Помнишь, как сказано в Евангелии от святого Матфея: и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его...>. Я
рада, что это не глаз, с глазом было бы куда труднее. Рука у тебя заживет,
но ведь главное -- это намерение, тетя Бланш всегда так говорит. Жаль, что
мы не можем все ей рассказать, хотя лучше пусть это будет наша с тобой
тайна.
тайну. Я обжегся, я не могу стрелять, и я не хочу стрелять. Забудь об этом.
мне не запретишь. Если ты завтра увидишь, что я смотрю на тебя особенным
образом, знай, что я думаю о твоем благородном поступке, о твоем смирении.
святой Розе из Лимы?
так глубоко врезался ей в тело, что сделалась гнойная рана. Она носила его
много лет во славу Бога. Папа, тетя Бланш хочет, чтобы я пошла в монастырь.
Она говорит, я не найду счастья в этом мире, и, наверно, она права. А
теперь, когда я читаю житие святой Терезы из Лизье, я еще больше в этом
убеждаюсь. Как ты думаешь?
рубашке, скрестив руки на груди.
решать. Если тетя Бланш не нашла счастья в нашем мире, это еще не значит,
что то же будет с тобой. Все зависит от того, что ты понимаешь под счастьем.
Это ведь не горшок с золотом, закопанный под деревом. Спроси господина кюре.
мне. Но ведь тетя Бланш молится с утра до ночи и намного старше меня, а Бог
так и не дал ей ответа.
состояние Бланш, или Мари-Ноэль, или мое.
получишь ответ быстрее.
собой? -- спросила она.
уверена, что ты будешь моим отцом, -- сказала она.
ночи.
спустился в гардеробную к своей походной кровати. Уснуть мне мешала не рука,
она больше меня не тревожила, а сознание, что главное -- видимость, что всем
им нужно одно -- внешняя оболочка Жана де Ге, его наружный вид. Цезарь был
единственным, кто понял, что я чужой, но и его я сумел примирить с собой --
сегодня он позволил себя погладить и завилял хвостом.
раскрыл ставни; утро было пасмурное, сырое, сеялся мелкий дождь. И тут же
передо мной, вселяя смутную тревогу, встал весь ожидающий меня день --
охота, гости, ритуал приема, такой же неведомый мне, как праздник
каннибалов, -- и я почувствовал, как для меня важно не подвести никого из де
Ге, не опозорить семью или замок, и не потому, что я испытываю особое
уважение к отсутствующему хозяину дома, а потому, что традиции святы для
меня.
начал созывать прихожан к мессе. Я поблагодарил Бога за то, что успел
побриться, и теперь мне оставалось только надеть темный костюм,
приготовленный Гастоном... А тут послышался стук в дверь, и вошла
Мари-Ноэль, чтобы помочь мне.
спустились вниз, в холл, и вышли на террасу. Увидели опередившую нас
небольшую семейную группу -- они уже прошли через ворота и шли по мосту, --
Поль, Рене и Бланш, а рядом с ней, опираясь на ее руку, какая-то тучная,
сутулая, незнакомая мне фигура в черном. Я хотел было спросить Мари-Ноэль,
кто это, как до меня внезапно дошло, что это сама графиня, которую я видел
только в кресле или в постели. Две черные фигуры, одна грузная, выше всех
остальных, другая, рядом, деревянная, прямая, как палка, были похожи на
вырезанные из бумаги силуэты на фоне холмов и старой церкви под тусклым
серым небом.
могли поддерживать ее с двух сторон. Я увидел, что она выше, чем я думал: мы
с ней были одного роста, но из-за тучности она казалась еще больше.
правды.
подошли ко входу в церковь.
такую глупость. Или ты действительно выжил из ума?
пропустить нас, и пока мы шли к нашим местам, -- графиня, все еще опираясь
на Бланш и меня, -- я думал, не странно ли, что семейство де Ге все вместе
приходит сюда замаливать грехи, а двое из них вот уже пятнадцать лет не
разговаривают друг с другом...
украшений, с простой, покрытой лишайником каменной кладкой, внутри оказалась
кричаще- безвкусной, с фиолетово-синими окнами, запахом лака, как в
методистской часовне, и стоящей у алтаря кукольной мадонной, с удивлением
глядящей на младенца Иисуса у себя на руках.
про маскарад и почувствую себя истинным владельцем Сен-Жиля. Но вышло
наоборот: вновь заявило о себе утихшее было чувство вины. Никогда еще так
ясно не отдавал я себе отчета в том, что совершаю обман, причем обманываю не
столько стоящих рядом со мной на коленях родных, которые стали мне своими,
чьи недостатки и провинности я знал и отчасти делил, сколько незнакомых мне
крестьян, собравшихся в церкви. Что еще хуже, я обманывал доброго старого
кюре с розовым лицом херувима, который включил меня в свои молитвы, а я,
глядя на его объемистую фигуру, увенчанную кивающей головкой, вдруг
непочтительно вспомнил африканского знахаря, которого когда-то видел, и
должен был отвести от него глаза и прикрыть их рукой, словно целиком
отдавшись молитве.
себя за обман, и каждое слово мессы звучало в моих ушах как обвинение, с
другой -- зорко подмечал все неудобства, которые испытывали те, кто был
рядом со мной: мать, чуть не в голос застонавшая от боли, когда ей
понадобилось переменить колени; Поль, как все курильщики, страдавший утром
от кашля; Рене, изжелта-белое лицо которой без пудры казалось бледным, как
смерть; Мари-Ноэль, которая, рабски копируя каждое движение Бланш,
склонялась все ниже и ниже над молитвенно сложенными руками. Ни разу еще
служба не казалась мне такой долгой, и хотя в ней был -- для меня -- особый
внутренний смысл, слушали ее вполуха, для проформы, и когда она кончилась и
мы медленно двинулись к выходу между рядами, первое, что сказала графиня,
тяжело повисшая на моей руке:
Франсуаза не выйдет к гостям. У меня есть большое желание остаться внизу и
испортить ей удовольствие.
спустились с холма к замку и вступили в свои владения: брат и сестра -- не
раскрывая рта, мать -- повторяя, как она довольна тем, что начался дождь --
значит, праздник не удастся, гости промокнут до нитки, Рене заляпает свои
тряпки грязью, если высунет голову наружу, а Поль, которому поручено
организовать охоту, при его бестолковости все перепутает и только поставит
себя в глупое положение.
посмеяться.
изморозь; в воротах появились первые машины. Бедняжка Рене, чьи невинные
планы оказались сорваны, совсем было скрылась позади грузной фигуры
свекрови, которая, опершись на палку, в накинутой на плечи огромной шали
стояла на почетном месте у входа в замок и с царственным видом
приветствовала подъезжающих гостей. Ее появление внизу было так неожиданно,
что даже обожженную руку хозяина дома сочли всего лишь неприятным казусом, а
уж отсутствие Франсуазы вообще прошло незамеченным. Госпожа графиня
\textit{принимает}, все остальное не имело значения.
владычица замка, окруженная гостями, собравшимися со всей округи, -- та
самая старуха, которую я видел наверху, в ее спальне, скорчившуюся в кресле,
или серую, измученную, в огромной, широкой кровати. Но в каждой ее фразе
скрывалась какая- нибудь колкость по поводу того, что происходит.
а другому: .
мое молчание было истолковано превратно: все сочли, что я не в духе из-за