многочисленную московскую дворню, слуг, буфетчиков, поваров,
парикмахеров и горничных. Разобрав сундуки и ящики, Аврора нашла
даже кровать княгини на стеклянных ножках, с шелковыми подушками
и одеялом, и, в видах спасения от грозы, как в Москве, снабдила
ими спальню бабки. Княгиня, завидев при этом шелковый портрет
Наполеона, вышла из себя и велела привесить его в зале, с
надписью "Assassin et scelerat" ("Убийца и злодей"). В Ярцеве
кое-как устроилась жизнь, похожая на ту, которую Анна Аркадьевна
обыкновенно вела в Москве. Утро проходило в одеванье княгини и в
ее жалобах на здоровье и в кормлении собачек Лимки, Тимки и
Тутика; потом Аврора, в ее спальне или в гостиной, если туда
входила княгиня, читала ей что-нибудь вслух. Княгиню обрадовал
урожай плодов в ярцевском саду; ей на блюде были принесены ее
любимые яблоки: "звонок" и "мордочка".
Вечером, у чайного стола, либо опять было чтение, либо Маремьяша
и Ефимовна поочередно, с чулками в руках, рассказывали о том, что
слышали в тот день от старосты и дворовых о местных и иных
новостях, а княгиня под их толки раскладывала пасьянс. Лакеи
играли в передней в носки. Горничные хором в девичьей пели песни,
причем им подтягивали густым басом Влас и нежным баритоном
арапчонок Варлашка. Ложились спать после раннего ужина. В этом
селе и в его окрестностях было, впрочем, полное отсутствие
новостей с недалекого театра войны. И если бы не уездный врач и
коломенский предводитель дворянства, изредка заезжавшие к княгине
с отсталыми газетами и словесными слухами о русской армии,
оставившей Москву, можно было бы, глядя на эти мирные поля и
обычно копошившихся по ним крестьян, предполагать, что грозная,
упавшая на Россию война происходила где-либо не в восьмидесяти
верстах оттуда, а за тридевять земель и в ином, тридесятом
государстве. Это возмущало и выводило из себя Аврору столько же,
как и балет и опера, шедшие в Москве чуть не в самый день
вступления туда французов.
Погода с половины и до конца сентября стояла теплая, светлая и
сухая. Листья на деревьях в саду и в окольных березовых лесах еще
были свежи и почти не осыпались. Их зелень только кое-где была
живописно тронута золотом, лиловыми и красными тенями. Сельские
работы шли своим чередом. Ярцевские и соседние мужики, посеяв
рожь, пахали, двоили пахоть под яровые хлеба, убирали огороды,
чинили свои избы и дворы и ездили на ярмарки и в леса. Старики и
бабы по вечерам и в праздники являлись к давно невиданной ими
княгине, поднося ей кур, яйца и грибы и обращаясь к ней с разными
нуждами и просьбами. Свои и чужие мужики просили старую барыню о
дозволении нарубить хворосту в заповедной господской роще, занять
в барском амбаре овсеца или круп либо предлагали купить у них
собственного изделия сукон и холста. Были и такие, что просили
Анну Аркадьевну разобрать ссору, из-за гусей или поросенка,
какой-нибудь бабушки Маланьи с падчерицей либо тетки Устиньи с
деверем. Аврора смотрела на эту муравьиную копотню, слушала
просьбы, приносимые княгине, и удивлялась, как могут кого-либо
теперь занимать такие пустяки? Мучимая сомнениями об исходе войны
и об участи жениха, Аврора искала отдыха в уединении. Она была
рада, что в Ярцево, с обозом, привели ее верхового коня. Садясь
на Барса, она вечером уезжала в окрестные поля и леса и носилась
там до поздней ночи. Вести о действиях русской армии, о Бородине,
о ране и смерти Багратиона и о других тяжких событиях, к
изумлению Авроры, не производили особого смущения в Ярцеве и
ближних деревнях. Газетные вести опаздывали невероятно.
"Московские ведомости" прекратились 31 августа и снова начали
выходить уже гораздо позже, только 23 ноября. Прибавления к
"С.-Петербургским ведомостям" и к "Северной почте", помещавшие
донесения Кутузова через две и три недели по их отправлении,
получались в Зарайском уезде через неделю и более по их выходе в
Петербурге. Одно, что непрестанно напоминало о войне, было
страшное, не потухавшее зарево день и ночь горевшей Москвы.
Аврора с содроганием, проводя ночи без сна, разглядывала из своей
комнаты это зарево, думая о том, что выражало оно и сколько
страданий, сколько гибели скрывалось за ним. Но и ужасающие
подробности пожара и гибели Москвы, донесясь сюда с последними
московскими беглецами, не особенно и ненадолго заняли досуги
местных жителей. Их вскоре сменили толки о других событиях.
Ярцевский староста сперва Маремьяше, потом Авроре сообщил, что
крестьяне окольных и более дальних деревень, прослышав о каких-то
французских печатных листах, стали сперва втихомолку, потом
громко уверять, будто скоро всем откуда-то объявится полная воля,
что государя Александра Павловича ждут во Владимир, а затем
почему-то и в самую Коломну и что одних из господ государь ушлет
куда-то на Кавказ, других - по русским городам, "писать бумаги",
а господские земли, леса, усадьбы и прочие угодья раздаст
крестьянам . Мужики, вследствие этих слухов, начали грубить
приказчикам и старостам и отказываться от обычных работ на
барщине, а иные, и вовсе, наконец, выйдя из повиновения властям,
стали грабить имущество владельцев и уходить за Волгу и в
соседние леса. Кое-где начались и поджоги помещичьих усадеб.
- Я поговорю с крестьянами, зови их! - смело объявила Аврора. -
Они не понимают, их, очевидно, мутят злые люди.
- Что вы, что вы, барышня, - ответил староста, - наши покойны;
еще наведете их на какое баловство и грех; оставьте их,
набрешутся и перестанут.
Аврора нашла нужным предупредить о том бабку. Недомогавшая
княгиня еще более расстроилась и, уже начав было оправляться,
вовсе слегла в постель. Аврора послала нарочного гонца в Паншино
к сестре. "Наверное, и Илья Борисович уже там, - мыслила она, -
он приедет и всему даст настоящий толк и лад". Но из Паншина
приехала одна Ксения с ребенком. Она была непохожа на себя и,
вместо утешения, привезла в Ярцево новое горе: о ее муже также не
было никаких известий. Он, очевидно, не успел выехать из Москвы и
попал в плен. Сестры обменялись мыслями, наплакались и общими
силами решили успокоить бабку. Княгиня была безутешна.
- Боже, и за что я такая несчастная, - говорила она, вздыхая, -
только бремя для себя и всех вас! Вон опять и кашель и такие все
мысли... Скорее бы в Паншино, подалее от этих мест...
- И не думайте, бабушка, - возражала Ксения, - да вы и понятия не
имеете... там еще хуже; я измучилась... Здесь хоть поблизости
город, доктора, все-таки кое-что к нам доходит и о недалекой
Москве... Там же дичь и глушь и также волнуются мужики; но какая
разница? здесь невдали войско, целая армия, а там кто защитит?
солдат вывели, и во всем уезде один с инвалидами исправник!
Аврора поддержала сестру. Княгиня покорилась их совету. Терпеливо
раскладывая пасьянс, она думала: "Не может же дело долго длиться;
на днях, без сомнения, будет новое генеральное сражение, - кто
кого побьет, неизвестно, - но затем, разумеется, вскоре объявится
мир, и мы вернемся в Москву. Ну, кое-что там и ограбили, да мы
все почти главное вывезли, а дом, наверное, цел". Так прошло
несколько дней. Но как-то вечером Аврору вызвали на крыльцо. Там
стояла в слезах Ефимовна. Она, всхлипывая, объявила что пришел
новоселовский староста Клим.
- Откуда он? - спросила Аврора, вспомнив, что Новоселовка
сгорела.
- Его и других наших мужиков, - ответила Арина, - французы гоняли
в Москву возить своих раненых; он только что оттуда убежал.
- Зови, няня, зови его! - сказала Аврора.
- Да вот он, - ответила Арина, указывая с крыльца. Из темноты
выдвинулся оборванный, босой и с повязанною головой староста. За
ним стояла, тоже плачущая, Маремьяша.
- Долго ты был в Москве? - спросила Аврора.
- Все это время, барышня, почитай месяц! запрягли нас, ироды, в
работу: мы на себе таскали им всякую всячину, рубили дрова,
копали картошку, носили воду и мололи ручными жерновами муку.
- Бонапартовы зато подданные стали! - заметила, злобно плюнув,
Ефимовна.
- А про Василия Алексеевича... Перовского... что-нибудь слышал? -
спросила Аврора.
- Где, матушка барышня, было слышать! Надругался над нами враг,
Посняков Андрей
Маккарти Кормак
Орловский Гай Юлий
Емилина Ника
Зыков Виталий
Рыбаков Вячеслав