покидает его, возвращаясь в "Счастье".
зашла к нему взглянуть на манто, так как, не ограничиваясь шелковыми
материями, он открыл и отдел готового платья. Она не решалась купить,
придиралась к качеству материи. Наконец она сказала:
обычной вежливостью, свойственной торговцам, и даже преувеличенно любезно,
ибо опасался, как бы не прорвалось его возмущение.
просто паутина... Что ни говорите, сударь, а их пятифранковый шелк по
сравнению с этим - прямо кожа.
придумал остроумный ход: он купил шелк для готового платья у своего же
соперника! Благодаря этому не он, а Муре терял на шелке. Он же только
срезал каемку.
опорочить его товар, привела Робино в бешенство. Пока она с надутым видом
вертела ротонду, из-под подкладки показался краешек серебристо-голубой
каймы, случайно ускользнувшей от ножниц. Тут Робино не мог сдержаться;
очертя голову он признался:
сам его купил, смею вас уверить!.. Вот и кайма.
также покинули его; история с шелком получила огласку. Среди
надвигавшегося разорения мысли о завтрашнем дне приводили Робино в ужас,
он трепетал за жену, воспитанную в счастливой, мирной обстановке и не
привыкшую жить в бедности. Что-то будет с нею, если банкротство вышвырнет
их, обремененных долгами, на улицу? Виноват он один; ему не следовало ни в
коем случае прикасаться к шестидесяти тысячам жены. Ей приходилось утешать
мужа. Разве эти деньги не принадлежат ему в такой же мере, как и ей? Он
любит ее, и она не требует большего; она отдала ему все - свое сердце,
свою жизнь. Слышно было, как они целуются в комнате за магазином.
Мало-помалу жизнь торгового дома вошла в колею; с каждым месяцем убытки
возрастали, но медленно, и это отдаляло роковой исход. Супруги упорно
надеялись на лучшее и по-прежнему предрекали близкое поражение "Дамского
счастья".
она. - Лишь бы ты был доволен, дорогой мой, тогда и я довольна.
трепетала, чувствуя неизбежность разорения, но уже не осмеливалась
вмешиваться. Именно здесь она окончательно поняла могущество новой
торговли и увлеклась этой силой, преобразующей Париж. Ее мысли приобретали
зрелость, из дикой девочки-провинциалки она превращалась в обаятельную
женщину. Впрочем, жизнь ее протекала довольно спокойно, несмотря на
усталость и небольшой заработок. Проведя весь день на ногах, Дениза
спешила домой чтобы заняться Пеле, которого старый Бурра, к счастью,
продолжал кормить; но ведь были и другие заботы - выстирать сорочку,
починить курточку; а в это время малыш поднимал такой шум, что у нее
трещала голова. Раньше двенадцати она никогда не ложилась. На воскресенье
оставалась самая тяжелая работа: она убирала комнату, занималась починкой
и была так занята, что частенько ей часов до пяти некогда было и
причесаться. Между тем девушке приходилось иногда выйти с ребенком; лишь
под вечер она водила его на далекую прогулку пешком в Нейи; там они
позволяли себе угощение - выпивали чашку молока у крестьянина,
пристроившись где-нибудь у него на дворе. Жан презирал эти прогулки; он
показывался время от времени по вечерам в будни, затем исчезал под
предлогом, что ему надо еще кого-то проведать; денег он больше не просил,
зато бывал всякий раз такой грустный, что сестра начинала беспокоиться и
всегда для него находила припрятанную монету в сто су. Это была
единственная роскошь, какую она себе позволяла.
Как раз у меня там жена бумажного фабриканта...
красавица!
Жуенвиль с Полиной и Божэ. Она иногда встречалась с ними на улице Сен-Рок,
выходя от Робино. В одну из этих встреч Полина поведала ей, что, быть
может, выйдет замуж за своего любовника; теперь дело только за нею, но она
еще колеблется - ведь замужних продавщиц в "Дамском счастье"
недолюбливают. Мысль о браке удивила Денизу, она не осмелилась что-либо
советовать подруге.
Кларе, та как раз переходила площадь; и Дениза поспешила ускользнуть,
потому что он стал умолять, чтобы она спросила свою прежнюю сослуживицу,
не согласится ли та выйти за него замуж. Что это с ними со всеми
происходит? Зачем так мучиться? Она почитала себя счастливой, что ни в
кого не влюблена.
входила к нему в лавку.
его вставала дыбом.
особняк принадлежал "Ипотечному кредиту", а председатель этого банка,
барон Гартман, перепродал его нашему проходимцу Муре... Теперь они
подступили ко мне и справа, и слева, и сзади и держат меня в руках,
точь-в-точь как я держу этот набалдашник!
особняка. Домик Бурра, зажатый между "Дамским счастьем" и особняком
Дювиллара, походил на ласточкино гнездо, прилепившееся в трещине стены;
казалось, домик непременно рухнет в тот самый день, когда магазин
вторгнется в особняк. И этот день наступил. Колосс сдавил слабое
препятствие, опоясывая его грудами своих товаров, угрожая поглотить его,
уничтожить одною силою своего гигантского дыхания. Бурра отлично
чувствовал тиски, в которых трещала его лавка. Ему казалось, что она
уменьшилась, он боялся, как бы не проглотили его самого, как бы не
пришлось ему внезапно, со всеми своими зонтиками и тростями, оказаться на
улице; - до того мощно грохотал могучий механизм.
погребе у меня, и на чердаке - всюду тот же звук пилы, врезающейся в
известку... Но что из того, - им не удастся расплющить меня, как лист
бумаги! Я не тронусь с места, даже если они взломают крышу и ливень
затопит мою постель!
увеличили, за его предприятие и за отказ от договора готовы были дать
пятьдесят тысяч франков. Предложение это еще больше обозлило старика, и он
с бранью отказался. До чего же, значит, эти мошенники разбогатели от
грабежей, если готовы заплатить пятьдесят тысяч за имущество, которое не
стоит и десяти! Он защищал свою лавку, как целомудренная девушка защищает
свою добродетель, - во имя чести, из уважения к самому себе.
Он лихорадочно метался по дому, обмеривал стены, отходил на средину улицы
и смотрел на домик, словно архитектор. Наконец как-то утром явились
рабочие. Начиналась решительная схватка; у Бурра возникла безрассудная
мысль сразиться с "Дамским счастьем" на его же собственной почве: сделать
уступку современной роскоши. Покупательницы, упрекавшие его за то, что его
лавка слишком мрачна, несомненно, появятся опять, когда увидят ее сияющей,
отделанной заново. Прежде всего заштукатурили все щели и поправили фасад;
затем окрасили в зеленый цвет витрину; роскошь была доведена до того, что
даже позолотили вывеску. Три тысячи франков, которые Бурра отложил на
крайний случай, были истрачены. И правда, весь квартал всполошился; на
лавку Бурра приходили глядеть, а он среди такого великолепия окончательно
терял голову и никак не мог войти в обычную колею. В этой сияющей раме, на
этом нежном фоне причудливый старик с большущей бородой и длинными
волосами был словно уже не у себя дома. Прохожие, шедшие по
противоположному тротуару, удивлялись, видя, как он размахивает руками,
как вырезает набалдашники. Сам он суетился, словно в лихорадке, боялся
что-нибудь запачкать и все глубже зарывался в эту нарядную коммерцию, в
которой ровно ничего не понимал.
счастья". Он выпустил свое изобретение - плиссированный зонтик, которому
впоследствии суждено было получить широкое распространение. Впрочем,
"Счастье" немедленно усовершенствовало это изобретение. Тогда началась
борьба на почве цен. Бурра производил зонты стоимостью в один франк
девяносто пять сантимов, со стальными спицами; зонты, которым износа нет,
как гласила этикетка. Но он рассчитывал бить конкурента главным образом
ручками - ручками из бамбука, кизила, оливкового дерева, испанского
тростника, миртового дерева, самыми разнообразными ручками, какие только
можно вообразить. "Счастье", менее заботившееся о художественной стороне,
уделяло зато больше внимания материи и восхваляло свои альпага и могэры,
саржу и тафту. И победа осталась за "Счастьем", а старик в отчаянии
твердил, что на искусство теперь всем наплевать, что остается вырезывать
ручки только для собственного удовольствия, не рассчитывая продать их.