Чтение 43–й страницы книги ~Давай поженимся~

в потертое кожаное кресло, которое, как знал Джерри, Салли терпеть не могла.
***

Почему ты его терпеть не можешь? Оно так похоже на него. Правда, ужасно?
Я хочу сказать, ужасно, что я говорю такое.

***

Драное, потрескавшееся, это было кресло отца Ричарда. Утонув в тусклой
старой коже, Ричард как бы превратился в призрак собственного отца. Вялым
движением он поднял руку ко лбу, голос его звучал обманчиво устало, мертво.

Он сказал:

- Джерри, Салли поведала мне, что ты большой спец. Откровенно, я удивлен.

Джерри сделал еще глоток вина и сказал:

- Ты уверен, что эту штуку безопасно пить?

- Оно постепенно вам понравится, - пообещал Ричард. - В нем есть смола. Я
по дюжине ящиков в месяц опустошаю. В нем всего двадцать градусов. Господи,
приятель Джерри, я вот что хочу сказать: ты повел себя совсем не так, как
принято среди людей.

- То есть? Говори же.

- Я имею в виду не то, что ты спишь с ней: не могу я слишком уж сердиться
на то, что ты с ней спишь - я сам этим занимался, да и не только я. Она
тебе, наверно, говорила? В ту зиму, когда я ушел, она спала даже с лыжным
инструктором.

Джерри кивнул.

- Ей-богу, Джерри, ты должен был либо с ней порвать, либо вместе уехать
куда-то. Ты же превратил жизнь этой женщины в ад. Ты превратил жизнь... моей
жены в ад. - Для большей убедительности он трижды ударил по ручке кресла.

Джерри передернул плечами.

- У меня ведь тоже есть жена.

- Ну, так нужно выбирать. В нашем обществе приходится выбирать.

- Не вынуждай его! - неожиданно выкрикнула Руфь. - Еще не время.

Ричард лениво повернулся к ней.

- Ерунда, Руфь. Шесть месяцев. Они ведь пытались порвать. Если это
продержалось у них шесть месяцев, значит, теперь уж навсегда.

Как здорово услышать такое. Джерри почувствовал, что Ричард, наконец,
поставил все на прочную почву.

- Гораздо дольше, - сказал он. - Я всегда любил Салли.

- Отлично, - сказал Ричард. - Что есть - то есть. Салли-детка, дай-ка мне
карандаш и бумагу. Руфь вскочила на ноги.

- Что ты мелешь, Джерри? Нет. Нет. Я здесь не останусь больше ни минуты.
- И она выскочила за дверь. Джерри поймал ее уже в холле, между кухней и
дверью на улицу.

- Руфь? - сказал он. - Теперь ты знаешь, как обстоит дело. Ты знаешь, что
между нами ничего уже нет. Дай этому излиться. Прошу тебя, дай излиться.

Дыхание его жены было горячим, влажным, трепетным.

- Она - сука. Она убьет тебя. Она убьет тебя, как почти убила его.

- Глупо с твоей стороны ненавидеть Салли. Она же беспомощный человек.

- Как ты можешь говорить, что она беспомощная? Кто же, по-твоему, всех
нас сюда собрал? Мы пляшем на ее свадьбе.

- Не уходи. Не оставляй нас.

- А почему, собственно, я должна сидеть и смотреть, как тебя общипывают
эти два хищника? Отбирают у тебя детей, талант, деньги...

- Деньги?

- А зачем еще, по-твоему, понадобились Ричарду карандаш и бумага? Он
счастлив. Неужели ты этого не видишь, Джерри? Он счастлив, потому что
избавляется от нее.

- Он пьян.

- Отпусти меня. Оставь свою любовную галиматью для других.

- Прости. - Он прижал ее к стене и крепко держал за плечи, словно
арестовал. Когда же он ее отпустил, она не сделала ни шага к двери, а
стояла, насупясь, тяжело дыша, - его жена, всей своей кожей излучавшая
знакомое тепло. - Вернись, давай поговорим все вместе, - попросил он.

- Я и вернусь, - сказал она, - и буду бороться за тебя. Не потому, что ты
мне так уж нравишься, а потому, что мне не нравятся эти люди.

- И Ричард тоже?

- Я ненавижу его.

- Не надо ненавидеть, - взмолился он. - Слишком все мы скоры на
ненависть. А нам сейчас надо друг друга любить. - Когда он был мальчиком,
вс" в церкви нагоняло на него тоску, кроме причастия, того момента, когда
они толпой устремлялись к ограде и облатки таяли у них во рту. Ему казалось
сейчас, что нечто подобное произойдет и в гостиной или уже произошло. Его
неверующая жена позволила отвести себя назад. Он гордился тем, что может
показать Матиасам, какую власть еще имеет над нею, - показать, что она до
конца остается его женой.

Ричард нашел карандаш и бумагу и пересел на краешек кресла, чтобы удобнее
было писать на кофейном столике. Салли по-прежнему сидела не шевелясь - ее
широкоскулое, с заостренным подбородком лицо опухло, глаза были закрыты.
Наверху продолжала плакать малышка, разбуженная приходом Конантов.

- Салли, - сказал Ричард, - твой ребенок плачет.

Следуя железно выработанному защитному рефлексу держаться с подчеркнутым
вызовом, что так отличало ее от добропорядочных женщин Коннектикута, Салли
встала, откинула волосы и широким шагом вышла из комнаты.

***

Почему ты плачешь? Салли? Почему?

Это слишком глупо. Прости.

Скажи мне. Прошу тебя, скажи.

Ты будешь смеяться.

Нет, не буду.

Ты прости меня: я все тебе испортила.

Ничего подобного. Послушай, ты - чудо. Ну, скажи же.

Я как раз вспомнила, что сегодня - Покаянная среда , Великий пост
начался.

О! Бедная моя любовь! Мое чудо, моя заблудшая католичка.

Это я-то заблудшая?

Не заблудшая, если ты еще думаешь о Покаянной среде. Вставай же. Вставай,
одевайся, иди в церковь и облегчи душу.

Это такое лицемерие.

Нет. Я-то знаю, как оно бывает.

Должно быть, я действительно немного чокнутая, если, лежа с мужиком в
постели, терзаюсь, что сегодня - Покаянная среда. Я все тебе испортила. И ты
уже погрустнел и притих.

Нет, мне нравится, что ты об этом вспомнила. Есть ведь такая штука -
духовное удовлетворение. Ты мне. даешь это удовлетворение. Так иди же.
Оставь меня. Иди к обедне.

Сейчас не хочется.

Подожди. Я сейчас дотянусь до пепельницы.

Не шути с Богом, Джерри. Я боюсь.

А кто не боится?

***

Руфь, заразившись энергичностью Салли, пересекла комнату и, подойдя к
гравюре Бюффе над камином, сказала:

- Отвратительная мазня. Все это отвратительно. - И жестом охватила
гравюру Уайеса, литографии Кете Кольвиц, анонимную акварель, на которой был
изображен одинокий лыжник и его синяя тень под таким же синим скошенным
небом. Жест включал сюда и мебель. - Дешевка, - сказала она. - У нее вкус к
дорогой дешевке.

Оба - Ричард и Джерри - рассмеялись. Затем Ричард медоточивым голосом
сказал:

- Руфь, у тебя есть достоинства, которых нет у нее, а у СаЛли есть
достоинства, которых нет у тебя.

- О, это я знаю, - поспешно сказала она, вспыхнув, и Джерри возмутило,
что Ричард осадил ее: ведь она от природы такая застенчивая.

А Ричард тем временем продолжал:

- Вы обе очень аппетитные бабенки, и мне жаль, что ни одна из вас не
хочет меня в мужья.

Возмутило Джерри и это упорное самобичевание. Он сказал Ричарду:

- А ты, оказывается, философски относишься ко всему этому.

- Что ты, я весь киплю, Джерри. Весь киплю.

- Так вывел бы ты его во двор, - посоветовала Руфь, - и вздул как
следует!

- Я уверен, что ты меня одолеешь, - сказал Джерри. - Ты на целых двадцать
фунтов тяжелее. Мы с тобой вполне могли бы выступать как Листон и Пэттерсон.

- Я так не действую, - заявил Ричард. - Но что я могу сделать - и об этом
надо будет подумать, - я могу нанять кого-нибудь, чтоб тебя избили. Когда ты
в винном деле, одно знаешь твердо - где горлышко. Дай подолью еще. ч

- О'кей, спасибо. Ты прав, действительно, чем больше пьешь, тем больше
оно нравится.

- А тебе, Руфи-детка?

- Капельку. Один из нас все-таки должен вернуться и отвезти домой эту
женщину, которая сидит сейчас с нашими детьми.

- Вы ведь только что приехали, - заметил Ричард, до краев наполняя ее
бокал. - В самом деле, что-то редковато мы видели этим летом Конантов, и я
чрезвычайно обижен. У меня такое ощущение, что они задрали нос.

- Я знала, что так будет, - сказала Руфь. - Мне очень жаль, но это одна
из причин, по которой меня так и подмывало тебе рассказать. Жизнь моя