Чтение 43–й страницы книги ~Избранные ходы~

Она пришла ровно в девять. В то, что она рискнет и отважится на это,
попросту не верилось.

Они пили коктейль, танцевали. Разговор не вязался. Как будто
преодолевали звуковой барьер. Она чувствовала над собой громаду его
необычности и считала себя обязанной вести беседу. На пляже она была
независима, свободна, а теперь пришла на свидание, значит -- покорилась. Это
подавляло ее. И еще эти его резко очерченные скулы и блуждавший где-то по
плечам взгляд, никак не попадающий в глаза.

-- Зачем вы на ночь глядя надели темные очки? -- спросил он. --
Закрывают половину души.

-- Вы немного психолог.

-- Все мужчины в отношениях с женщинами немного психологи. Мне нравится
эта песня, -- кивнул Артамонов в сторону колонки. -- Пробирает в области
грудинки.

-- У вас там находится душа?

-- Примерно.

-- У большинства мужчин она расположена несколько ниже.

Ресторан закрывался. Разочарованная, она заспешила домой. Артамонов не
находил объяснений своей нерасторопности.

-- Сегодня будет интересная ночь. Хотите, я вам ее покажу? -- спросил
он.

-- Я могу вполне самостоятельно отправляться на подобные прогулки. -- В
ее голосе было заметно любование так быстро и красиво сочиненным ответом.
Она принялась дожидаться от него похвалы в какой-то изначально задуманной
форме.

-- Что ж, случай вполне банальный. Естественное завершение каждого
чистого эксклюзивного начинания. Тактика постоянно оплевываемого оптимизма.
Вы нисколько не оригинальны. На вашем месте так поступила бы каждая.

-- Вы вынуждаете меня поступать против моих правил, -- улыбнулась она.
-- Ну хорошо, если вашей ночи налево, то нам с ней по пути, и ваше соседство
в качестве гида нисколько не убавит интереса. Ну как? Теперь я не банальна?

-- Совсем другое дело.

Они зашагали по тротуару и, не договариваясь, направились к пляжу, к
тому месту, где познакомились. Незыблемость позиций, на которых их застал в
"Журавлях" последний танец, становилась проблематичной. Ситуация требовала
уступки от одной из сторон, и Артамонов сказал:

-- Как вас зовут? Мое "вы" кажется мне уже настолько абстрактным, что я
боюсь перейти на "эй". Такое ощущение, будто на меня смотрят очи, сплошь
состоящие из одного только глазного яблока, без всяких зрачков и радужных
оболочек.

-- Вы так страшно говорите, что я вынуждена срочно назваться. Лика. --
И протянула ладошку.

Артамонов почувствовал, что увлекся этой пустой, но приятной
беспредметностью разговора. Напряжение, которое в иных случаях снимается
физически, подменялось новостью совершенно другого желания -- пустословить,
нести околесицу без всяких околичностей. Долгое время он распоряжался Бог
знает кому принадлежащими выражениями, фразами и цитатами, возводил из нуля
неимоверные громады, сводил на нет невиданные по широте масштабы. В первом
приближении это походило на пинг-понг, с тем отличием, что все подачи делал
он.

Два человека, разделенные паузой непривычки, надолго растворились в
темноте шаманьих переулков, из которых свет набережной вырвал их уже
сближенными до понятия "идти под ручку".

-- Не видел ли я вас у нас в институте?

-- Видел, -- перешла она на "ты". -- Динамика и прочность транспортных
машин.

-- Чердачок у тебя еще не поехал от всех этих сопроматов?

-- Как видишь, пока держусь. А у тебя что, недержание мыслей? --
спросила она на прощание. -- Тебя прямо так и несет, так и несет. Ты
действительно придаешь ночи некоторое любопытство. Но оно не настолько
завладело мною, чтобы отдаваться ему до утра.

-- Я буду говорить об этом в палате лордов! -- ляпнул свое всегдашнее
резюме Артамонов.

-- Что ты сказал? -- насторожилась она.

-- Извини, это я так. Просто к слову пришлось.

-- Не надо со мной так.

Лика была хороша тем, что быстро перехватывала инициативу. Артамонову
не нужно было подыскивать маршруты для прогулок, темы для разговоров --
словом, всего, на чем держатся отношения, когда души приоткрыты на треть.
Атмосфера знакомства содержала как раз тот изотоп кислорода, который лучше
других усваивался Артамоновым.

-- Давай будем ходить с тобой всегда в один кинотеатр и брать билеты на
одни и те же места, -- говорил он.

-- Зачем такие условности? -- не понимала Лика.

-- Чтобы после расставанья сильнее и дольше мучиться, -- вовлекал он ее
в свою теорию.

-- Ты планируешь расставание?

-- Я не планирую -- так всегда случается само собой.

-- Я не понимаю этой системы мучений.

-- Очень просто. Ты приходишь после разлуки в кинотеатр, а два места
там -- святые. Идешь по Майскому парку, а лавочка под кленом -- святая. И ты
будешь мучиться, вспоминать.

-- Забавно. Ты предлагаешь отрезать разлуке все пути?

-- Да, мы с тобой создадим для себя область мучений.

-- В этом что-то есть.

-- А когда расстанемся, я буду тебе писать.

-- Зачем писать, если расстанемся?

-- Ты будешь получать письма и вспоминать об этом лете, -- раскрывал
Артамонов свою технологию памяти. -- Не обо мне, а о лете. Время будет идти,
и письма станут приходить все реже и реже. Они будут напоминать тебе уже не
об одном каком-то лете, а о юности вообще. Я превращусь в символ. А когда ты
начнешь округлять количество прожитых лет до десятков, я стану напоминать
тебе не о юности, а о всей твоей жизни. Все забудется, и жизнь представится
тебе сначала юностью, потом летом и, наконец, днем -- единственным днем,
когда мы с тобой познакомились.

-- Интересно. Но почему ты постоянно твердишь о разлуке? -- спросила
Лика.

-- На практике выходило так, что я всегда в конце концов оставался
один. Теперь я специально заостряю внимание на расставании, чтобы как-то от
противного, что ли, сохранить нашу дружбу.

-- Мы с тобой не расстанемся, правда?

-- Прошлое должно обретать законченный смысл. Чтобы с ним было проще
входить в товарные отношения -- забывать о нем по сходной цене или молчать в
обмен на что-то.

Земля долго стелилась под ноги закату. По городу пошла ночь в черном до
пят платье. Одинокая звезда стояла над миром и предлагала себя в жертву.
Объективных условий сорваться с орбиты и падать, сгорая, не было.

-- Этим летом у меня словно истекал какой-то срок, -- вновь заговорила
Лика. -- Я тебя, в общем-то, ждала. Я бродила, как заклятая, по городу,
представь, а мое счастье уже начиналось. Ты доделывал свою курсовую, а в
точке уже сходились две наши с тобой параллели.

Лика постоянно ожидала непогоды и брала с собой на свидания накидку. В
прозрачном целлофане она походила на букет в слюде и говорила о странном
свойстве обложных дождей, о том, как они могут доводить до любви, до беды,
до отчаяния. Ей был по душе их излюбленный метод -- не кончаться.

Артамонов шел домой. Картиноподобные слова Лики продолжали медленно
падать. "Обратите внимание на ночную застенчивость улиц. Дома в этом районе
засыпают с заходом, как ульи. Потому что все они -- учреждения. Жилых здесь
нет. Слов для этих красот не отыскать в дремучих томах. Я люблю наш зеленый
район".

Лика без предупреждения исчезла на неделю в деревню к бабке. Артамонов
потускнел. При первой же встрече он заартачился.

-- Твое излюбленное занятие -- бить в места, не обусловленные
правилами, -- высказал он ей. -- Я не готов к таким перепадам нежности. То
обними, то уйди с глаз долой. Я не железный, потрескаюсь.

-- Будешь знать, как наплевательски относиться ко мне и не считаться с
моими чувствами! Ты совсем забыл, что меня можно не только забалтывать
всякими фантазиями, но еще и целовать, -- сказала она, и искренность
обозначилась в ее глазах маленькими искорками.

-- Я боюсь, как бы мы не наделали лишнего с тобой, -- сказал Артамонов.

-- Между нами не может быть ничего лишнего, -- прижалась она к нему.

-- Не знаю, что за поветрие надуло в мою блудную душу столько
платоники, -- обнял он ее за плечи.

-- Бедный ты мой человек.

Производственная практика шла своим ходом. Турбины на Брянском
машиностроительном заводе крутились независимо от взрывов эмоций
обслуживающего их персонала. Талоны на спецмолоко практиканты отоваривали в
"девятнарике" пивом и сухим вином.

-- Познакомил бы нас со своей девушкой, -- заныл как-то Нынкин. --
Пусть она пригласит нас к себе. Скука, чаю попить не с кем!

-- И не у кого, -- добавил Пунтус.

-- А что, может быть, это идея, -- призадумался Артамонов. -- Я
поговорю. Если согласится, пойдем к ней в мастерскую! Правда, там одни
портреты, больше она ничего не рисует. Она уверяет, что для портретиста
некрасивое лицо -- находка.

-- Неспроста она к тебе привязалась, -- поддел Пунтус.

-- Ну, а чай-то у нее в мастерской есть? -- почти утвердительно спросил
Нынкин.

-- Вообще она художник-мультипликатор. Художник-любитель. Рисует