никакой, однако почтеннейшая публика реагировала бурно и, не стесняясь,
предлагала финансовую поддержку. Двое молодцов, что прибыли с маркизой де
Дюффон, к примеру, кричали через весь зал:
Совершенно не умели, да и не хотели держать себя в рамках, выпендривались от
души, по полной программе. И это было хорошо. Буров и шевалье сразу узнали
много нового - даром, что ли, подсели к ним как можно ближе. Оказывается,
одного звали Франсуа, другого Жаном, хозяйка их, маркиза де Дюффон, еще с утра
приложилась к Гран-Крю [Сорт дорогого вина, которое в древности применялось как
лекарство.] и сейчас играет в голопузики с Лысым или Мохнорылым, а скорее
всего, с обоими сразу. И как пить дать с ними еще кувыркается эта тощая дура,
графиня де Груэ, прикрывающая многочисленными мушками прыщи на подбородке и
груди. В общем, мололи молодцы языками без устали - здешнее-то вино доброе,
густое, забористое...
от бренной суеты. В мире для них не осталось ничего, кроме жареной пулярки,
гусиного паштета, рубленого мяса, нашпигованной ветчины, рагу из кролика и
салата из яиц, каперсов и турецкого гороха. Пулярку покрывала поджаристая
корочка, в паштете был запечен огромный черный трюфель, горшочек с рубленым
мясом венчала шапка восхитительного, белого, как снег, сала, ветчина таяла во
рту, кролика тушили с майораном на медленном огне в особом винном соусе, салат
же вызывал слюнотечение, невиданный восторг и искреннее удивление - неужто все
это было приготовлено руками человеческими? Словом, неплохо закусили Буров с
шевалье, не побрезговали винцом и, до тошноты наслушавшись болтливых
мудозвонов, стали собираться: велели завернуть пулярку, честно расплатились и
подались на выход. Кажется, и сидели-то недолго, а на улице уже стемнело, люди,
лошади, кареты на дворе были все по-кошачьи серы, а за изгородью вообще царила
полутьма, вечер был ненастный, хмурый. Ветви кленов казались щупальцами
чудовищ, в зарослях кустов мерещились какие-то тени, листья под ногами шуршали
зловеще, по-змеиному, весьма недобро.
настроении. Верно говорят, у хорошо покушавшего человека и на душе хорошо. А
как может быть иначе после выпитых яиц, скорлупа которых усеивала все видимое
пространство вокруг кареты. Сейчас же Бернара занимало корытце, доверху
наполненное содержимым улья. Чавканье, чмоканье, довольное мычание заглушали
перекличку ночных птиц.
выдрал плитку сот и принялся с жадностью есть все разом; жир, мед, слюни, воск
- все смешалось на лице его. Про пару дюжин выпитых яиц он уже и не помнил.
что стояли на запятках, - Буров за компанию взял кусочек сот, с удовольствием
откусил, сразу вспомнил детство, пасеку, деда-пчеловода. - Сможешь вытащить их
куда-нибудь в темное место? Вот сюда, например? Но культурно, без шума. Дальше
мы сами.
где-нибудь в средней полосе Нечерноземья...
вприпрыжку припустил к гостинице. - У-у-у.
стихло. Правда, ненадолго. Не успели Буров и шевалье толком приложиться к
медку, как во дворе всхрапнули лошади, затопали тяжелые ботфорты, и из ворот
вынырнул Бернар - за ним, хрипя, отчаянно ругаясь, неслись отъявленные
головорезы маркизы де Дюффон. Бежали они недолго. Возле куста боярышника, из-за
которого выскочили Буров и шевалье, каждый из молодцев получил в лоб. Молодцы
остановились и, на мгновение замерев, рухнули бесчувственными куклами. Ох,
верно говорят на востоке, что гнев - худший учитель!
Буров снял с одного из молодцов плащ, шляпу, передал Анри. - А когда покажется
карета маркизы, следуй за ней. Подберешь нас потом. - Сам тоже переоделся,
надвинул шляпу на глаза. - Шевалье, друг мой, пойдемте же продолжим трапезу.
Как там маркиза без нас...
хозяин, плотный, благообразный иудей, и румяное, с вислым носом лицо его
выразило омерзение. - Сколько лет живу, никогда подобных гадостей не видел. Я
уже приказал заменить ваш стол, отмыть его теперь навряд ли возможно. Прошу.
Прошу. Ах, какой негодяй! Ах, какая мерзость!
в целях конспирации завели:
растрепанную, весьма помятую, но по-королевски надменную. Сопровождали ее двое
кавалеров, у одного из которых и впрямь была невероятно заросшая физиономия:
черная борода, завитые усы, кучерявые бакенбарды делали его похожим на черта.
осведомилась маркиза, состроила брезгливую гримаску, фыркнула и, поддерживаемая
спутниками, покачиваясь, направилась к дверям. Как видно, дело одним только
Гран-Крю не обошлось.
запятки. А блюдолиз-форейтор уже открыл дверь экипажа, кланяясь нижайше:
гаркнул: "Гар-р", застоявшиеся лошади весело взяли с места. Дорога шла берегом,
параллельно Сене, казавшейся в темноте мрачной, населенной похотливыми
русалками и питающимися мертвечиной водяными. Однако бортовых огней не
зажигали, горел только передний форейторский фонарь. Кучер, видимо, отлично
знал дорогу.
- Еле тащимся, а так мотает.
карета, направляющаяся неизвестно куда. Да здравствуют приключения! Анри уже и
думать забыл о грядущих неприятностях, о дурацких приказах, субординации и
дисциплине. Плевать, пусть начальничек маркиз надрывает глотку, грозит всеми
мыслимыми карами за невозвращение в срок. Будто маркизу неведомо, что жизнь
полна сюрпризов и неожиданностей. Делающих ее такой непредсказуемой. А потому
прекрасной...
отозвался Буров и взялся поудобнее за поручень, охватывающий торец кареты. -
Уверяю вас, на запятках трясет всегда сильнее, чем на сиденье.
Главное ведь в жизни что? Свобода. Осознанная, если верить сказочнику Марксу,
необходимость. А раз яд - это выдумки, брехня и гнусная провокация, то ни от
кого он, Вася Буров, не зависит. Ни на йоту. И будет делать то, что хочется
ему, Васе Бурову. Вот возьмет, к примеру, да и рванет на историческую родину.
Что-то скучно нынче в Париже, зело вонюче, грязно и стремно. Интересно, в
России хуже? Врут историки или нет, что теперь там златая пора, век Екатерины?
Впрочем, если судить по Орлову-Чесменскому, засранцев хватает и там. А
Лаурка-то штучка еще та. Взяла на понт, как дешевого фраера. Хотя могла бы не
заморачиваться, действительно подсунуть отраву. Черт разберет всех этих баб, да
еще играющих в шпионов. Ладно, будет с ней разговор по душам. Вернее, о душе.
Только вначале надо разобраться с маркизой - болты, пусть даже арбалетные, сами
по себе не летают...
Столетние деревья на отлогих склонах в ночи напоминали великанов, у их подножия
кое-где лежали исполинские, величиной с дом, камни, которые галльская фантазия
окрестила дьявольскими какашками. При взгляде на все эти холмы, леса, скалистые
расщелины вспоминались времена трубадуров, рыцарей, христианнейших королей,
благородных ристалищ, невиданных охот и амурных приключений. Времена старой
доброй Франции, увы, канувшие в Лету.
сторон кустарником лужайке. Здесь царила тьма - фонарь в руках форейтора
казался жалким светлячком, тщетно силящимся раздвинуть полог ночи, но отнюдь не
тишина - где-то поблизости пофыркивали лошади, слышались людские голоса,
шуршали листья под сапогами и копытами. Словно в кинотеатре, когда есть звук, а
изображение тю-тю.
позвала: - Эй, Жан, Франсуа, где вы, бездельники? Шпаги наголо!
у форейтора, другой подхватил под локоть маркизу, а та все не унималась, вещала
визгливо, с командной интонацией:
камням. Они стояли полукругом и образовывали огромный, неизвестно кем
поставленный забор [Речь идет о вертикально стоящих мегалитах - менгирах. В
описываемом случае они образуют часть круга - кромлеха.]. Стоунхендж не
Стоунхендж, но все равно зрелище впечатляло. Буров, однако, был спокоен.
Темнота - друг молодежи, шевалье проверен в боях, а то, что маркиза со товарищи
обнаружат подмену - проблематично. Ночь меняет форму, рост, цвет, а потом, ведь
человек видит только то, что ему надо. Бельмондо так Бельмондо. И все ажур,
прекрасная маркиза. Только не мадам де Дюффон.
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав
Каменистый Артем
Роллинс Джеймс
Ковальчук Вера
Шилова Юлия