Чтение 43–й страницы книги ~Вино из одуванчиков~

-- запомни хорошенько,--у тебя на кровати останутся вот эти две бутылки. Вот
я уйду, а ты еще немножко подожди, а потом не спеша открой глаза, сядь,
возьми эти бутылки и все из них выпей. Только не ртом, нет, пить нужно
носом. Вытащи пробку, наклони бутылку и втяни в себя поглубже все, что там
есть, чтоб прошло прямо в голову. Но сперва, понятно, прочти, что на бутылке
написано. Хотя постой, я сам тебе прочту.

Он поднял бутылку к свету.

-- "ЗЕЛЕНЫЕ СУМЕРКИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ ВО СНЕ ЧИСТЕЙШИЙ СЕВЕРНЫЙ
ВОЗДУХ,-- прочитал он.-- Взяты из атмосферы снежной Арктики весной тысяча
девятисотого года и смешаны с ветром, дувшим в долине верхнего Гудзона в
апреле тысяча девятьсот десятого; содержат частицы пыли, Которая сияла
однажды на закате солнца в лугах вокруг Гринелла, штат Айова, когда от
озера, от ручейка и родника поднялась прохлада, тоже заключенная в этой
бутылке".

Теперь прочтем то, что написано помельче,-- сказал он и прищурился.--
"Содержит также молекулы испарений ментола, лимона, плодов дынного дерева,
арбуза и всех других, пахнущих водой, прохладных на вкус фруктов и деревьев,
камфары, вечнозеленых кустарников и трав, и дыханье ветра, который веет от
самой Миссисипи. Необычайно освежает и прохлаждает. Принимать в летние ночи,
когда температура воздуха превышает девяносто градусов".

Мистер Джонас поднял к свету вторую бутылку.

-- В этой то же самое, только я еще собрал сюда ветер с Аранских
островов, и соленый ветер с Дублинского залива, и полоску густого тумана с
побережья Исландии.

Он поставил обе бутылки на кровать.

-- И последнее предписание.-- Он наклонился над мальчиком и договорил
совсем тихо:--Когда ты будешь это пить, помни: все это собрано для тебя
другом. Разливка и закупорка Компании Джонас, Гринтаун, штат Иллинойс,
август тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Хорошего тебе года, мальчик.
Урожайного тебе года.

Через минуту по спине лошади мягко хлопнули вожжи и фургон покатил по
улице в лунном свете.

Веки Дугласа затрепетали; медленно, медленно открылись глаза.

-- Мама,--зашептал Том.--Папа! Проснитесь! Дуг поправляется! Я сейчас
ходил на него посмотреть, и он... идем скорей!--Том выбежал из дома, отец и
мать--за ним.

Дуглас спал. Том подошел первым и замахал рукой, подзывая родителей
поближе, он весь расплылся в улыбке. Все трое наклонились над раскладушкой.

Выдох--затишье, выдох--затишье; они стояли и слушали.

Рот Дугласа был полуоткрыт, от его губ, от тонких ноздрей поднимался
едва уловимый аромат прохладной ночи и прохладной воды, прохладного белого
снега и прохладного зеленого мха, прохладного лунного света, что лежит на
серебристых камешках на дне спокойной реки, и прохладной чистой воды на дне
маленького белокаменного колодца.

Будто они на миг склонились над фонтаном, и прохладная, пахнущая
яблоневым цветом струя взметнулась ввысь и омыла их лица.

Еще долго они не могли шевельнуться.

* * *

На другое утро исчезли все гусеницы.

Еще накануне повсюду было полно крошечных черных и коричневых мохнатых
комочков, которые усердно взбирались по вздрагивающим под их тяжестью
былинкам и хлопотали на зеленых? листках,-- и вдруг все они исчезли. Замерли
миллиарды неслышных шагов, беззвучный топоток гусениц, что неутомимо
расхаживали по своему собственному миру. Том всегда уверял, что отлично
слышит этот редкостный звук, и теперь с изумлением глядел на город, где
нечего стало клюнуть ни одной голодной птице. И цикады тоже умолкли.

А потом в тишине что-то шумно вздохнуло, зашуршало, и все поняли,
почему исчезли гусеницы и смолкли цикады.

Летний дождь.

Сначала--как легкое прикосновение. Потом сильнее, обильнее. Застучал по
тротуарам и крышам, как по клавишам огромного рояля.

А наверху, снова у себя в комнате, в постели, Дуглас, прохладный как
снег, повернул голову и открыл глаза, он увидел струящееся свежестью небо, и
пальцы его медленно-медленно потянулись к желтому пятицентовому блокноту и
желтому карандашу фирмы Тайкондерога...

* * *

Как всегда, когда кто-нибудь приезжает, поднялась суматоха. Где-то
гремели фанфары. Где-то в комнатах набралось полным-полно жильцов и соседей,
и все они пили чай. Приехала тетка по имени Роза, голос ее, поистине трубный
глас, перекрывал все остальные, и казалось, она заполняет всю комнату,
большая и жаркая, точно тепличная роза, недаром у нее такое имя. Но что
сейчас Дугласу вся эта суматоха и голос тетки! Он только что пришел из
своего флигеля, остановился за дверью кухни -- и тут-то бабушка,
извинившись, вышла из шумной, крикливой, как курятник, гостиной и углубилась
в свои привычные владенья -- пора было готовить ужин. Она увидела за
москитной сеткой Дугласа, впустила его, поцеловала в лоб, отвела упавшую ему
на глаза выцветшую прядь и вгляделась в лицо--совсем ли прошел жар?
Убедилась, что внук уже здоров, замурлыкала песенку и принялась за работу.

Дугласу часто хотелось спросить: "Бабушка, наверно, здесь и начинается
мир?" Ясно, только в таком месте он и мог начаться. Конечно же, центр
мироздания -- кухня, ведь все остальное вращается вокруг нее; она-то и есть
тот самый фронтамент, на котором держится весь храм!

Он закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало, и глубоко втянул носом
воздух. Его обдавало то жаром адского пламени, то внезапной метелью сахарной
пудры; в этом удивительном климате царила бабушка, и взгляд ее глаз был
загадочен, словно все сокровища Индии, а в корсаже прятались две крепкие,
теплые курицы. Тысячерукая, точно индийская богиня, она что-то встряхивала,
взбивала, смешивала, поливала жиром, разбивала, крошила, нарезала, чистила,
завертывала, солила и помешивала.

Ослепленный, Дуглас ощупью добрался до двери столовой. Из гостиной
донесся взрыв смеха и звон чайной посуды. Но он пошел дальше, в прохладную
обитель многоцветных богатств, зеленых, как водоросли, оранжевых, как хурма,
где ему сразу ударил в голову тягучий запах зреющих в тиши сливочно-желтых
бананов. Мошкара кружилась над бутылками уксуса и сердито шипела прямо
Дугласу в уши.

Он открыл глаза. Хлеб лежал, точно летнее облако, и только ждал, чтобы
его разрезали на теплые ломти; вокруг маленькими съедобными обручами
разбросаны были жареные пирожки. У Дугласа потекли слюнки. За стеной дома
росли тенистые сливовые деревья, и в жарком ветре у окна прохладной
родниковой струей текли кленовые листья, а здесь, на полках, выстроились
банки и на них -- названия всевозможных пряностей.

Как же мне отблагодарить мистера Джонаса? -- думал Дуглас. Как
отблагодарить, чем отплатить за все, что он для меня сделал? Ничем, ну ничем
за это не отплатишь. Нет этому цены. Как же быть? Как? Может, надо как-то
отплатить кому-нибудь другому? Передать благодарность по кругу? Оглядеться
по сторонам, найти человека, которому нужно помочь, и сделать для него
что-нибудь хорошее. Наверно, только так и можно...

Кайенский перец, майоран, корица.

Названия потерянных сказочных городов, где взвились и умчались пряные
бури.

Он подбросил вверх темные луковки, что прибыли сюда с какого-то
неведомого континента: там они когда-то расплескались на молочном мраморе --
игрушки детей со смуглыми руками цвета лакрицы.

Поглядел на кувшин с одной-единственной наклейкой -- и вдруг вернулся к
началу лета, к тому неповторимому дню, когда впервые заметил, что весь
огромный мир вращается вокруг него, точно вокруг оси.

На наклейке стояло одно только слово: УСЛАДА.

А хорошо, что он решил жить!

Услада! Занятное название для мелко нарубленных маринованных овощей,
так заманчиво уложенных в банку с бедой крышкой! Тот, кто придумал такое
название, уж, верно, был человек необыкновенный. Он, верно, без устали
носился по всему свету и, наконец, собрал отовсюду все радости и запихнул их
в эту банку, и большущими буквами вывел на ней это название, да еще и кричал
во все горло:

услада, услада! Ведь само это слово--будто катаешься на душистом лугу
вместе с игривыми гнедыми жеребятами и у тебя полон рот сочной травы или
погрузил голову в озеро, на самое дно, и через нее с шумом катятся волны.
Услада!

Дуглас протянул руку. А вот это--ПРЯНОСТИ!

-- Что бабушка готовит на ужин?-- донесся из трезвого мира гостиной
голос тети Розы.

-- Этого никто никогда не знает, пока не сядем за стол,--ответил
дедушка; он сегодня пришел с работы пораньше, чтобы огромному цветку не было
скучно.--Ее стряпня всегда окутана тайной, можно только гадать, что это
будет.

-- Ну нет, я предпочитаю заранее знать, чем меня накормят!--вскричала
тетя Роза и засмеялась. Стеклянные висюльки на люстре в столовой возмущенно
зазвенели. Дуглас двинулся дальше, в сумеречную глубь кладовой. Пряности...
вот отличное слово! А бетель? А базилик? А стручковый перец? А кэрри? Все
это великолепные слова. Но Услада, да еще с большой буквы,--тут уж спору
нет, лучше не придумаешь!

Бабушка приходила и уходила в облаке пара, приносила из кухни покрытые
крышками блюда, а за столом все молча ждали. Никто не осмеливался поднять
крышку и взглянуть на таящиеся под ней яства. Наконец бабушка тоже села,
дедушка прочитал молитву, и серебряные крышки мигом взлетели в воздух, точно
стая саранчи.

Когда все рты были битком набиты чудесами кулинарии, бабушка откинулась
на своем стуле и спросила:

-- Ну как, нравится?

И перед всеми родичами, домочадцами и нахлебниками, и перед тетей Розой