Чтение 43–й страницы книги ~Ур, сын Шама~

на Ура.

Девушка вдруг испугалась: уж очень тяжелым, давящим стал взгляд
артиста Уриэля, уж очень изменилось его лицо. Неживым, каменным оно стало
каким-то...

В следующий миг она, тихонько ойкнув, оторвалась от мягкого ковра.
Беспомощно взмахнув руками, она медленно-медленно поплыла по воздуху
метрах в двух от манежа. Вправо... влево...

- Не бойся, - услышала она тихий шепот. - Держись свободней.

Может, ей почудился этот шепот? Но стало немножко легче. Даже приятен
был полет. Склонив голову, она посмотрела на артиста Уриэля. Сейчас он
казался ей сверхъестественным существом, этот человек со сверкающей кожей
и тяжелыми, налитыми силой буграми мышц, и ей не верилось, что всего
несколько часов назад он неловко сидел за маленьким детским столиком и ел
картофельный салат...

Сколько продолжался ее полет? Минуту, две? Вдруг она ощутила под
ногами ковер, лежавший на мягких опилках манежа. Теперь она стояла,
беспомощно улыбаясь, а вокруг бушевал прибой аплодисментов, восторженных
выкриков. К ней подошел лилипут, чтобы отвести на место, и она благодарно
улыбнулась Ивану Сергеевичу за его ободряющий шепот.

Рукоплескания не ослабевали. Ур стоял, еле заметно кивая то в одну
сторону, то в другую. Никак не мог он выучиться делать зрителям положенный
цирковой "комплимент" - не получалось у него с поклонами. И он уже
повернулся было, чтобы уйти с манежа, как вдруг раздался из рядов громкий,
излишне громкий голос с нехорошей хрипотцой:

- Одну минуточку, гражданин артист!

Стихли аплодисменты, все взоры обратились к вставшему в шестом или
седьмом ряду дядечке в соломенной шляпе и желто-зеленой рубахе навыпуск.

- Одну минуточку, - провозгласила соломенная шляпа. - Тут ясность
внести надо. Она - ихняя знакомая. Она официантка с детского кафе, где
гражданин артист с лилипутом с этим обедают. Я сам видел.

- Ну и что? - крикнул кто-то.

- Минуточку, я не кончил! - строго сказала шляпа. - Она
подговоренная. Заранее у них условлено. Жульничество это!

Цирк загудел.

- Ну, обедает там - что из этого?

- Знакомых поднимать нельзя, что ли?

- Точно, фокус все это! Зеркала у них спрятаны! А она тоже циркачка!

- Обман, обман!..

Иван Сергеевич сорвался с места, побежал к микрофону, но тут увидел,
что форганг забит артистами, вышедшими на шум. Сияли золотые кудри
дрессировщицы Марины Морской. Величественный шпрехшталмейстер протолкался
вперед и уже поднес к устам микрофон, чтобы успокоить, унять разыгравшиеся
страсти, но тут произошла неожиданность.

Будто реактивной тягой выбросило гражданина в соломенной шляпе из
амфитеатра. Он взвился над головами соседей, закричал дурным голосом,
замахал руками и ногами.

Ур резко повернулся и, пошатываясь, пошел к форгангу. В тот же миг
скандальный гражданин упал ничком на ковер. Быстро оглядевшись, он под
громовые раскаты хохота пополз на четвереньках к упавшей во время полета
шляпе и обеими руками натянул ее на голову.

После представления Иван Сергеевич поспешил в гостиницу и, не заходя
к себе, постучался в номер Ура. Ответа не последовало. Иван Сергеевич
толкнул дверь, она поддалась.

В номере было темно, лишь сквозь окно и раскрытую балконную дверь
сочился пепельный свет ущербного месяца. Иван Сергеевич разглядел темную
фигуру на кровати.

- Ур!

Тот не шевельнулся, не ответил. Иван Сергеевич испугался. Кинулся к
тумбочке, нашарил кнопку настольной лампы.

Ур поморщился от вспыхнувшего света. Он лежал навзничь на кровати,
одетый, только туфли скинул.

- Живой, - сказал Иван Сергеевич. У него отлегло от сердца, он сел на
стул. Коротенькие ножки не доставали до пола. - Эх ты, человек-гора. Чем
тебе помочь?

- Ничего не надо, - тихо проговорил Ур. - Свет потушите.

Лилипут выключил свет. Он знал, что у Ура бывают приступы слабости,
головной боли. Знал и то, что помощи в такие минуты Ур не принимал
никакой. Просто должен был отлежаться.

- Как же это ты - на таком расстоянии, а? Метров двадцать было до
того дядечки, не меньше... Ну, лежи, отдыхай.

- Не уходите, Иван Сергеич.

- Как хочешь... Помолчим или рассказать тебе чего?

- Сколько людей на свете... и все разные, - прошептал Ур. - Почему
так?

- А иначе и быть не может. У собак и то разные характеры, спроси вот
у Машки, она понарасскажет тебе. Так что уж о людях-то?

- Такая пестрота... - Ур словно с самим собой говорил. -
Скрещиваются, сталкиваются... расшибаются друг о друга...

- Не пойму, чего ты бормочешь. Кто расшибается?

- Огромный пестрый цирк... и у каждого свой номер...

- Вот это точно, - уловил ниточку мысли Иван Сергеевич. - У каждого
человека свой номер, а вернее - утверждает он себя по-своему в жизни. Я-то
не показателен, неудачная особь, а и то делаю свой номер. Даже хобби себе
заимел - роюсь в старых книгах, строчу в толстых тетрадях - радуюсь. Ну, а
нормальные люди-то? У них у каждого по нескольку номеров бывает.

Ур с видимым усилием повернул голову. В полутьме комнаты нельзя было
разглядеть лица маленького человечка. Чуть возвышался над спинкой стула
силуэт его головы.

- Но ведь есть коренная, глубинная связь, - сказал Ур. - Разум - это
ведь не просто детерминированный продукт деятельности развитого головного
мозга... это ведь и система...

- Больно мудрено для меня, Ур. Но если ты о связях человеческих, то
странно тебя слушать. Будто сам не знаешь, какие были и есть крупные
общественные движения, объединяющие миллионы единомышленников.

- Да, Иван Сергеевич, вы правы... Я что-то не то говорю. Вы меня не
слушайте, я устал очень... Глупостей много наделал...

Некоторое время молчали. Потом лилипут сказал:

- Вот что, друг ситный. Возвращайся-ка в свой институт. Вижу ведь,
как ты маешься. Ну, побаловался цирком, душу отвел - и будя. Возвращайся,
дело тебе говорю.

- Нет, Иван Сергеевич, не вернусь...

Утром к десяти, как всегда, Ур пришел на репетицию. Номер его в
репетициях не нуждался, но цирковая традиция требовала общего присутствия.
Мало ли что потребуется - одному помочь натянуть канат, другому - собрать
на болтах "шар смелости", третьему - лошадь оседлать. Ур все это охотно
делал.

Сегодня он был героем дня.

- Уриэль, здорово ты вчера подвесил болвана, - пробасил старший из
группы Бизоновых, когда Ур взялся помогать ему устанавливать трамплин.

- Красиво было, клянусь твоей головой! - пылко воскликнул один из
джигитов.

Очаровательная воздушная акробатка Зиночка Астахова послала ему
воздушный поцелуй. А коверный Фима Ножкин подкатился мелким бесом, заорал
тонким голосом в ухо: "Жюльничество это!", после чего высоко подпрыгнул,
ухватился за перекладину турника и смешно засучил ногами.

Марина Морская тоже была тут со своими вертлявыми собачками. Как раз
она готовила новый номер: поднимала на блоках дощечку, на которой мелко
тряслась от страха белая собачонка.

- Давай помогу, - подошел к ней Ур.

Марина искоса выстрелила в него высокомерный взгляд.

- Официантке своей помогай, - процедила она сквозь зубы и повернулась
к Уру широкой напудренной спиной.

После полудня Ур выпил у автомата три стакана воды с лимонным сиропом
и прямиком отправился на свой любимый пляж.

Он опять далеко заплыл и лег на спину и следил задумчивым взглядом
медлительное движение облаков.

Сейчас там перерыв. Ребята в буфете, и Рустам, который всегда впереди
в очереди к прилавку, уже набрал для всех кефиру, булочек и пирожных, и
вот они рассаживаются, и Нонна, сделав первый глоток, морщит носик и
говорит: "Опять кефир несвежий". Валерка сидит рядом с Аней и острит. У
него блаженные дни: Петечке Ломейко с его "Запорожцем" дана прочная
отставка. Ах нет, Аня же в отпуске. Наверное, начала уже экзамены сдавать.
Успеха тебе, Анечка...

А Марк с Аркашей орут про футбол, и Нина Арефьева напускается на них:
интеллигентные с виду парни, а ведут себя как печенеги.

Потом - "на высадку" в настольный теннис. Сухонький стук ракетки о
шарик. Шум, смех, подначка... Да ну их, пусть играют сами. Выскочить в
сад, дать Джимке слизнуть с ладони кусочек сахару, поискать взглядом
Нонну. В каком она сегодня платье? В светло-сером, песочном, сиреневом?
Руки открыты до плеч, голова с заколотой гривой темных волос гордо
вскинута... да нет, вовсе не гордо, просто вид такой... Нонна, погоди,
обернись - я здесь... Что же ты глядишь так сердито?.. Пойми, нельзя мне
было иначе, я влез в ваши дела и только напортил все - ведь только из-за
меня, из-за выходки этой на пиреевской защите закрыли океанскую тему...
Дело твоей жизни, Нонна... Да и вообще... нельзя, нельзя мне было
приклеиваться так прочно...