Чтение 43–й страницы книги ~Счастливая звезда (Альтаир)~

расшибется, а настоит на своем. Это хорошо знал Тимофей, но поведения его
не одобрял. Какое глупое упрямство! Люди набраны, штаты заполнены, сам
помощник начальника экспедиции недвусмысленно дал понять Димке, что
обойдется без него, - радистов достаточно.

"Где он сейчас, Димка? - грустил Тимофей. - Чудак, почему не напишет?

Удалось ему встретиться с начальником экспедиции или нет? Неужели все
еще чувствует себя на птичьих правах? Никакой гордости, одно упрямство.

Воображаю, как этого "второго радиста" шуганет начальник, когда тот
предстанет перед его светлые очи", - думал Бабкин, уверенный, что из
Димкиной затеи ничего не выйдет. Ведь перед самым отъездом приняли еще
одну радистку.

Бабкин беспокоился, злился и на него и на себя. "Ни к чему все это, ни
к чему", - мысленно повторял он, стараясь освободиться от странной и
непривычной тяжести на сердце. Глупое, неприятное состояние.

...А инженеры все еще обсуждали технические особенности летающего диска.

О Бабкине позабыли; впрочем, он и не напоминал о себе, - когда нужно,
позовут, а сейчас стой смирно, не мешай и будь незаметным; видишь, не до
тебя. Решался серьезный вопрос. Тимофей это чувствовал, искоса посматривая
на молодого инженера с зажатой в углу рта длинной трубкой.

Приехал он сюда, конечно, не ради любопытства и не на экскурсию.

- Почему в нашем институте ничего не знали о диске? - спрашивал Пичуев
у Бориса Захаровича. - Ведь он построен не только для метеорологов?

- А как же вы думали, батенька! У нас здесь целый колхоз. Объединились
с физиками, астрономами, радистами, летчиками. Кого только вы не встретите
возле этой комплексной лаборатории!.. Глядите, - Дерябин указал тростью на
антенны, блестевшие под диском, - это, как вам известно, хозяйство
радистов. Они будут изучать условия распространения разных волн. Видите -
сопла двигателей, - он нацелился палкой на край риска. - Тут их много,
причем не все они необходимы. Но как можно отказаться от испытаний новых
типов ракетных двигателей в ионосфере, если есть лаборатория, способная
подняться на такую высоту! Вы, конечно, понимаете, что все данные
испытаний автоматически по радио передаются на землю и записываются на
пленку.

Старого радиоинженера, несомненно, занимала мысль о первом путешествии
за пределами земного притяжения, где совсем по-новому будут использованы
возможности радиотехники.

- Вы молодой скептик, - говорил он Пичуеву, раздраженно стуча палкой по
бетонным плитам. - Спрячьте улыбочку, дорогой мой. Хоть я и старая калоша,
но уверен, что доживу до того времени, когда наши с вами аппараты будут
кружиться вокруг Луны. Мы сначала с Земли, из дому, посмотрим, как
выглядит ночная красавица вблизи. Стоит ли она внимания?

Может, и незачем посылать туда людей, техникой обойдемся?

Пичуев слыхал об этой идее. Ясно, что первые путешествия на соседние
планеты будут без людей. Надо сначала все проверить, а потом уже
отправлять человека в ракетоплане.

- Двести километров высоты, на которую поднимется паша лаборатория, -
чепуха в сравнении с расстоянием до Луны, - продолжал Борис Захарович и
тащил за рукав "молодого скептика" в сторону от диска, - прыжок блохи.

Но если бы вызнали, как важно для науки вырваться за пределы земной
атмосферы! Не случайно эта лаборатория несет с собой довольно приличный
груз всяких приборов. Конструктор Поярков прямо за - голову хватается,
зеленеет от гнева, когда на него наседают аэрологи или, например,
радиофизики с требованием разместить в диске лишнюю сотню килограммов.

Вы еще с Поярковым встретитесь, - усмехнулся он, вспомнив, как за
каждый килограмм спорил с ним до хрипоты. - Видите, по краям диска
обтекаемые колпаки, - Дерябин показал тростью на блестящие полушария,
похожие на выпуклые пуговицы. - Там раньше стояли аппараты Набатникова.

Увлеченность старика Дерябина, его стремление к познанию бескрайнего
мира передались и Вячеславу Акимовичу. Никогда он об этом не думал, а если
и мечтал, то осторожно. Но он гнал от себя эти мысли, подчиняясь
единственной, что им завладела давно: дальность, дальность телевидения, и,
конечно, на Земле, - какой же чудак будет строить телевизоры для
разглядывания лунных кратеров, если мы пока еще не можем видеть Москву
хотя бы за тысячу километров от нее? Трудно было сосредоточиться, но в
туманной неясности уже четко вырисовывались, как рельсы, уходящие вдаль,
пути решения основной задачи. Без всяких ракетных установок, а лишь
используя лабораторию, как гигантский стратостат, плавающий в воздушном
океане на высоте двухсот километров, возможно обеспечить дальний прием
телевидения.

- Пойдемте к Пояркову, - сказал Дерябин, повесил трость на руку и
вместе с гостем торопливо зашагал к основанию гриба.

Оглянувшись, он заметил, что Бабкин нерешительно топчется на месте, и
поманил его пальцем.

- Ага, испугался, парень? Идем, идем! Он сегодня не кусается, добрый.

Речь шла о конструкторе Пояркове. Он так придирчиво относился к
техникам, устанавливающим аппаратуру в диске, что Тимофей старался
возможно реже попадаться ему на глаза.

Поярков был человеком мягкого характера, незлобивым и, как говорили его
друзья, на редкость чутким, отзывчивым. Любил он свой тихий кабинет, цветы
на столе, чуть слышную музыку в приемнике. Любил возиться со всякой
живностью - щенятами, котятами, рыбками в аквариуме. Приучил скворца
садиться на плечи и говорить два-три слова, чем страшно гордился перед
знакомыми. Короче говоря, молодой конструктор считался человеком
безобидным, легким в отношениях с окружающими, приятным. Его "тихие
радости", вроде щенят или говорящего скворца, вызывали у друзей
снисходительные улыбки, но все это так любопытно сочеталось в характере
Пояркова, что невозможно представить себе его образ другим.

Инженеры, ученые-гости из других институтов, с которыми Пояркову
приходилось сталкиваться лишь на работе, люди весьма объективные и
заслуживающие полного доверия, утверждали в один голос, что Поярков злой,
черствый, неприятный человек, что ему не хватает воспитания и хотя бы
минимальной сдержанности.

А что мог сделать несчастный, замученный бессонницей конструктор, когда
за эти дни его несколько раз вызывали то к начальнику конструкторского
бюро, то в главк, то в техсовет министерства с просьбой "изыскать
возможности" установки еще одного - уже последнего - прибора? Вот письмо
из научно-исследовательского института: очень просят помочь, дело
громадной важности, Поярков показывал расчеты грузоподъемности
лаборатории, разворачивал чертежи и спрашивал инженеров: "Куда прикажете
втиснуть еще новую "бандуру"? Она не помещается в отсеке для аппаратуры.

Энергетическое хозяйство тоже перегружено. Электрики считают, что для
питания нового прибора нельзя выделить ни одного ватта энергии".

Будто бы на этом дело и кончалось. Нет. Представители институтов
оказывались настойчивыми, приезжали лично разговаривать с Поярковым.

Каждый из них хотел своими глазами убедиться, что приборы, которые, по
мнению виднейших ученых, должны открыть новые пути в науке, действительно
не могут быть размещены в отсеках летающего диска.

Конструктор зверел, превращался в лютого тигра, когда кто-нибудь из
этих ученых, размахивая бумажкой с резолюцией, требовал найти "местечко"
для его аппаратов. А в резолюции начальника конструкторского бюро было
сказано: "Товарищу Пояркову. Прошу переговорить. Постарайтесь помочь".

Начальник знал, что диск перегружен, камеры забиты донельзя, но все же
уступал настойчивости заинтересованных лиц. Пусть сами смотрят, диск, как
говорится, не резиновый. Он хоть и может увеличиваться в объеме, но камеры
для аппаратуры остаются такими же тесными.

Такова была обстановка, когда Борис Захарович повел своего гостя к
Пояркову. Надежда на успех казалась ничтожной, но стремление старого
инженера применить телевидение для службы погоды и помочь Пичуеву в
решении его собственных задач заставило действовать достаточно напористо.

Пичуев с любопытством рассматривал цилиндр, поддерживающий диск. Это
было прочное сооружение из ребристого металла, выполняющее роль
своеобразной причальной мачты, как у дирижаблей. Но это сравнение было не
совсем точным: диск вплотную садился на основание, а не болтался по ветру,
как дирижабль, после приземления диск закрепляли на вершине цилиндра.

- Прошу! - Борис Захарович открыл овальную дверь и пропустил гостя
вперед.

Внутри цилиндра шла винтовая лестница. Пичуев обратил внимание на
прочность и надежность конструкции, поддерживающей диск; ребристый металл
служил только облицовкой решетчатой формы, похожей на каркас гигантской
пароходной трубы. Сверху, из круглых иллюминаторов, лился неяркий,
рассеянный свет.

Пичуев слышал под собой гулкий топот и легкое постукивание трости. Это
поднимались вслед Борис Захарович и Бабкин.

Но вот молодой инженер взобрался на самую верхнюю площадку и
остановился. Над головой темнел люк, к нему вела тонкая лесенка, похожая
на самолетную.

- Теперь карабкайтесь за мной, - сказал Дерябин и, кряхтя, полез в люк.

- Пусть лучше я буду первой жертвой.

Бабкин решил, что на этот раз Поярков будет швыряться тяжелыми
предметами. Сегодня он категорически запротестовал против пустяковой
дополнительной батареи. Ясно, что после этого он не согласится на
установку громоздкой телевизионной аппаратуры.

Поднимаясь вверх и наблюдая за мелькающими над головой белыми туфлями
Пичуева, Тимофей глубоко ему сочувствовал и всем сердцем желал, чтобы
инженер не ушел отсюда обиженным.

Будто в узкую трубу протискивался Пичуев, локти его касались гладких
стенок. Это было так непривычно-странно, что он уже позабыл о предстоящей
встрече с Поярковыми гораздо больше интересовался самой конструкцией
диска, чем размещением в нем аппаратов.

Прежде чем начать дипломатический разговор с Поярковым, Борис Захарович