Чтение 43–й страницы книги ~Штурмфогель~

польских католических миссий, тихо занималось возделыванием сорго, а сам он
наверху сражался за скорую победу. Из-за дальности расстояний он не навещал
то свое тело, но достаточно регулярно получал от него обычные почтовые
весточки.

То, что Джино оставил его, своего давнего проверенного товарища, здесь,
не взял в Константинополь, - говорило о многом. О том, что Джино сомневался
как в планах Дрозда, так и в самом Дрозде. Никогда он не говорил этого
вслух, но Лео давно научился понимать его по уголкам губ. Этими уголками
сказано было: следи, анализируй, думай; если Дрозд перейдет черту, убей его.
Все же у Дрозда была скверная репутация. Вокруг него всегда слишком много не
тех смертей.

А то, что Дрозд оставил его караулить пленных, не взял на ударную базу,
- говорило о том, что Дрозд все это понял и держал в голове...

Когда дверь разлетелась и стремительное чудовище, похожее на рой
циркулярных пил, ворвалось в коридор, Лео находился в уборной. Он как раз
выходил из нее. Вернее, он приоткрыл дверь. И все увидел. И среагировал
потрясающе четко: подпрыгнул, за что-то схватился, как-то расперся - и замер
- под потолком, над дверью. И эта дверь разлетелась в щепы. В уборной никого
не оказалось, а что автомат там лежал в углу - так что ж с того...

Через минуту он вынужден был мягко спрыгнуть. Сил уже не было
удерживаться на гладких стенах возле раскаленной лампочки. Подобрал автомат,
медленно-медленно, чтобы не клацал металл, оттянул затвор. Выглянул в
коридор. Двое освобождали пленного. Если они обернутся... то будут на его
пути к выходу, к воле. Лео не думал о том, что там его тоже может догнать
стремительное визжащее чудовище. Нет. Там была свобода и жизнь. Он поднял
оружие и послал экономную очередь в спины врагам: три пули он израсходовал
на одного и три на другого...

Наполи переломился пополам и рухнул на пол настолько мгновенно, что это
почти не было воспринято глазом: вот он стоял, а вот лежит, без каких-либо
промежуточных положений тела. Полковник же сунулся вперед, обнял
освобождаемого пленника и вместе с ним повалился - с грохотом и треском
ломаемой мебели.

Штурмфогель и хотел бы, может быть, остановить свой бег, но не успевал.
Он только успел развернуться плечом вперед - и врезался в противника...

Тот был сильнее и лучше обучен. Хотя автомат и отлетел в сторону, но
уже через несколько секунд Штурмфогель оказался внизу, а противник оседлал
его и давил, давил, давил сверху - и тонкое жало кинжала вдруг мелко
затряслось перед лицом Штурмфогеля. Он держал чужое запястье, миллиметр за
миллиметром уступая чужой - более молодой - силе и плотному весу, но при
этом не ощущая ничего: ни страха, ни трепета... Он пытался ударить коленом,
вывернуться в сторону - короче, сделать то, что положено делать в такой
ситуации. Это было совершенно бесполезно. Любое движение только ухудшало
положение.

Надо было просто выстоять до тех пор, когда кто-нибудь не придет на
помощь.

Противник тоже это понимал. Он давил, давил, давил всем весом, сотня
его килограммов сошлась в одной точке - на острие клинка. И эта точка,
спустившись немного вниз, дрожала около шеи Штурмфогеля. А потом все
исчезло. Он встал, ноги его тряслись. Все вокруг было в каких-то немыслимых
кровавых ошметках. Перед ним стояла Хельга. По ней стекала кровь.

- Из... вини...

Штурмфогель махнул рукой. Рука была в крови. Он весь был в крови. Вся
кровь, что билась в жилах противника, оказалась на нем. Штурмфогель шагнул
вперед, наклонился...

Полковник был мертв.

- Папа... - прошептали сзади. Штурмфогель не посмел обернуться.

Но тот, кого полковник вольно или невольно прикрыл, защитил своим
телом, мычал и ворочался, совершенно невредимый. Как и на Штурмфогеле, на
нем была только чужая кровь.

Штурмфогель стянул с его головы черный мешок.

- О боги, - сказал он. Голос подпрыгнул: - Еще и ты.

Аквитания, крепость Боссэ, 6 марта 1945. 09 часов

А вот в это Эйб не поверил!..

Девушка была еврейкой. Она никак не могла работать на CC. Поскольку
"Факел" - один из отделов этого преступного синдиката убийц, Эйб мог
поверить во что угодно - и даже в то, что Дрозд добросовестно ошибается, -
но никак не в такой выверт естества.

И в то же время...

Нет, сказал он сам себе твердо. Это какой-то новый хитрый маневр
Дрозда. Он что-то замышляет. Хочет подсунуть нам какую-нибудь свою креатуру,
поскольку знает, что без девственницы мы сквозь единорогов не пройдем. Да,
скорее всего так. Значит - и это лишь дополняет общую картину, - нами хотят
украсить поле битвы. Да, конечно. И славные партизаны-маки, спасшие
американскую делегацию. Или французскую. Или еще какую. Или даже немецкую...
да, спасшие немецких миротворцев... этакий символ окончания войны...

Все это по большому счету не укладывалось в голове.

"Абадон, - повторил он про себя, как заклинание. - Абадон".

Ребята подгоняли на себя эсэсовскую форму, шагали по двору, салютовали.
Ни хрена не похоже, подумал Эйб, и никогда не научиться нам так ходить и так
держать себя... разгильдяи.

Но он знал, что идут они не на строевой смотр и что никто их там за
настоящих немцев принять вовсе не должен...

Хорватия, 8 марта 1945. 09 часов 30 минут

Может быть, это не то место? Гуго еще раз сверился с картой,
предусмотрительно разысканной на яхте. Какой-то дерьмовый полурусский
язык... Да нет, место то самое. Характерный изгиб реки, гора, перекресток
дорог, часовня, оливковая роща на низком обрыве, ферма... Правда, от фермы
осталось лишь пожарище, черная печь с косо обломленной трубой да остов
старинного трактора на железных гребенчатых колесах. Костры Гуго разводил
именно там, неподалеку от пожарища, в довольно глубоких ямах, вырытых
неизвестно для чего, - чтобы сверху было видно, а от леса - не было. Но
никто там и не пролетал над ними...

Этот день и эту ночь придется провести здесь же, в этой детской
игрушечной землянке, частично вырытой в глиняном откосе, а частично
сплетенной из лозы и хвойных веток; он набрел на нее каким-то чудом, а
может, волчье чутье вывело, землянку не разглядеть и с десяти шагов... но
если "шторх" не прилетит и на следующую ночь - придется возвращаться к яхте
и хоть под парусами, а плыть на запад, в Италию, и там сдаваться
американцам. Потому что это лучше, чем попасть здесь в руки четников или
партизан-коммунистов.

Может быть, Джино думает иначе... вот он сидит, молча глядя перед
собой, обхватив руками колени...

Первоначальный план - добраться до Загреба - Гуго похоронил уже в
первый день после высадки.

Это сколько же прошло?..

Два дня...

А кажется - месяц.

- Только не притворяйся, - сказала Эрика. - Я запрещаю тебе
притворяться, слышишь?

Гуго молчал.

- Я не знала, что будет так тяжело, так трудно. Понимаешь? Я знала, что
ты меня разлюбил, но я не знала, что об этом так трудно слышать. Я тебе
надоела. Скажи, что я тебе надоела. Не лги. Я запрещаю тебе лгать мне. Лги
другим своим бабам, а мне не смей. Ты мной пресытился и больше не хочешь?
Или дело в чем-то другом? Да, в другом. Ты вздрогнул, и я поняла. Это она,
та толстожопая стерва? Скажи, что да. Не молчи, слышишь? Я так не могу
больше...

- Да, - сказал Гуго. - Это она.

- Я понимаю тебя. В другое время я сама отправила бы тебя к ней. Дала в
руки веник из цветов и сказала: иди. Но сейчас... Посмотри вокруг. Посмотри
на эти стены. Мы можем запереться здесь, выбросить ключ за окно и никого не
пускать. Когда-нибудь все кончится, ведь правда? Тогда мы выйдем отсюда. Не
может это долго продолжаться. А мы будем здесь, одни, и нас никто не найдет.

Это на весь день, в отчаянии подумал Гуго. Почему я ее не убил
совсем?..

- Да, - сказал он.

- Ты думаешь, я заслужила такое отношение? Чем, скажи, ну чем? Тем, что
давала только тебе? Я не горничная, которую можно трахнуть и отослать.
Почему я тебя встретила, скажи? Почему? Вернее - за что мне это? И почему
именно я? На тебя заглядывались другие - но ты хотел меня, скажи, ведь
хотел? Тогда в чем же дело? Я не сварлива, не стара, у меня не сальная кожа,
как у некоторых... Нет, я знаю, что ты ни при чем, ты ведь лишь плод моего
воображения, как и все остальное вокруг, но все же - почему? Почему? Да, ты
ни в чем не виноват, но ведь и я ни в чем не виновата! Почему бы нам не
запастись терпением и не попробовать еще раз? Все можно решить, если
захотеть. Ты думал, что если любишь меня, то имеешь меня? Но ведь это не
так. Я - живая, пойми, я - живая. Я пыталась что-то делать с собой, чтобы
стать хоть немного мертвой и холодной, как ты, но я не могла. Почему я люблю
такого мертвого? Наверное, именно потому, что живая и теплая... и, может
быть, есть еще надежда? Скажи, есть? Если ты скажешь, что есть, я буду жить.

- Есть, - сказал Гуго.

Арденнский лес, 8 марта 1945. 10 часов

Как всегда, когда до начала операции оставалось меньше двенадцати