она жестко усмехнулась.
- Все равно свершится.
- Может быть. Но, если не попробовать помешать этому, станет стыдно смотреть на свое отражение в зеркале.
- Не смотритесь.
Степанов заставил себя улыбнуться.
- А как же бриться?
Женщина сухо поинтересовалась:
- Что вам от меня нужно?
- Мне важно узнать, кто стоял за тем варварским бизнесом, в который вовлекли вас, конкретно. Вам знакомо имя Дона Баллоне?
- Нет.
- А его адвоката Ферручи?
- Нет.
- Вы давали показания полиции по поводу всего с вами случившегося?
- Считаете, что после таких показаний мне можно было бы продолжать жить в этом городе? Да и вообще во Франции?
- Но вы же дали интервью газетам...
- И прокляла себя за это.
- Вы допускаете мысль, что этот страшный бизнес может продолжаться?
- Он продолжается.
- И вы спокойно к этому относитесь?
Лицо женщины собралось в какую-то странную гримасу, потом она тихо засмеялась.
- Я отношусь к этому с радостью... Не я одна... Знаете, как приятно, если не только ты извозилась в дерьме и сломала себе жизнь...
- Я не верю вам, - сказал Степанов убежденно. - Я вам не верю.
- Вы не верите мне, потому что не испытывали того, что пришлось испытать мне... Когда твой рабочий день начинается в восемь утра, а кончается в три ночи, когда ты перестаешь быть человеком, а становишься подстилкой, когда четыре раза в году привозят доктора и он делает тебе аборт, но перед тем, как положить в кресло, тоже считает своим долгом посопеть с тобою на дармовщинку... Если бы я могла написать обо всем, что мне пришлось пережить, я бы отдала это Лелюшу или Годару, получился бы неплохой фильм, но я не могу об этом писать, потому что у меня разорвется сердце... Оно и сейчас, когда я говорю с вами, болит, и рука холодеет...
- А вам не захотелось найти людей, которые поместили в газете объявление о "выгодной работе на берегу моря"?
- Этот человек сам нашел меня, месье Степанов, он меня нашел вскорости после того, как я вырвалась оттуда... Я живу в квартире, которую он мне купил, и я получаю от него ежемесячную дотацию, на которую безбедно существую.
- Вы можете назвать его имя?
- Могу. - Женщина снова закурила. - Вы сами его назвали только что. Да, это адвокат Ферручи, вы правы.
- Вас кто-нибудь предупредил, что я стану спрашивать об этих людях?
Женщина вскинула голову; в ее больших глазах, скрытых темными стеклами очков, метнулся страх.
- Почему вы так решили?
- Потому что литератор умеет чувствовать так же, как женщина... Я это почувствовал, мадемуазель Лоран...
- Зачем вам эта история? Какое вам дело до моей судьбы? Почему вы считаете возможным вообще говорить со мной обо всем этом?!
- Я вам отвечу... Вы вправе передать мои слова тем, кто звонил вам после того, как журналисты попросили найти для меня время... Вас же заставят передать содержание нашей беседы, разве нет? Вот я и даю вам карт-бланш, передайте им слово в слово то, что я сейчас скажу... Это фашизм, когда женщину продают в рабство... А фашизм надо уничтожать... Любым способом. Я подчеркиваю - любым... Те люди, которые продали вас, а потом купили вам квартиру на рю Канибьер, боятся только одного - силы. Высшим проявлением силы является знание, не так ли? Я много знаю о помощнике Дона Баллоне адвокате Ферручи, а буду знать еще больше... Они звенья цепи... Но они лишь исполнители злодейства, главное планируют те, кто выше и респектабельнее... И они, этот самый Дон Баллоне и Ферручи, назовут мне ряд имен, в которых я заинтересован, понимаете? А это поможет моим друзьям предотвратить новые трагедии. Во имя этого мои друзья и готовы на все.
- Не сердитесь.
- Стараюсь...
- Мне двадцать пять лет, месье Степанов, - женщина сняла очки, глаза у нее были пустые, выцветшие какие-то, в сети мелких морщин. - А выгляжу на хорошие сорок. Не надо, не перебивайте, я знаю цену успокоительным комплиментам... Я не могу никого любить, потому что в моем сердце, в памяти, в глазах постоянно живет прошлое. С ним я умру... Никогда не смогу забыть... С содроганием думаю о том, что сентиментальные литераторы прошлого века окрестили словом "близость"... Теперь для меня высшим проявлением любви стало слово "отдельность"... Вы намерены предотвратить какую-то трагедию... Это ваше право... Но не употребляйте меня в качестве инструмента... Я этого не хочу... Можете встретиться с моей подругой, мы с нею работали в одном коттедже, ее зовут Жюли, она жаждет мщения... Пожалуйста, я не против, если она станет давать вам информацию... Только меня больше не трогайте, ладно?
...Жюли была полной противоположностью мадемуазель Лоран, вся словно бы собранная перед ударом.
- Да, мы сбежали вместе с Люси, нам помог капитан, он был немцем, Герберт Шрауб, он чувствовал свою вину перед французами, его папа был в парижском гестапо, знаете, если уж немец честен, так он честен до конца... Я готова на все, только бы отомстить. Люси сломалась, постоянно пьет, по-моему, у нее в голове что-то сдвинулось... Я могу передать вам мои записки, если вы серьезно считаете, что у вас что-нибудь получится, только, правду говоря, сомневаюсь Вы не знаете этих людей, они здесь всемогущи...
- Вы предпринимали что-нибудь, Жюли?
- Спросите лучше, чего я не предпринимала!
- Обращались в прессу?
- Конечно. И в суд, и в прокуратуру. У ферручи все схвачено, всюду поставлены купленные им люди...
- Вы позволите открыто в прессе называть ваше имя?
- Конечно! Как же иначе?! Мне ведь никто квартиры на рю Канибьер не покупал и ренты не платит...
Ферручи оказался высоким седоголовым человеком с большими, чуть навыкате глазами; одет, как и полагается преуспевающему адвокату, несколько небрежно: в левой руке зажата дорогая "данхиловская" трубка.
- Я думал, вы позвоните завтра, - сказал он Степанову. Рад знакомству... Мы с боссом успели прочитать вашу последнюю книгу, очень интересно, только советовал бы вам найти другого издателя в Швейцарии, ибо месье Жюри не так престижен, не умеет делать рекламу, сама скромность... Если хотите, я готов свести вас с одним из наших издателей...
- Но я не пишу порнолитературу, господин Ферручи.
- Мы издаем и поэзию, и альбомы живописи, и учебники по экономике, господин Степанов...
- Примите мои поздравления, такая многогранность.
- Благодарю вас. Чем могу быть полезен?
Николаев Андрей
Орлов Алекс
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Глуховский Дмитрий
Белогорский Евгений