Чтение 43–й страницы книги ~Призвание варяга~

тексты, не вникая в их суть! Что скажут в Риме?!"

Не знаю, что на меня нашло и откуда во мне -- десятилетнем ребенке
взялись эти слова. Но они зафиксированы в протоколе об этом событии и многие
из тех, кому довелось читать их -- верят, что средь фон Шеллингов не все
чисто. Мол, иной раз нашими устами говорит...

Некоторые думают, что это -- Всевышний. Другие верят, что это -- Его
главный Враг...

Как бы там ни было, все Наставники прямо аж поперхнулись от моих слов.
До них внезапно дошло, что я и впрямь способен нажаловаться непосредственно
в Ватикан, а там по сей день служат иные мои родственники. (Сегодня
Посланник самого Папы при Ордене Иезуитов мой шестиюродный брат -- с той
самой ветви, где дед по матери прадеда был Генералом Ордена в Рейнланде с
Вестфалией.)

А среди Иезуитов важнейшей из добродетелей почитается раз(r)яснение Сути
Писания всем воспитанникам, так что мое обвинение было ужаснейшим из тех,
какие только можно придумать.

Я-то узнал сие и многие иные из темных мест, не раз(r)ясняемые
христианам, из чтения Талмуда и Торы под руководством Арьи бен Леви. Сие --
История пращуров наших и Арья считал, что нельзя к ней подходить с
нравственными оценками, свойственными христианству. Христиане же, когда
"налетают" на такие места в Священном Писании, начинают юлить, ходить вкруг,
да -- около, ибо дословный перевод того, что тут сказано, порождает больше
вопросов, чем возможных ответов. Особенно сими штуками грешат Евангелия, так
что я люблю сажать в лужу всяких там проповедников, да "святых старцев".

Знаете, если человек и вправду Святой, Господь укажет ему, как
раз(r)яснить иные противоречия Святого Писания. "Святоши" же сплошь и рядом
начинают вертеться, что уж на сковороде -- вконец запутывают себя и других и
становятся общим посмешищем. Я же говорю в таких случаях:

- "Религия -- Вопрос Веры. Ежели вы верите в то-то и это -- сие не
требует об(r)яснений. Так оно -- было. Поэтому и появилось в Писании. А ежели
вы с тем не согласны, пытаясь об(r)яснить сие на ваш вкус, - вы - неверующий.
И доказываете вы нам сейчас не Писание, но -- собственный атеизм и душевную
пошлость. Слава Господу, что вы пред нами, наконец-то -- разоблачились".

Ровно неделю я сидел в моей камере. Но уже на второй день ко мне пришли
солдаты из русских, которые стали ставить огромные нары в три яруса и
мастерить новую печку.

Я, грешным делом, думал, что мой поступок вызвал резонанс в Колледже и
многие русские восстали против навязанного им католичества... Но ровно через
неделю двери моего узилища вдруг растворились и сам Аббат Николя вызвал меня
на улицу. Там в две шеренги стояли мальчики в лифляндских цветах -- черное и
зеленое.

Аббат сказал мне:

- "Я чувствую, что ты будешь у них предводителем. Принимай же команду,
чертов ты -- лютеранин..."

Я пошел мимо строя и на меня смотрели такие знакомые -- родные милые
лица. Все -- немцы и мои родственники, или -- родственники моих
родственников. За вычетом двух ребят.

Я не поверил глазам, - самыми младшими среди прочих стояли Петер и
Андрис. Два моих латышонка, кои никак уж не могли попасть в столь дворянскую
школу. Но на рукавах латышей красовались странные вензеля и не виданные мною
гербы (правда полученные путем трансформации Ливонского Жеребца -- знака
Бенкендорфов).

Я отсалютовал вновь прибывшим и они выдохнули в морозный воздух в
двадцать маленьких глоток:

- "Хох! Хох! Хох!"

Нары в карцере стояли в три яруса по семь коек и я теперь понимал --
почему.

Через минуту нам дозволили "разойтись" и я первым делом обнялся с моими
товарищами. Оказалось, что у матушки случилась разве что -- не истерика, как
только она услыхала, что мне тут угрожало. Она сразу же созвала всех наших
родственников и попросила подобрать "ребяток покрепче". (При этом она
всерьез спрашивала -- не будет ли кто из родителей против, если их чадам
"доведется взять в жены католика"?)

Вопрос сей вызывал бурю веселья средь наших родственников, - впрочем,
многим ребятам родители не советовали "увлекаться такими делишками". В
Лифляндии позор может пасть лишь на "девочку" в этом процессе. Парень же,
выказавший себя "мужиком", заслуживает легкого порицания и горячего скрытого
одобрения за сей "подвиг".

Два места из двадцати было сразу же занято за Петером Петерсом и
Андрисом Стурдзом, а их отцов матушка внезапно для всех посвятила в
дворянство. Так что остальные вакансии ушли под самых здоровых, твердолобых
и драчливых сыновей моей Родины. Удивительно, но самыми тупыми, могучими и
выносливыми оказались именно Бенкендорфы, да Уллманисы -- "мужицкая Кровь"
понимаете.

О пруссаках сказывают, что они славны "классическим воспитанием".
Заключается оно в следующем. Если у мальчика есть "голова", его порют до тех
пор, пока он спросонок не начнет брать интегралы. Если у мальчика есть
"рука", его лупят до тех пор, пока он не перестанет свинячить в своих
чертежах и не научится с первого раза рисовать паровик в туши, не пользуясь
циркулем и линейкой. Ни для чертежа, ни для снятия измерений.

А если у парня нет ни "головы", ни "руки", его ждет казарма.

Попадают туда совсем просто. Тебя лупцуют до тех пор, пока ты не
отчаешься выучить очередную китайскую грамоту, иль выполнить простейший
чертеж. А отчаявшись и собравшись с духом дашь когда-нибудь сдачи своему
педагогу!

По слухам, будущего генерала пруссаки узнают по сломанной челюсти,
рангом пониже - по выбитым двум-трем зубам. С одного раза.

Прибывшие "новички" были еще слишком малы, чтоб с удара проломить
череп, но... В миг встречи я сам оторопел от их внешнего вида. У семи
молодцов были шрамы на всем лице, у половины сломан нос и "пересчитаны" зубы
и у каждого (они по очереди пожимали мне руку) костяшки на пальцев настолько
распухли, что кулаки больше походили на добрую кружку для пива.

Ребята были разного возраста -- от десяти до шестнадцати лет и все, как
один, страшно уважали меня: каждому из них доводилось уже убивать (особенно
всяких поляков), но это было в пылу борьбы -- под аффектом. Убийство ж
"глаза в глаза" в здравом уме и трезвом рассудке (да еще в таком возрасте!)
поразило их воображение и до сего дня сии костоломы смотрят мне в рот (благо
к тому же я завоевал их симпатию подсказками на уроках).

В первый же день по прибытии "новички" в "свободное время" устроили
грандиозную драку: мы против всех. Итог драки был непонятен и на второй день
побоище повторилось -- за обедом в столовой. В третий раз мы схлестнулись с
русскими и поляками на вечерней поверке и...

Если б Колледж был армейской казармой, неизвестно чем бы все кончилось
(меж русскими есть истинные богатыри). Но...

Иезуиты не любят сплоченные коллективы и с первого дня ребят заставляли
шпионить за ближним, да наушничать друг на друга. Единственные, кого обошла
порча сия, были благородные шляхтичи, которые не желали утратить собственный
"гонор" и поэтому сохранили между собой нормальные отношения. Прочие же
пресмыкались пред этой действительно сильной и очень сплоченной группкой
ребят. Но поляки не так хороши в рукопашном бою, как немцы и русские...

В остальном же, в Колледж до того дня брали ребят, выказавших прежде
всего свой рассудок, и поэтому наша крохотная компания быстренько навела
"страх Божий" на славянское большинство.

Аббат Николя был опечален сими событиями и даже писал в Ригу письмо, в
коем пенял моей матушке:

"Я знал вас воспитанницей нашего Ордена и ждал, что вы пришлете
воспитанников, могущих прибавить Славу и Честь вашей же Альма Матер. Вы же
пригнали мне юных существ, коих я не решусь назвать даже людьми..."

На что матушка отвечала:

"Я не забыла моего Долга и Признательности перед Орденом и клянусь
Честью прислать вам воспитанников, за коих нам не придется краснеть. Но,
увы, сейчас середина учебного года и я не могу отрывать от учения мальчиков,
коим вредна перемена в учебе. Они будут у вас, как положено -- в сентябре.
Пока ж я прислала тех ребят, коим не важно -- где, когда и чему там учиться.
Прошу вас не прогонять их, ибо первенцу моему скучно жить без родных лиц и
товарищей".

(Осенью прибыло еще тридцать новеньких, - на сей раз им было по
девять-одиннадцать и теперь все мы числимся гордостью и легендой русской
разведки. Но и "родные лица с товарищами" остались на обучение. Они стали
красою и гордостью нынешней жандармерии.)

Вскоре после прибытия новых воспитанников тот самый кривой, из
покушавшихся на мою Честь, был изнасилован неизвестными и повесился. Или был
кем-то повешен. Следствие так и не пришло к какому-то выводу.

Кто-то сломал ночью решетки на окнах его лазарета и засунул чуть ли не
целую простыню ему в рот, чтоб было тише. Затем ему практически разорвали
всю задницу, -- так что ни у кого не возникло сомнений -- что испытал
несчастный в последние часы своей жизни. (А, судя по следам в лазарете, это
были и вправду часы -- для несчастного это была очень долгая ночь.) Потом он
повесился.

Наутро вся наша компания поднялась по тревоге и была проведена в
лазарет. Там врачи всерьез разглядывали наши "хозяйства" на предмет поисков
свежих надрывов, крови, кала и прочего... Ну, вы - понимаете. Ничего такого
у нас не нашлось, да и вспомнили лекаря одну тонкость -- преступление
произошло темной ночью, а у нас всех, как на грех -- "куриная слепота"!
Доказанная медицинской проверкой...

Вот и зашло следствие в дикий тупик, да так из него и не вышло. Лишь
через много лет -- на смертном одре один из бывших русских воспитанников на
предсмертной исповеди сознался, что -- насиловал в ту ночь несчастного.