сволочь".
распоследняя: он не учел те немногочисленные гильдии, которые от членства в
совете отказались давно и прочно. Таковы могильщики, судебные очевидцы,
щетинщики, шелушильщики, замазочники, старьевщики, журналисты "Вечернего
Киммериона" и колошари. Стороннему слуху такой список кажется странным, но
тот, кто чинит сломанное по ветхости, скупает изношенное, шпарит кипятком
свиную шкуру, а потом снимает шерсть, кто имеет дело со всем, что изначально
плохо сделано или потрепано и больше не годится в дело - в рукастом и
мастерущем Киммерионе последний человек. Ну, конечно речь идет не о
мостильщиках, не о точильщиках, не о чеботарях и не об уксусниках, не о
букинистах и не об антиквариях, - все перечисленные просто входят, как
подгильдии, кто - к строителям, кто - к дорожникам, кто куда.
особняком. Ушел от жены и переночевать негде? Иди под мост к колошарям,
всегда поймут, дадут выпить и рукавом тулупа - занюхать. С вечера не
запасся, а хочется продолжить? Иди к колошарям, у них всегда бутылка-другая
не самой худшей перегонки найдется. Душу отвести с кем? Бери бутылку да иди
к колошарям, они сочувствовать умеют как никто другой. С другой стороны, что
делать бобру, золовку которого обмычал похабными мыками стеллеров бык
Лаврентий, переплывая пролив между Миноевой Землей и Бобровым Дерговищем?
Берет такой бобер за щеку мебий или два, и шлепает к колошарям. Дня не
пройдет, и сам объявится Лаврентий к Дерговищу, с преотменной вежливостью
извинится. Как того колошари киммерионские добиваются - их секрет, и далеко
не единственный. Колошарей лучше уважать. Даже почтенные вдовицы со Срамной
набережной с ними не ссорятся никогда, хотя со всем остальным городом
ссорятся регулярно. Что с них взять... вдовы! Впрочем, у них тоже своя
гильдия. И, как ни странно, от представительства в архонтсовете вдовы
никогда не отказывались. Харита Щуко, владычица гильдии, хоть зашла
объятностью за полтора киммерийских обхвата, одиннадцать раз в киммерийскую
неделю ездит на Архонтову Софию и выражает мнение. В двенадцатый день
нанимает лодку и плывет париться на Землю Святого Витта. И многим другим
знаменита Харита со Срамной набережной, что на Куньем острове, слова худого
о ее толстоте никто сказать не смеет. И знаменитая в банях мозольная
операторша кирия Мавсима никому говорить такого слова не посоветовала бы,
хотя она-то со своими инструментами точно никого на свете не боится. И это
при том, что одной лишь Мавсиме на весь город дано умение пожары унимать!..
обретались бобер или два, облезлые, безродные либо же принадлежные к свински
захиревшему роду Равид-и-Мутон. Безучастные к делам Срамной набережной,
робкие и флегматичные - в отличие от наглых сородичей с Обрата и Дерговища -
они спали целыми днями в дальних углах под мостами на Волоках, и плевать им
было на трамвайный грохот и на малопонятную, чисто киммерийскую угрозу
колошарей: "В сивиллы забодаю!" Одного-единственного наказания не опасалась
ни одна киммерийская бобриха: в сивиллы их не определяли по неспособности
говорить гекзаметрами (а переводить язык жестов в гекзаметры отказывались
гипофеты). Опустившиеся равид-и-мутонши могли не бояться здесь и за свои
шкуры, - бобровый мех был в Киммерии такое "табу", что лучше уж было содрать
кожу с кого-нибудь из стражников Лисьей Норы. С полдюжины стражников,
сказывали, однажды хотели с кого-то из гипофетской семьи шкуру содрать - ан
с них самих семь бобровых сняли! Легенда о том событии грела сердца
мелкопреступного киммерийского элемента, жившего под мостами на Серых
Волоках. Крупные же преступные элементы давно были в Римедиуме.
выкидывали и среди ночи - если те, к примеру, начинали драку самоварами или
требовали, скажем, кочергу для битья по зеркалам, телеэкранам или же головам
добродетельных вдовушек-соседушек. Гость в этом случае мог остаться лежать в
бесчувственном виде - тогда его подбирал "воронок" городской стражи; мог
неудачливый гость попробовать встать и дойти домой, рискуя все тем же
"воронком", а мог и уползти под мост, зная, что такой вид услуг, как
оказание первой помощи вплоть до опохмеления наутро, колошарями охотно и
даже в долг предоставляется; по этой причине среди отцов города у колошарей
имелось немало верных друзей. В южном "гараже" моста Кунья Сволочь было
оборудовано "теплое депо". Вообще-то Киммерион благодаря подземному теплу
город не холодный, но зимней ночью Реомюр может опуститься до минус
двадцати, а этого вполне достаточно, чтобы после драки самоварами остыть до
той же температуры и самому, на чем земные дела человек может считать
завершенными. Почти добровольной обязанностью колошарей с давних пор было
то, чтоб ни с кем на Срамной набережной такого не приключилось. Хорошо
заушья растереть, разжать кочедыком зубы пьяному, положить на язык свежего
дерьма прямо из-под курицы (никакое иное сильней не воняет, кур своих
содержать приходится), отследить, чтоб проблевался, промыть ему рожу, дать
поспать в тепле да опохмелиться под маринованный огурчик нежностевского
засола, либо же под соленый гриб триедского маринования - еженощный труд
колошарей. Но до дому они не провожают никого и никогда. Кто под мостом -
тот под их защитой. Кто не под мостом - тот, значит, против! И оттуда,
видать, пошла древняя киммерийская пословица: "Кто не под мостом - тот
против моста!" Иной теории не сумел отыскать Гаспар Шерош, а кроме него
никто смысла этих слов не доискивался. И это при том, что почти все
посетители вдов Хариты смысл этих слов хоть раз да постигли на собственной
шкуре.
ключи на Земле Святого Витта и на Банном Острове лишь добавляли тепла к
водам, нагретым источниками Верховий. Пешком по льду нельзя было погулять
даже за Мебиями, даже за Крилем Кракена, лишь у Рачьего Холуя лед был тверд,
раки на отмели - сонливы, а военно-караульная молодежь в миусских руинах
коротала полярную ночь за бесконечным картежом, переходя то с зелья на
зернь, то с зерни на зелье. Офени были тихо довольны: теплая зима предвещала
землепашцам Верхнего Рифея недород ячменя, соответственно прирастала цена
приносимой офенями пшеничной муке, - однако запас молясин в Киммерионе, на
которые офени тратили свои мучные деньги, едва ли мог от этого иссякнуть. Да
и вообще заметной роли, кроме как на церковные праздники, хлеб в Киммерии
никогда не играл. Но, с другой стороны, нешто есть в году день, когда
церковь чего-нибудь не праздновала бы? А киммерионцы - даже колошари - почти
все люди глубоко верующие, исконно православные. Три раза в неделю под
северный мост, под Елисейскую Сволочь, приходил даже батюшка из церкви
Святого Ангела: совершить кой-какие требы, а то просто с мирянами побыть и
заглянуть в их души. Но просты и чисты (как правило) киммерийские души.
Человечьи. В бобриные не заглянешь.
накануне весеннего равноденствия уже почти светло. Лодок, идущих протоками
между островами Зачинная Кемь и Елисеево Поле, немного, и ни одна не свернет
направо, на юг, там в протоках сплошные бобриные плотины. Плывут эти лодки
налево, огибая Миноеву землю, а дальше - сообразно надобности: к Архонтовой
Софии, к Зачинной Кеми и малому Еремитному острову, либо же дальше нужно
оставить по левую руку острова Неближний, по правую - Миноеву землю, и
выходишь прямо к Земле Святого Эльма, а к юго-востоку от нее, заметно
правее, в Рифей впадает (из него же выпадает) двуснастная Селезень. Именно
такой путь, похоже, собиралась избрать тяжело груженая лодка, подошедшая
темным и мокрым апрельским утром под мост Елисейская Сволочь. Тут редко кто
задерживался, - рулевой однако же пришвартовался к подобию причала.
Освещения не было, но на корме самой лодки болтался солидный и дорогой
фонарь, образца "дракулий глаз".
положено, с места не двинулся. Вместо него из лодки вышел юный богатырь с
непокрытой головой, тихо свистнул сквозь зубы и сказал, что надо:
Значит, требовался "старшой", а он как раз хлебал тюрю по-рифейски, горячий
квас с лучком, с крошеной кедровой галетой и влитым в последний миг стаканом
водки. От такого блюда человека не отрывают, ибо градусность его падает с
каждым мигом, так что вместо старшого к гостям выполз меньшой - что
удивительно, не человек, а бобер. При робости бобров-колошарей это было
весьма странно, но богатырь несказанно обрадовался. Голос и язык у бобров
собственный, человеку этот свист воспроизвести очень трудно, но для общения
к услугам киммерийцев, независимо от расы, во все века имелся язык жестов.
каждому дорога, бобру особенно.
московскому полуимпериалу, семь с полтиной целковых. Деньги для бобра
хорошие, но старшой, кажется, уже доел свою тюрю и спешил к причалу.
Оказался старшой дикого вида мужиком, и Варфоломей сразу подумал: не Ильин
ли перед ним, однако вспомнил, что тот в городе не водится. Впрочем, ложка в
руке старшого от завтрака оставалась. Он хлопнул ею бобра по макушке, тот
обиженно пискнул и пропал в темноте.
явно интересовался: "Чего надо?" Варфоломею был нужен не мужик, а как раз
бобер, но в обход гильдии киммериец действовать не станет никогда.
лодки, а вечером назад приедет. Ничего больше. Это, - Варфоломей вынул
второй мебий - мосту, это, - показал он первый, - работнику.
Варфоломей предлагал за труд проезда бобра, то ли - что тоже возможно -
слишком мало. Нынче на мебий можно было прокормить десяток колошарей, ну,
день, не больше: год выдался дорогой. Варфоломей обернулся к спутникам.
Федор Кузьмич, восседавший рядом с Антониной, согласно кивнул. Богатырь
достал третий, по совету Гаспара начищенный зубным порошком мебий.
обычное на рынке: - Цена последняя.
Мороз Александра
Березин Федор
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс