раньше.
зеркало, я кинул в него взгляд. И ничего не увидел.
и увидеть там только шевелящиеся за твоей спиной деревья да чистое небо?
Впрочем, был там и куст малины, и подлесок, отделяющий поляну от леса, в
котором угадывалась тайная птичья возня. Были и клены с недавно
проклюнувшимися почками, и сосны, и далекие клочья белых облаков. Вот
только меня не было... А вы могли предвидеть, что в этот момент не ощутишь
никакой боли? Во всяком случае, той самой, привычной, длящейся весь день и
всю ночь, с которой и мы, и человечество должны жить из-за того, что
смертны. И мы живем с нею, обретая нечто вроде музыкального сопровождения,
мало чем отличающегося от ночных любовных песен древесных лягушек или
дневных арий майских мух... А знаете ли вы, что я оказался в состоянии
улыбнуться, осторожно спрятать зеркало, потянуться - совсем как человек! -
и напомнить Шэрон, что нам следовало бы отправляться домой?
попыталась бы приготовить себе ужин...
на себя обязанности гида и делала вид, будто это совсем не сложно. В
квартире Шэрон я увидел другого Абрахама, о котором знал, но с которым
наяву никогда не встречался. В его поведении по отношению к Софии Уилкс
были очевидны нежность и предупредительность, причем не было ничего
похожего на свойственную юности снисходительность. София ему понравилась,
и он нашел наипростейший путь, как сделать это ясным. Она "посмотрела" на
его лицо своими пальцами, и "взгляд" этот слегка затянулся - возможно,
из-за певучих ноток в голосе Шэрон. Я не знаю, что София обнаружила в лице
Абрахама, но она вдруг улыбнулась. Это она-то, редко улыбающаяся даже
тогда, когда ей было смешно!..
Софией об Абрахаме. Большинство из заданных ею вопросов таили в себе
скрытый смысл: ее больше интересовал его характер, чем какие-то жизненные
обстоятельства. И я рассказал ей только то, что могла бы рассказать мне о
мальчике, жившем когда-то в Латимере, Шэрон. София не встречалась с ним в
те времена, только слышала о нем после его исчезновения, да и то со
сбивчивых слов убитой горем десятилетней девочки. Я внимательно следил за
своим голосом, но опасения, что София сумеет связать Майсела со смешным
старым псевдополяком, жаждущим поставить себе памятник, остались
напрасными: ее мысли витали совсем в другом месте, а памятником Бенедикту
Майлзу была ее собственная память.
только после того, как поняла, что эти высоты не для меня... К тому же,
мой муж тоже был учителем. Шэрон - это пламя и увлечение. Знаете,
последние семь лет она занималась не меньше, чем шесть часов в день, а
иногда и по десять-двенадцать.
проблема каждого конкретного артиста, одна из тех, решить которые может
только лично сам артист. Мой ответ был столь же правдив, сколь и приемлем,
но ведь София прекрасно знала все это и без меня.
исполнилось пятнадцать, уже после того, как она стала жить с нами... Она
вставала из-за рояля, не зная, где находится. Однажды моя сестра увидела,
как по дороге в спальню Шэрон ошиблась дверями, потому что она вообще не
была в комнате, вы понимаете?.. Она была в каком-то другом месте, думаю,
вы понимаете... в каком-то месте, где, кроме нее, не было никого. Мы с
сестрой были напуганы в тот год. Это уже слишком, подумали мы... Мы
никогда не подгоняли ее, а иногда и пытались сдерживать, но сдержать ее
было невозможно. Страхи оказались глупыми, понимаете? Такое пламя никогда
не может умереть. Только маленькие огоньки, которые... Ой!
себя и еще в чем-нибудь, очень скоро.
доносящиеся из кабинета звуки не вызывали. Абрахам играл мрачную Четвертую
прелюдию Шопена, играл почти точно, достаточно музыкально и с некоторым
пониманием. Я пробормотал, что сейчас вернусь, и вошел в кабинет как раз в
тот момент, когда Абрахам закончил. Я увидел его вопрошающий взгляд. Во
взгляде этом была усмешка, насколько искренняя, не знаю, но думаю, что
скорее всего за усмешкой он прятался от истины. Я заметил также, что Шэрон
чуть-чуть качнула головой - думаю, непроизвольно. Впрочем, она тут же
постаралась смягчить свою реакцию, сказав:
Абрахама, почти коснувшись губами его уха. - Ты действительно хочешь
этого, Эйб?
тебе хотелось бы заниматься этим для собственного удовольствия... Если бы
так, это было бы хорошо, но, насколько я тебя знаю, Эйб, с помощью музыки
ты хотел бы отдавать. - Она помолчала. - Музыка отнимает по восемь часов в
день в течение нескольких лет, и все равно может ничего не получиться. -
Она взглянула на меня поверх его головы, и во взгляде ее был испуг. - Это
может лишить тебя возможности заниматься... ну, вещами более стоящими,
вещами, которые ты можешь делать гораздо лучше.
приятную холодную испарину на своем челе. - Его губы кривились, но он
пытался улыбаться. - Сделаешь для меня кое-что?
сейчас и всегда.
могу.
что-нибудь хуже, чем она могла, потому что он сразу бы понял это. Однако
не знаю, много ли других людей сумели бы почувствовать это в подобный
момент. Я знавал немало пианистов - и людей, и марсиан. Всех их без труда
можно разделить на две группы: Шэрон и все остальные. В любом случае я
всегда эту прелюдию терпеть не мог. Шэрон с довольно безнадежным видом
подмигнула мне и немедленно исполнила следующую прелюдию, ля мажор,
окрашенную в юмористические тона. Это была Седьмая, но безо всякого
намека, а просто потому, что за предыдущей обязательно должно было
последовать еще что-то. Четвертая просто не могла повиснуть в воздухе.
Шэрон в лоб, и вложил ей в губы зажженную сигарету. - Уголок, в котором
наилучшая слышимость... Напоминай мне время от времени, чтобы я тебе
говорил, что у тебя курносый нос.
поговорить со мной. К счастью, автомобиль - один из тех хитроумных
человеческих механизмов, которые не вызывают у меня благоговейного страха.
Пока он находится на земле, я чувствую себя в нем, как дома. Не думаю, что
когда-нибудь сяду в плэйн-кар, который они сейчас испытывают. У этой
чертовой штуки есть складывающиеся, словно у жука крылья. Предполагается,
что они должны раскрываться при семидесяти милях в час. А в придачу -
убирающийся пропеллер. Этакая неторопливая штучка!.. Находясь в воздухе,
она будет давать свыше трех сотен миль, но они, думаю, сумеют управляться
с ней. Приятно, конечно, в особенности, для детишек, озабоченных поисками
нового способа сломать свои шеи... Пробираясь по тихим мрачным улочкам,
которые к полуночи становятся совершенно пустыми, я был способен слушать
Абрахама, не особенно заботясь о выполнении функции водителя. Абрахам
хотел поговорить об исправительной школе, даже не столько хотел, сколько
стремился удовлетворить возможные, еще не заданные мною вопросы.
"дружился", но "дружение", сказал он, всегда было омрачено чувством, что
ничто не может продолжаться слишком долго. Я ляпнул какую-то банальность,
намекая на то, что человеческое развитие имеет много общего с развитием
насекомых: старые куколки выбрасываются в груду хлама и выращиваются
новые.
формах своего клоповника лучше, чем скажем, долгоносик.
по ходу дела выведя слово "воспитанник" из слова "куколка" [в английском
языке слова "pupil" (воспитанник) и "pupa" (куколка) отличаются друг от
друга при произношении лишь одним звуком]. Из уважения к нашей марсианской
общине я не стану воспроизводить прочие его лингвистические изыскания.
Потом он рассказал мне о том, как приходят и уходят "заблудшие" мальчики.
Это была большая школа, Ставившая во главу угла, я думаю, чуткость и
совесть. Мальчики были всех сортов: болезненные, слабоумные, большинство -
так называемые нормальные и даже несколько весьма смышленых. Они создали
отгородившееся от внешнего мира сообщество, но Абрахаму казалось, что