Чтение 43–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

слово, которое, будто сговорившись, повторяли скитальцы в солдатских
шинелях, что брели через нашу линию из-под Вязьмы. Оно навязло в ушах, оно
стало ненавистным.

Хотелось крикнуть: "А где ваши командиры? Почему они не взяли вас в
узду?" Но я вспомнил раненого капитана Шилова, вспомнил, с какой страстью
он сказал: "Ведь дрались же две роты, ведь не бросили же раненого
командира".

И все-таки батальон разбит, рассеян по лесу. "Закономерно ли это?" Так
недавно у меня в блиндаже вслух спросил себя Шилов. Спросил - и не дал
ответа.

Этих солдат жалели до боя. Они бежали от врага - в их душах гнездился
страх. Они побегут и здесь. Нет, я не впущу их в наш ощетинившийся остров.
Шатнулись в бою? Так шатайтесь и теперь как неприкаянные.

Кто-то взял рукой стремя.

- Аксакал, вы неправы, - сказал по-казахски Бозжанов.

Вот как! Нашелся заступник. И он, значит, идет за мной вместе с
бегляками, которых пособрал?

- Вы неправы, - повторил он. - Это советские люди, красноармейцы. Так
нельзя, аксакал.

Я не прервал, но и не ответил. Бозжанов продолжал:

- Нельзя, аксакал, их прогонять... Назначьте меня их командиром. Я их
привел, я с ними буду в бою. Дайте нам-задачу, дайте нам боевой участок.

- Нет, - сказал я.

Не понимая казахской речи, все прислушивались, все теснились к Лысанке.
По интонациям они, наверное, угадывали: толстый политрук заступился,
толстый политрук отстаивает. А этот - сухолицый, едущий на коне, что все
время молчит, что бросил какое-то слово, - этот не хочет. Некоторые в
зыбком свете месяца старались заглянуть в мое лицо.

Лысанка все тянула, все поворачивала к нашему лесу, словно тоже
просила: туда.

Словам Бозжанова я отворил сердце, обдумал. И сказал: "Нет!" И резко
направил Лысанку в сторону от леса.

Люди тянулись за мной, лепились ко мне.

Я не мог, поймите меня, не мог взять их в батальон. Поработать бы с
ними, обжать, прочеканить эту вереницу, и верю, были бы воины на славу. Но
надобно время - то, чего у меня нет. Остались немногие часы до жестокого
боя.

Что я могу для них сделать? Пусть уходят, помогу им добраться туда, где
их обожмут, прокуют... А тут... Тут они не нужны.

Отворачивая от леса, не оглядываясь, а шагом ехал по полю. Меня
несколько раз окликнули наши посты.

Вернулся Синченко.

- Приказание исполнено, товарищ комбат...

- Рахимову звонил?

- Да.

Я подождал, не скажет ли Синченко чего-либо еще, нет ли новостей от
Рахимова. Но Синченко молчал.

Я буркнул:

- Хорошо...

Мы приближались к дороге, что шла на Долгоруковку, что выводила к
своим. Там, вдоль узкого проулка, патрулировала наша конная разведка. Ей
была поставлена задача: непрестанно следить, свободна ли дорога, не
закрылась ли, не заплыла ли щель.

Краешком сердца я все еще надеялся, что, может быть, прибудет приказ,
что до света, пока есть скважина, мы, может быть, выскочим из петли.

Разыскав пост конной разведки, я спросил:

- Что нового?

- Ничего... Недвижимо, товарищ комбат.

- Кто знает дорогу?

- Я.

- В обход Долгоруковки?

- Да.

- Отправишься проводником. Проведешь вот этих.

Обернувшись к людям, которые, прислушиваясь, стояли кругом, я показал
на дорогу:

- Там Волоколамск, там наши части. Вас выведут. Идите.

И тронул Лысанку назад, к лесу.

Вдруг за мной побежали.

- Товарищ командир... Товарищ командир...

- Чего вам?

- Товарищ командир... Примите нас, товарищ командир!

Я ответил:

- Прекратить базар! Слышали мой приказ? Ни один посторонний человек не
будет допущен в расположение батальона.

- Какие же мы посторонние? Мы же свои! Товарищ командир, вы же меня
лично знаете. Я Ползунов. При вас со мной разговаривал генерал. Помните?

Ползунов... Во мгле я не видел, но вспомнил юношеское лицо, пухлые,
слегка оттопыренные губы, серьезные серые глаза, вспомнил упрямый ответ:
"Хорошо, товарищ генерал". Вот тебе и хорошо.

- Что же ты, Ползунов? Генерал сказал: "Хочу о тебе, Ползунов,
услышать"... А ты?

Он не ответил. Я повторил:

- А ты? Бежал?

Ползунов мрачно произнес:

- Там погибли бы зазря... Неохота, товарищ командир, помирать зазря...

Кто-то рядом с ним смело заговорил:

- А куда же нам, когда он наскочил сзади? Сидеть по норам, дожидать,
чтобы кокнул? Ну и кинулись. Открыто скажу: и я бежал... А какая была
мысль? Сейчас ты меня, а потом изловчусь - я тебя... Сочтемся. Не пойду,
товарищ командир, куда показываете. Пускай один останусь - один буду
партизанить! Открыто скажу: что хотите со мной делайте, а не пойду.

Я спросил:

- Фамилия?

- Боец Пашко.

Ползунов поспешил подтвердить:

- Это, товарищ командир, истинно он, Пашко. Вы, может, опасаетесь, что
тут есть шпионы? Нет, товарищ командир, я всех тут признаю... И по
документам можно свериться. Книжки, ребята, у всех есть?

Я сказал:

- Винтовки у всех есть?

- У всех... У всех...

- Каждому отвечать только за себя. Гранаты есть?

- Есть! У меня есть!

Теперь голосов было поменьше.

- Порастеряли с перепугу? Ползунов, будешь за старшего. Построй людей.
Приведи в воинский вид. С гранатами - на правый фланг.

Не ожидая другой команды, люди стали торопливо строиться.

Ползунов сказал:

- Товарищ командир! Тут есть постарше меня званием.

- В званиях потом будем разбираться. Сейчас у всех вас одно звание:
дезертир.

Опять раздался голос Пашко:

- Не принимаю на себя!

- Молчать!

Пашко казался отважнее других, но я видел: первая доблесть солдата -
беспрекословное повиновение слову начальника - ему была чужда. Да, имей
хоть золотую голову, хлебнешь горя, если солдат не подготовлен, как
говорил Панфилов... Да, не надо бы их брать... С нерадостным сердцем я
скомандовал:

- Равняйсь! Ползунов, подровняй ряды! Смирно! Разговоры прекратить!
Шевеление прекратить! По порядку номеров рассчитайсь!

Ползунов доложил, что в строю вместе с ним восемьдесят семь бойцов.

Я сказал:

- Не бойцов! Восемьдесят семь беглецов, восемьдесят семь мокрых куриц!
Долгих разговоров у меня с вами не будет. Вы пустили слезу: примите нас.
Москва слезам не верит. Не верю и я. Мой приказ остается неизменным: ни
один трус, бежавший с рубежа, не войдет в расположение батальона. В наши
ряды встанут лишь бойцы. Вы отправитесь туда, откуда бежали. Вы пойдете
дальше - в тыл врагу. Пойдете сейчас. И вернетесь по трупам врагов. Тогда
вход будет открыт. Командиром отряда назначаю политрука Бозжанова.
Напра-во! За мной, арш!

Подобрав повод, я послал Лысанку ровным, небыстрым шагом. Вслед, строем
по два, следовали восемьдесят семь человек. Рядом со мной шел Бозжанов.

Он попросил указаний. Я буркнул:

- Погоди...

На душе было по-прежнему мрачно. Куда я веду их? Иду наобум, без
разведки, без плана, сам не знаю куда. Люди не разбиты на отделения, на
взводы, не знают места в бою, не сумеют принять боевых порядков. Хотя и
выстроены по два, они остались толпой.

Надо бы выделить головной дозор. Надо бы вызвать один или два взвода,
чтобы ворваться к немцам с двух, с трех сторон.

Надо бы... Эх, что еще надо бы...

Моментами мучительно сверлило сознание долга. Я понимал: я нужен
батальону, нужен до конца. Мое место не здесь! Зачем понесло меня во тьму,