испытующие вступающего в жизнь человека на крепость, стойкость, излом;
литературно выражаясь, игры были предисловием к будущей жизни, слепком с
нее, пусть необожженным еще в горниле бытия, но в чем-то уже ее
предваряющим.
мое сердце, обмирает нутро от знобяще- восторженного предчувствия победы,
которая непременно следовала, если не следовала, то ожидалась в конце всякой
игры.
заинтересованность" и затею рассказ с игры давней, распространенной в
старину во всех русских деревнях и самой ранней в году -- с игры в бабки.
в разные сроки, то ранней, то поздней весной, но есть тут причина для игры
самоглавнейшая -- к празднику забивалось много скота, варились корыта,
ушаты, колоды, тазы студня. Ребятне приваливала долгожданная утеха --
пареные кости ног, средь которых природа поместила бабки -- панка и рюшку.
виду нехитрое блюдо мало кому дается, ныне, по женской лености и занятости,
редко и готовится -- уж больно велика возня и канитель со студнем. В
столовых же его готовят по присловью: "Мяса чан -- вкуса нет".
семье. Тетке Васене, сколь помнится, так ни разу и не довелось завершить
производство кушанья, довести его "до ума". Она металась по избе, роняла
ухваты, опрокидывала чугуны с картошкой, ведра с водой и, делая вид, что всю
поруху не она натворила, тут же чинила суд и расправу, раздавая налево и
направо затрещины своему выводку.
Левонтия с утра до поздней ночи, и случалось: в одном углу просторной,
пустой и душной избы ревмя ревел ушибленный, ошпаренный либо побитый теткой
Васеней боец, в другом в это время, что-то пластая ножами или руша топором,
парни с уже выступившими на лице прыщами, ни на что не обращая внимания,
блажили: "Мы с матаней мылись в бане..."
Выхватив чадящую ногу с углем в раскопытье, она мчалась с нею к столу,
распространяя по избе синий смрад. Швыркая носом, подбирая запястьем капли
пота со лба, слипшиеся волосы с глаз, она шустро скоблила ножиком паленину,
гремя ею по столу, постанывая, приплясывая. Руки тетке Васене жгло, дых
забивало гарью. Надо бы в горячую воду сунуть паленую ногу, ошпарить,
обмягчить ее и спокойно, с толком, тоненько обснимать варом прикипелую к
шкуре шерсть, снять нагар, роговицу с копыт и, чистенькую, желтенькую,
неторопливо, чтоб не расщепать кости, порубить топором да и поставить, с
Богом, варить. Но как с такой ордой технологию соблюдешь? Вот только что был
таз с водою, хвать-похвать -- его уж нету -- в нем Танька чечу -- куклу,
стало быть, вытесанную братанами из полена, моет. У куклы той и пуп, и все
обозначено, не кукла -- хулиганство форменное, но Танька и такой забаве
рада, тетешкает чечу, в тряпицы обряжает, мыть вот взялась.
единственную ногу -- в печь. Танька кошкой метнулась из-под лавки,
героически выхватила игрушку из загнеты, полыхающей горой угольев. Дымится
кукла, Танька на нее плюет, слюной тушит и причитает:
лечить... -- И матери: -- Самуе бы в печку шурунуть, дак хорошо?..
праздник шуруну пусту чашку на стол!.. -- И, орудуя ножом, обмакивая в таз
где обожженную в уголь, где недоскобленную паленину, увоженная в саже,
растрепанная, угорелая возле печи Васеня продолжает кричать о том, что
праздник на носу, а у нее еще не у шубы рукав, и "арестанец" -- дядя
Левонтий, явится на развязях, потому как на известковом сегодня получка. Да
и явится ли? Тресь по уху бесштанному парняге -- понадобилось ему что-то в
тазу, он залез туда рукой, Васеня отвлеклась, в ругани забылась и чуть было
палец ножом ему не отхватила... Паленина не доскоблена, печь пора закрывать
-- жар уйдет, тут перевязывай дитятю, сама порезала, сама и врачуй!..
басившему орлу, завывала тетка Васеня, озираясь на печку, на разваленную по
полу и по столу посуду, на черные ноги в недопаленной шерсти, одну из
которых уже уволокли со стола, обрезали подгорелые шматки и, валяя во рту,
поедали помощники, которые посмекалистей. Не закончив перевязки, Васеня
всплеснула руками, бросилась к парням, они от нее наутек, едва настигла и,
отняв ногу, замахнулась его, как булавой, но опомнилась -- зашибет! -- и от
бессилия, от сознания, что ей опять не справиться с задачей, не соблюсти
порядок, не изготовиться к празднику, как хотелось и мечталось, она упала на
лавку, отрешилась от всякого дела, мол, как хотите, хоть пропадите все, и
намаливала себе смерти -- единственно мыслимого избавления от семейных
напастей.
руку, и тетка Васеня доводила перевязку до конца и, заключая лечение,
отвешивала еще одну оплеуху болящему и бросалась к печи, стараясь наверстать
упущенное время, снова суетилась по избе, опрокидывала чугуны, роняла ухваты
и орала, орала, орала, да так, под собственный ор и всеобщий погром
управлялась с делом и недоверчиво, потерянно озиралась вокруг, ровно и не
веря самой себе, что все дела на сегодня окончены.
по избе расплывался дух прелого мяса, подгорелой шерсти и мреющих костей.
понарошке крестясь, стараясь не греметь заслонкой, тетка Васеня ухватом
выдвигала на шесток объемистые чугуны, плотно закрытые сковородами, ладясь в
безлюдном покое справить бабью работу, обобрать мясо с костей, изрубить его
с луком, с чесноком, вывалить в корыто и поверху осторожно залить крошево
жирной запашистой жижей да и выставить на остужение, чтобы потом, когда
захряснет студень -- отрада души, накормить им семейство, угостить
соседушку, Катерину Петровну, деда Илью и чтобы они ее похвалили за труд и
ловкие руки.
причины, только чтоб не полоть огород, не пилить дрова, чтоб отлынить от
всякого дела, пролетарьи дяди Левонтия не проспали ни одного утра, в которое
мать собиралась творить таинство в кути. Когда наступала пора опрастывать
чугуны, по обе стороны стола выстраивались в две шеренги, почесываясь и
зевая, поталкивая друг дружку, орлы, ждали свой миг. И как только мать
вываливала сваренные кости в корыто, почти на лету выхватывали кто чего
успевал, имея целью добыть бабку. Варево так горячо и жирно, что даже не
парило. Любой и каждый обварился бы, ожог получил, но обитателей этого дома
ни пламя, ни вода не брали. Они обхватывали горячую кость губами, с треском
отдирали с нее зубами хрящи, и кому попадалась бабка, да еще панок, тот
издавал вопль:
пускался в пляс: -- Бабки-бубны, люди умны...
зарился на них, не парням, а девкам. Особенно везло Таньке. Она принималась
дразнить братьев бабкою или торговаться с ними. Дело заканчивалось свалкой.
Надеясь сохранить хоть остатки варева, тетка Васеня наваливалась на корыто,
охватывала его, загораживала собою и, поскольку третьей руки у нее не было,
чтоб обороняться и давать оплеухи, вопила:
Расхлещут!..
желая даже пачкать чашки кисельно колеблющейся жижей, протестующе швыркая
носом, стукала посудиной о стол: "Жрите!"
дядей Левонтием бралось за ложки, отламывало по куску хлеба и вперебой
возило жижу, которая в ложках не держалась, высклизала, шлепалась на стол, и
тогда едок нагибался, со смачным чмоком втягивал губами вкуснятину. крякал
от удовольствия и продолжал дружную работу. Лишь долгоязыкая, шустро
насытившаяся Танька пускалась в праздные рассуждения:
угошшала, дак у ей штудень хушь ножом решь...
из кути. -- Витька хватат? Дед Илья хватат? -- и, подвывая, высказывалась:
-- Мине бы условья создать, дак рази б я не сумела сготовить
по-человечески-и-и.
половину получки и дождавшийся момента, чтобы выслужиться перед женой,
говорил с солидным хозяйским достоинством:
питательный, -- и подмигивал: -- Правду я говорю, матросы?
ись велит... Тут ишшо на дне осталось, поскреби...
прилеплялась бочком к столу. Ей подсовывали ложку, хлеб, будто чужой, и она,
тоже, словно чужая, вежливо поцарапывала в корыте, щипала хлебца, но уже
через минуту-другую снова брала руль над командой и первым делом выдворяла
из-за стола Саньку, который, нахватавшись студня, "бродил" ложкой в корыте,
и тут же Васеня прыскала, узрев набухающую шишку на лбу дочери:
Левонтий.