Чтение 43–й страницы книги ~Разгон~

- А дома вас не ругают?

- Жена еще и рада, когда прихожу поздно. У нас, знаете ли,
малометражная двухкомнатная квартира, а два сына такие живые и веселые
пареньки, что для меня места в квартире, в сущности, не остается.

- Почему же академик не позаботится о квартире для вас?

- Он квартирами не занимается, к тому же я еще мало здесь работаю. Да
мы с женой и не жалуемся. Район хороший, солнечная сторона, близко детский
садик. Одним словом, все прекрасно. Обо мне вы не думайте. Когда удобно вам?

- Можно было бы сегодня, но я пообещала вечером быть в Доме мод.
Давнишние мои интересы. Иногда я помогаю девушкам демонстрировать моды.

- Где это?

- А вы никогда не были в Доме мод?

- Представьте, не был.

Она сказала, куда приехать, и он добрался туда, когда уже началась
демонстрация моделей, предлагаемых на осень. Женские костюмы с длинными
конусообразными юбками (почти все в клеточку, как у Кучмиенко, только и
разницы, что клеточка здесь еще крупнее и выразительнее), легкие пальто,
расширенные книзу, все красиво разлетается, оголяя стройные ноги модельерш,
обутые в туфли на высоченных каблуках, уже без "платформы", на тоненькой
подошве. Высокие девушки проплывали по узкому помосту, пролегающему посреди
зала, ступали мягко, как спутанные, топтались почти на месте, давая
возможность зрителям оценить преимущества того или иного ансамбля,
какого-нибудь удачного пустячка, детали, цвета, вытачки, шва. Девушки все -
высокие, подкрашенные, высокомерные, неземные, вот образ двадцатого века,
летучесть, нематериальность, большеглазая задумчивость на всех лицах,
презрение к земным делам.

Алексей Кириллович никак не мог распознать Анастасию среди модельерш,
все девушки казались одинаковыми, все неприступные, гордые, какое-то новое
племя, современные завоевательницы и повелительницы. Среди толстых,
отвратительно и с претензией одетых женщин, сидящих в зале, Алексей
Кириллович чувствовал себя старомодным, чужим для всех этих высоких и
большеглазых, даже смешным, невольно ежился, словно бы становился меньше
ростом, втягивал голову в плечи, ввинчивался в стул. Забыл о престижности
своей профессии, о том, что он носитель прогресса, творец НТР. Здесь умирали
все престижи, исчезала иерархия, смешивались ценности, здесь царила красота,
перед которой отступало все на свете, какую надо принимать или быть
уничтоженным ею безжалостно.

Анастасия наконец увидела Алексея Кирилловича, заговорщически кивнула
ему, и у него сразу пропало ощущение приниженности. Попытался даже подумать,
что сказал бы Карналь, очутившись тут, но ничего путного не придумал. Между
тем Анастасия, освободившись, вбежала в зал, гибко извиваясь между стульев,
прошла к Алексею Кирилловичу, села рядом с ним, тихо поздоровалась.

- Вам интересно?

- Непривычно.

- Посмотрим до конца?

- Мог бы уже уйти. Мне еще нужно на работу.

- Так давайте выйдем.

Алексей Кириллович не знал, как говорить с Анастасией. Уже раскаивался,
что приехал. Смешная роль, если не унизительная.

- Вам не звонили из нашей фирмы?

- Кроме вас, кто же мог?

- Что напишете про академика?

- До сих пор не знаю о нем ничего, а впечатление... Кого теперь
интересуют впечатления молодой журналистки?

Они стояли на тротуаре, люди обходили их, все куда-то спешили, Алексей
Кириллович поймал себя на желании сорваться с места и бежать вслед за
прохожими. Что может быть привлекательнее, чем вот так бежать по тротуару,
зная, что тебя где-то ждут, что ты должен что-то немедленно сделать, и не
что-то - доброе дело. А он привык, чтобы его ждали, привык делать добрые
дела, не мог уснуть, если за день никому не оказал услуги, не похлопотал о
ком-нибудь, не организовал, не обеспечил, не встретил, не проводил, не
устроил. В нем жила почти физиологическая потребность добрых дел, он никогда
не ждал ни благодарностей, ни наград, не думал о пользе для самого себя,
лишь бы было хорошо другим. Объяснял это так же, как сегодня Анастасии, -
малометражной квартирой. Дома для него нет места, поэтому приходится как-то
использовать избыток времени, вот он его и тратит на благо другим. Рыцарь
избытка времени среди сплошного цейтнота, в котором задыхается двадцатое
столетие. Чудак, непостижимость, загадочность, но разве же сама профессия
помощника - не загадочность для человеческой натуры? В демократическом
обществе, где для каждого открыты все дороги, находятся люди, которые
отрекаются, в сущности, от всего во имя бескорыстной помощи другим. Правда,
помогают талантливейшим, одареннейшим, наиболее ценным для общества, но
когда ты еще молод, то кто может определить твою истинную ценность?

Все это промелькнуло в голове Алексея Кирилловича неуловимо и никак не
выказывалось внешне. Внешне был тот же помощник академика Карналя, которого
можно видеть везде: чуть небрежное выражение лица, некоторая скособоченность
от привычки склонять голову в одну сторону, прислушиваясь к словам своего
шефа, сдержанность и спокойствие, как в той молодежной песне: "Не надо
печалиться, вся жизнь впереди".

- Я хотел вас предостеречь, - сказал он неуверенно.

- Что-то случилось?

- Не тревожьтесь. Ничего... Я не так выразился. Не предостеречь -
предупредить. Вас может разыскивать один человек. Кажется, я вам говорил о
нем. Один из заместителей академика Карналя. Кучмиенко.

- Я ведь не засекречена, - засмеялась Анастасия.

- Видите ли, это такой человек... Он убежден, что должен отвечать за
академика, оберегать его. От всего... От женщин тоже. И когда узнает о
вас...

- Алексей Кириллович, пощадите! При чем тут я? Ведь это вы...

- Я хотел помочь вам. Только как журналистке. Я знал, что академик вас
почти прогнал, и мне было неприятно, тяжело. Я привык помогать людям...

- В самом деле, я тоже ничего не видела в том, что вы... Но при чем тут
этот Кучмиенко?

- Он подозревает... Начнет докапываться. Он все найдет, обо всем
узнает. Хоть через месяц, хоть через год. И окажется, что мы вместе
возвращались из Приднепровска.

- В поезде ехало по меньшей мере триста человек. Это называется вместе?

- Речь идет все-таки о нас троих. Вы, я, Петр Андреевич...

- Вспомните, даже проводница не узнала в Карнале академика.

- Кучмиенко - не проводница. Я не должен был вам этого говорить, но
просто... симпатизирую вам.

- Вы хотите, чтобы я защитила вас от Кучмиенко? Не выдала вас, если
что? Маленький заговор?

- У меня был знакомый, который всегда занимал деньги и неизменно
говорил при этом: "Пусть это будет нашей маленькой тайной". Я не о себе
забочусь. Все, что я должен был сказать Кучмиенко, я уже сказал. Я о Петре
Андреевиче.

Алексей Кириллович замолк. Анастасия не поощряла его к дальнейшему
разговору. Они немного постояли, наблюдая, как прохожие, нарушая правила,
перебегают на противоположную сторону улицы на красный сигнал светофора.
Наверное, каждый из нарушителей искал оправдания в том, что на той стороне
театр - в скором времени должен был начаться спектакль, спешил, а светофор
слишком долго горит красным. Люди всегда пытаются оправдать свои поступки,
даже тогда, когда никакого оправдания быть не может. Алексей Кириллович сам
себе показался одним из тех, кто бежит на красный свет. Наверное, Анастасия
уловила его настроение, сделала вид, будто между ними не было ничего
сказано, предложила:

- Может, подвезти вас? У меня машина.

- Вы водите машину?

- Стараюсь быть современной. Машина - наследство от папы.

- Наследство? А разве?..

- Вы подумаете: вот цинизм, в наследство засчитывается только машина.
На самом же деле это не так. Я любила своего отца даже больше, чем люблю
маму. С мамой мы словно бы какие-то чужие. А с папой... Я была всегда с ним
вместе. Среди мужчин. Так и выросла. Его товарищи все прошли войну так же,
как он, но мне папа о войне не рассказывал никогда. Они рассказывали о войне
только друг другу. Без конца вспоминали, уже все знали друг о друге, все
самые интересные случаи и эпизоды, но говорили вновь и вновь. А мне - ни
разу. Как будто бы папа боялся, что я ничего не смогу понять...

- Кстати, Петр Андреевич тоже не любит рассказывать, не предается
воспоминаниям перед такими, как мы с вами... Мы не посвященные, что ли? А
может, не хочет перекладывать ужасный груз воспоминаний еще и на наши плечи?
Оберегает нас. Наверное, старшее поколение все такое. Собственно, я
волновался сегодня, именно заботясь о Петре Андреевиче. У него совсем
недавно произошла страшная трагедия в жизни, он еще и до сих пор... Одним
словом...

- Трагедия? Ничего не знаю. На что-то мне намекал Совинский, но я не
поняла. Какая-то женщина. Экзотическое имя.

- Айгюль. Жена академика.

- Что с ней?

- Она погибла.

- Какой ужас, - прошептала Анастасия. - И я ничего не знала... Еще
имела нахальство думать об этом человеке бог знает что. Почему меня не
предупредили?

- Согласитесь, что я не могу рассказывать каждому посетителю.

- Но ведь я пришла тогда лезть к нему в душу! Одно дело - деловой
визит, другое - когда вот такая журналисточка с пером к горлу: вспоминай,
возвращайся в прошлое, хочется тебе или нет! А у человека в прошлом сплошная
рана. Боже, какой ужас! И какая я все-таки жестоко-несправедливая! Никогда
мне не сравняться с вами, Алексей Кириллович. Наверное, вы сами пережили