своем воображении уже не больше атома, я вообще перестал ее ощущать. Зато я
ощутил удивительную свободу; превратившись в мирок, куда более мелкий, чем
песчинка, я погрузился в себя, как в блаженную вечность, длившуюся, по нашим
меркам, не больше часа. Ничто вне меня не могло сейчас привлечь моего
внимания.
неожиданно открыв, что большое и малое поменялись местами. Одним прыжком,
словно при гимнастическом упражнении в невесомости, я стал вдруг целой
Вселенной, собранной из пространства и наполненной звездами, растекающейся
Вселенной, заключенной в кожу из галактик толщиной с бумагу, скорость
разбегания галактик относительно ритма моего сердца пульсировала на
критической отметке магического числа с.
парообразных туманностей, танцующих похожий на водоворот танец, а биение
моего сердца было биением Сердца Бога, пульсом и ритмом Творения. И никакой
боли - только хрустальный экстаз музыки сфер.
ни к каким человеческим органам или чувствам, я был готов трансформироваться
в любое гипотетическое тело, принадлежащее любым другим сущностям, и
вступить в контакт с этими сущностями.
типа той, что мне предстояла, как правило, не скованы языковыми трудностями.
Когда боги вещают в голове мифологического героя, когда
инопланетники-телепаты просвещают ученых двадцать первого века, когда
одушевленные компьютерные программы впервые обмениваются интеллектуальными
объятиями со своими прародителями из крови и плоти, обычно предполагается,
что все языковые барьеры устранены и что сознание главного героя
автоматически транслирует передаваемое ему прямиком в мозг послание на
английском языке; иногда, для пущего эффекта, искаженном английском, но все
же английском.
ни одно слово не совпадает, они могут общаться посредством мимики и жестов.
А когда человек и чужак вступают в контакт не с глазу на глаз, а с помощью
микросхем, все гораздо сложнее. Но насколько трудно дается общение, когда
одна из сторон, ищущих контакта, не имеет ни малейшего представления, что ей
делать и как поступать в предлагаемом состоянии материальной матрицы,
совершенно не похожей на наше доброе старое пространство-время!
это примерно то же самое, как если бы вас попросили участвовать в
телевикторине сразу же после вашего рождения, причем за каждую ошибку
пообещали больно наказывать.
собою представлял, сказать не берусь и полагаю, что то, чем я был, не имело
ни формы, ни материальной основы; мне оставалось быть только собственной
точкой зрения. Не могу судить, насколько моя творческая активность
участвовала в том, что начинало возникать из небытия вокруг; подозреваю, что
все там было сделано ради меня, но те, кто создавал эту картину ради моего
обучения псевдосенсорному восприятию, максимально использовали ресурсы моей
памяти и воображения.
бывшей когда-то морем, и что жизненные формы, заполнявшие это море, вдруг
застыли, превратившись в кристаллы, которые по ночам светились, словно
ледяные скульптуры, а в дневном тепле растворялись, принимая ни на что не
похожие парообразные формы и превращаясь в сгустки света. Мне снилось, что я
иду по лесу из сталагмитов со множеством наплывов, словно у литых статуй,
вылизанных до зеркального блеска природными стихиями. В серебристом
рассветном свечении парообразные сущности просыпались от ночного сна и
уплывали вверх, корчась в непрерывных, но тщетных попытках вновь
зафиксировать свою форму.
деревьев под л иловым небом, медленно светлеющим до розового оттенка.
Чувствовалось, что эти мерцающие привидения тосковали по форме, по
твердости, но их стремление к материализации было безнадежно. На мое
присутствие они никак не реагировали, сосредоточившись на самих себе и
занимаясь своими, одним им ведомыми делами.
скалы пропадали, терялись в колышущихся тенях разноцветного тумана, но
впечатление было такое, как будто они находились на самом краю моего
восприятия, за которым лежала непостижимая тайна.
забегали огоньки - прозрачные лучики света, напоминавшие солнечных зайчиков,
отраженных мелкими зеркальными чешуйками. Впечатление о пустыне как о бывшем
море казалось иллюзорным: ни воды, ни морских животных в ней не было, но
были запечатленные в ландшафте отголоски морского пейзажа. Здесь царил дух
моря, словно пустыня знала, что значит быть морем.
вовлеченным. И ничто, похоже, не адресовалось непосредственно мне. Вместо
этого я ощущал себя посторонним, случайным прохожим в живущем своей жизнью
царстве, которому не мог принадлежать. И сон этой пустыни воспринимался мной
как квинтэссенция одиночества.
смотрящих на меня из колышущихся теней и затмевающих своим внутренним светом
как солнечный свет, так и свечение морских миражей.
и бормотать, недовольная этим вторжением. Глаза полыхали, и поток кровавого
света, Как раскаленный ветер, опалял лес, нарушая и рассеивая его сон.
поглотить глаза, и обвивали их удушающими змеиными кольцами. Потоки черного
дождя падали с неба, а во все четыре глаза били молнии, но тщетно. Глаза
смотрели на меня. Это не был взгляд Медузы, обращающий в камень, скорее, это
был взгляд, который мог растворить меня или испарить, превратив в
невещественное существо.
места в пространстве, то взгляд этот сидел как внутри меня, так и снаружи.
Это не я смотрел, и не огненные зрачки смотрели в мои зрачки, но их
пламенный взор изучал меня изнутри, снова и снова, и я чувствовал, что
больше никогда уже не смогу существовать отдельно от него. Я поверил, что
всегда теперь буду под пристальным взглядом этих глаз, что всегда нечто
похожее на этот огненный взор будет присутствовать в моих размышлениях о
самом себе.
кровоточить, и кровь их испарялась, возникая в воздухе образами туманных
чудовищ - драконов и других крылатых тварей. Эти драконы теперь кровью текли
во мне, и я почувствовал, что если когда-нибудь снова обрету живые,
наполненные вены, то биение Сердца Бога отныне и во веки веков будет гонять
этих драконов внутри моего тела.
пробудилось, пытаясь докопаться до смысла этого символа и пытаясь найти к
нему ключ. Внезапно на меня обрушился поток страстей, словно мое
метафорическое сердце готово было разорваться, но я предположил, что это мне
просто кажется. Невозможно было отличить ярость от жалости и горе от
радости.
контроль над собой и своими системами, как бы упав в обморок; возможно,
кататонический, но не умерли. Эта мысль оказала животворное действие. Она
заставила меня вспомнить, кто я, что я и что здесь делаю. Но "где я?" и "как
выгляжу?" - оставались вопросами без ответов, хотя я понимал, что рядом была
Девятка, и была Четверка, и Девятка - не мертва, а Четверка по-прежнему
здесь присутствует, пытаясь прийти к какому-то неведомому заключению и не
зная - как.
как установить связь. Между Девяткой и Четверкой существовали свои барьеры,
свои стены непонимания, которые надо было преодолеть. Они тоже не могли
понять друг друга и одинаково мучились от боли и странности символов.
Исследование друг друга они начали, нанеся друг другу урон при первом
контакте и претерпев не меньшие разрушения при втором, но теперь их
поврежденные сущности, вероятно, взывали друг к другу, пытаясь оказать
взаимную поддержку или даже произвести слияние. Они старались дотронуться
друг до друга так интимно, как если бы были одним или другим целым, но это
было опасно, и теперь они это знали.
обоих боков, хотя у меня и не было своих глаз, чтобы ответить им взглядом.
Они все еще посылали мощные волны гипнотического воздействия, но я до сих
пор не понимал, что должен почувствовать. Каким-то образом это ощущение
ассоциировалось со страхом, ни одновременно присутствовало и
уравновешивающее ощущение, что это не так. Между нами происходило некое
взаимное отталкивание, словно глаза пытались отдалиться от меня.
потребность стать маленьким. Одновременно я чувствовал противодействие
страху и боли, и здесь я не могу подобрать слов, чтобы описать ими странные,
противоречивые ощущения, боровшиеся внутри меня.
до сих пор в конфликте, как Музы с Временами Года, соревнуясь, кто первым
сумеет внедрить в мою частную вселенную свои смысловые каноны? Ответа я не
знал.
было ассоциаций с легендарными пытками, способными разрушить, а затем спасти
Березин Федор
Лукин Евгений
Максимов Альберт
Сертаков Виталий
Юрьев Сергей
Шилова Юлия