Чтение 43–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

вдруг из-под ног срывается камень. Он падает вниз, сталкивая на пути другие,
и все вместе они с шумом летят в пропасть.

Долго ворчат разбуженные скалы. С досадой думаю, что вспугнутые бараны
теперь далеко, и горькое разочарование сменяет надежду на удачу.

Вижу, впереди кружится ворон, что-то рассматривает сверху...

Крадусь... Протискиваюсь между двух камней, выглядываю и приятно
поражаюсь: все бараны лежат на карнизах, облитые яркой позолотой заката,
напоминая бронзовых сфинксов. Значит, их не спугнул стук камней. Нас
разделяет расстояние в сто метров.

Сколько величия в их окаменелых позах!

Присматриваюсь, какого бы выбрать из семи почтенных рогачей? Все они
соблазнительно хороши, крупные, длинные, достойные быть представителями
своего рода в музее.

Замечаю у одного необычно большие рога, черные, сильно вывинченные
наружу. Его-то я и избираю в жертву. Однако стрелять не могу, он показывает
мне только переднюю часть головы, а туша спрятана за соседа. Решаюсь
отползти назад метров тридцать, и тогда баран будет виден хорошо.

А ворон все кружится перед глазами, то взлетит, то приземлится, и
что-то бормочет простудным голосом.

И тут же слух ловит тревожный крик куропатки. Знаю, не зря кричит
птица, однако сейчас не до нее. Подбираюсь к расщелине, взбираюсь на
гребень, но баранов не вижу, заслоняет большой камень. Ползу на четвереньках
по узкому карнизу влево.

Вот и край. Разгибаю спину, приподнимаюсь... Ничего не видно.
Становлюсь левой ногою повыше на выступ, упираюсь носком в большой камень...
Они, бараны! Лежат. Любуются небесным пожаром.

Прикладываю карабин, -- и в этот самый момент впереди ворон
стремительно пикирует куда-то вниз, и тотчас же оттуда с неистовым криком
выскакивает куропатка с табунком цыплят. Ощущаю, как вздрогнула мушка
карабина. Выстрел задержался!

Ворон молча набрасывается на выводок, пугает взмахом сильных крыльев,
грозит клювом, но куропатка с материнским героизмом защищает малышей. То она
распустив крылья и приняв грозный вид, налетает на ворона, то вдруг
притворно падает, бьется на земле в предсмертных судорогах, отвлекая на себя
врага. Из соседнего ложка на помощь торопливо летит отец семейства. Крик,
тревога усиливаются, цыплята в панике то бросаются к родителям, то ищут
спасения в камнях. А хищник наглеет, куропатка не выдерживает натиска,
пытается увести выводок под навес.

Этого-то, видно, и хочет хищник. Он настигает заднего цыпленка,
смертельно бьет по голове клювом, поднимается, бьет второго...

"Ах, -- думаю, -- стервец! Вот я тебя сейчас..." Ловлю его на мушку, и
выстрел потрясает тишину.

И в тот же миг что-то подо мной уползает вниз, уже сыплется щебень. Я
хватаюсь руками за край скалы, силюсь удержаться. Выпущенный карабин, падая
через плечо в пропасть, больно рассекает мушкой щеку.

В сознание врывается ужас нелепой развязки.

Чувствую, как сползают пальцы, прилипшие к граниту. Напрасно пытаюсь
правой ногою достать край карниза.

Последним взглядом ловлю край неба, еще освещенного гаснущим закатом, и
падаю!

Что-то острое скользнуло по животу, больно ударило по челюстям,
оттолкнуло, потащило вниз...

Забытье было долгим и тяжелым.

Что привело меня в сознание -- не помню, но оно вернулось как-то сразу,
вместе с мучительной болью. Долго не могу понять -- где я, что за светлячки
маячат в темноте перед открытыми глазами и почему не разгибается спина.

-- Гу-у! У-гу-гу! -- доносится из тишины, и я узнаю голос Улукиткана.

Пытаюсь приподняться и слышу, как сорвавшийся из-под меня камень с
гулом летит в пропасть. Догадываюсь, что лежу на краю карниза, за которым --
черная бездна. Хочу крикнуть, позвать на помощь старика, но что-то острое не
дает пошевелиться языку. С трудом откашливаюсь, сплевываю кровь вместе с
обломанными зубами и хриплым голосом даю о себе знать. А сам боюсь
пошевелиться, чтобы не сорваться в пропасть.

Что, если Улукиткан не услышит меня?!

-- У-гу-гу! -- снова доносится до слуха.

Я отвечаю, зову, жду. Опять тишина.

Вижу перед собою густую темь ночи, прошитую холодным мерцанием звезд,
да жуткие силуэты скал, нависающих надо мною.

Я беспрерывно кричу. Слышу, как осторожно, ощупью, приближаются шаги
вместе со стуком камней.

-- У-ю-ю... -- какой худой место! Зачем сюда ходи? -- возмущается
старик, спускаясь ко мне на четвереньках. Дышит он тяжело, прерывисто.

Одну руку он подает мне, другой, кажется, держится за выступ. Но стоит
мне пошевелиться, как в пропасть летят обломки и оттуда доносится глухой
шум, словно ропот каких-то чудовищ, обитающих в этих мрачных скалах. Силюсь
привстать и не могу преодолеть боль в левом боку, в ногах, не могу поднять
отяжелевшую голову. Страшное состояние беспомощности охватывает меня. Как
выбраться из этой западни? А камни все сыплются и сыплются в пропасть.

Вдруг пробудилось страстное желание сопротивляться бессилию, и я,
опираясь на одну руку, со стоном приподнимаюсь. Не знаю уж, с каким
напряжением и с каким риском для себя Улукиткан помог мне выбраться с
карниза.

Старик заботливо выводит меня на гребень, усаживает между камней, сам
присаживается рядом.

-- Думал, ты баран стрелял. Скоро ходи сюда, хотел помогать шкуру
сдирать, да совсем никого не нашел. Как так получился?

Я подробно рассказываю старику о случившемся, и сам удивляюсь, что
сравнительно легко отделался.

Улукиткан неодобрительно качает головою, хочет что-то сказать, но,
видимо, щадит меня. Знаю, с ним этого не случилось бы.

-- Однако, ходить отсюда будем, тут холодно, -- говорит он. Но в голосе
его неуверенность: смогу ли я сейчас передвигаться.

-- Нет, я никуда не пойду...

-- Хорошо, я буду ходи, -- говорит он, к моему удивлению, -- только ты
сюда сядь, за большой камень, тут теплее. -- И старик, подослав мох, помог
мне перебраться на новое место.

Он накрыл мои ноги своей телогрейкой, сделал из камней заслон от ветра
и, не сказав ни слова, исчез. Я не спросил, куда он пошел... Отдаляющийся
стук камней отмечал его путь в темноте.

Снова я один во власти молчаливых скал под звездным небом. Кажется,
сразу усилилась боль. Все тело ноет, словно полк солдат прошелся по мне
коваными сапогами. Во рту все еще неприятный привкус крови, хочется пить...

Боюсь пошевелиться, а думы плывут и плывут неровной чередою.

Человек со всем быстро свыкается, и меня уже не удивляет застывший
перед глазами пейзаж -- скученные скалы, поднявшиеся в темноту безоблачного
неба, развалины утесов, безмолвие ночи. Живут только звезды. Как страстно,
живо светят они! Я мог бы всю ночь любоваться картиной далеких миров,
наблюдать переливы разноцветных огней, прослеживать пути созвездий. Но боль
снова и снова возвращает меня к печальной действительности.

Как холодно стало! Скорее бы день!

Слышу, где-то справа и далеко стукнул камень. Кто бы это мог быть?
Напрягаю слух, жду.

А утро вдруг распахивает восток, и оттуда, из-за зубчатых хребтов
Станового, сочится нежный, голубеющий отсвет наступающего дня. А нижние
отроги еще тонут в свежести июльской ночи.

Опять стукнул камень, но теперь ближе и яснее.

Пытаюсь разгадать, чьи шаги тревожат покой гор, и с болью вспоминаю
пропавший карабин. Без него жутко в этом молчании, среди скал. Но вот вижу,
кто-то высунулся из-за гребня в порозовевшую полосу утра и замер
бесконтурной копной. Узнаю Улукиткана.

Он молча спускается ко мне, снимает с плеч дрова, тяжело, устало
садится на камень рядом.

-- У-ю-ю, -- вырывается из его груди старческий вздох.

Мы оба молчим, оба захвачены одним хорошим чувством удовлетворения,
которое трудно выразить словами. Как я благодарен ему за заботу, за то, что
он не покинул меня, за эту молчаливую сцену!

Старик разжигает костер, помогает мне пересесть поближе к огню.

Совсем уходит ночь. Все становится понятным, доступным, исчезают тайны
звездного мира. Косые потоки света обливают далекие вершины, нашу убогую
стоянку, падают на рыхлый туман, упрямо ползущий со дна обширного ущелья.

В безмятежной синеве неба парит беркут.

Я достаю кусок лепешки, пристраиваю его к огню. Старик тоже извлекает
из-за пазухи лепешку, отогревает ее, и мы молча жуем.

Все вокруг заполняется сумраком, превращает огромные горы в ничто. За
его пеленой чудится страшная пустота.

Вдруг где-то на отроге прогремели камни.

-- Однако, баран мой след нашел, убегает, -- говорит Улукиткан,
подсаживаясь к огоньку и доедая лепешку.

Стук отдаляется, затихает, потом снова зарождается и совсем близко.
Видим, из тумана к нам вырываются два черных пятна...

Это Бойка и Кучум!

Собаки с ходу налетают на нас. И судя по тому, как свисают у псов
языки, они преодолели большое расстояние.

Бойка ложится на камень поодаль от огня, вытянувшись во всю длину и
откинув голову, а Кучум усаживается на задние лапы, смотрит внимательно мне
в глаза.

-- Зря отпустили собак, они могли наскочить на баранов -- и тогда ищи
ветра в поле! -- говорю я.

-- Однако, с ними человек сюда ходи, -- отзывается уверенно старик. --
Скоро туман кончай, день хороший будет, нас увидят.