особого рода эмоциональная связь. Большую часть дня они не вспоминали друг о
друге и существовали каждая по себе. Но к вечеру в Никитичне пробуждалась
нежность и ей хотелось с кем-то поговорить, и примерно в то же время кошка,
ощущая голод, покидала свое убежище под кушеткой.
называть ее Серая. Не очень оригинально, зато выражает суть.
жизни Никитичны Ирину Олеговну. Нельзя сказать, чтобы та эта переживала, лишь
однажды с укором сказала сыну:
антисанитарию разводят. Иждивенки!
ей кое-какие свои старые вещи.
слушаньем монологов Ирины Олеговны.
в ее мозгах необратимые смещения. Она часто убегала из квартиры и, бродя с
тоскливым мяуканьем по подъезду, гадила, где придется. Никитична же имела
свойство вспоминать о кошке лишь тогда, когда та появлялась перед ее глазами.
однажды судьба свела ее с ковриком у дверей Ирины Олеговны. Что она нашла в
этом коврике неизвестно, но известно, что она сделала.
учуявшая непорядок (ибо запах не успел бы просочиться, а Серая была совершенно
бесшумна), открыла дверь и остановила свой взгляд на кошке.
вначале брезгливость, а потом, когда она поняла, чья это кошка, некое
язвительное торжество.
своих обычных, округло-официальных словах живописала присутствие в подъезде по
такому-то адресу бешеной кошки, бросающейся на детей. Именно бешеной, ибо
рассудок подсказывал ей, что ради гадящей кошки машину бы высылать не стали.
Детей же, созданных творческим своим воображением, она приплела для
убедительности.
миске не тронута. Непродолжительные и бессистемные ее поиски завершились у
дверей Ирины Олеговны.
- шипяще произнесла мадам Симахович.
оказалась, что копила силы напрасно.
было не пустила Никитичну в коридор, но вовремя опомнилась.
этих встреч и бесед было уже немного.
раз оперировали и, удалив мочевой пузырь, вставили резиновую трубку. Через эту
трубку она и ходила в привязанную к ноге грелку. Так, с трубкой она прожила
еще около года, причем слегла только за месяц до смерти. Неприятный запах
пропитал всю ее одежду.
облаках, существуя как бы вне тела. Тело же нужно было ей не больше, чем
трясущийся дачный автобус, позволяющий доехать до места, не более того.
теперь не иначе, чем через цепочку, приложив к носу платок. Впрочем, их беседы
стали теперь как будто даже более продолжительными. Возможно, это
свидетельствовало том, что Ирина Олеговна в свои последние годы тоже стала
лучше.
могла встать и звала на помощь. При этом она кричала почему-то: "Помогите,
убивают!", хотя в квартире была одна. Ирина Олеговна, любившая тревожить
государственные службы, вызывала милицию.
Из ее квартиры раздаются душераздирающие крики. Они разрывают сердце всем
окружающим. Просим вас немедленно приехать и прояснить ситуацию, - веско
говорила она.
Олеговна сообщала о нападении, приходил почему-то всегда участковый Давыдов,
украшенный вислыми украинскими усами. Деревянная дверь оказывалась слишком
прочной для его пухлого, мирного плеча, и он уходил ни с чем.
на том, чтобы Никитичну забрали. И ее заберут, хотя Никитична будет плакать и
не сразу согласится открыть дверь. Из больницы старуха уже не вернется и через
месяц умрет. Впрочем, она умерла бы, даже и не забери ее в больницу, так что
непосредственной вины Ирины Олеговны в ее смерти нет.
так, арифметика.
на что не будет жаловаться, только изредка ворчать и незаметно выплевывать
слишком горькие лекарства. Впрочем ее особенно и не станут лечить: болезнь ее
признают безнадежной, и последнюю неделю своей жизни, старуха, все тянущая со
смертью, будет лежать в особой палате вместе с пятью такими же безнадежными
страдалицами.
вперед. Исключений не было.
казалось, и не верила, потому что почти не вспоминала о нем, очень редко
бывала в церкви, не причащалась и не исповедовалась. Однако Бог сидел в ней
очень глубоко, въевшийся вместе с крестьянской кровью. Каким-то наитием она
знала и помнила все двунадесятые праздники и бухала порой, в тяжкие моменты
жизни, несколько поклонов перед потрескавшейся, в странной фольговой раме
иконой Иоанна Златоуста. То, что это именно Златоуст, а никто другой, было ей
в общем-то известно, однако под старость она, путая, все чаще называла его
Николой: "Глянь, парень! Вон мой Никола-то как смотрит!","Под Николой-то
возьми!" Так Златоуст все больше становился Николой, при полном, однако, своем
согласии.
изображался благообразный, с длинной белой бородой старец, читающий открытую
пухлую книгу с плохо различавшейся старославянской вязью. Над плечом у старца
то ли сидел, то ли парил златоволосый юноша и, изогнув длинную шею, что-то
нашептывал старцу на ухо.
девка, а как и не жила... И, девка, вот бы заново пожить! Я бы размахнулась,"
- сказала она одной своей приятельнице, пришедшей ее навестить.
переключила свое внимание на ползавшую по потолку муху.
она много жаловалась, утверждала, что ее неправильно лечат и все требовала
позвать главного врача, чтобы принять какие-то меры. Однако врача так и не
позвали. Меры не приняли.
подтвердились. Лечили ее и точно неправильно, тем лекарством, к которому у нее