что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему все, и не
только простит, но последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это
слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем... Логика
здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно.
Дети так же делают...
их так нужно. Но ведь это только со стороны кажется странным, а если стать
на точку зрения отца - пожалуй, смешного ничего и нет.
I
чувствовали на себе ее гнет.
вечера теперь брюзжит и ворчит старик и, чтобы разогнать скуку, все
что-нибудь чистит: то ручку у дверей, то шарниры, то бронзовую накладку с
надписью: "Для писем и газет". Последнюю Лука чистит с особенным
ожесточением, точно старается ее задобрить. Железный ящик, прикрепленный к
двери с внутренней стороны, в глазах Луки имеет какое-то особенное,
таинственное значение: из этого небольшого ящика налетают на бахаревский дом
страшные минуты затишья, и Лука с суеверным страхом подходит к нему каждое
утро.
его, тер себе рукой больное колено, а потом проговорил:
выслушать неприятное известие.
на старика. - Значит, летом нам работать негде будет...
кто придавил рукой прежнее веселье. Начиналась уже осень, хотя еще стоял
август. Было два таких холодных утренника, что весь бахаревский сад покрылся
желтыми пятнами, а цветник во дворе почернел совсем. Дни становились короче,
а по ночам поднимался сильный ветер, который долго-долго гудел в саду,
перебирая засохшие листья и со свистом врываясь в каждую щель. Суеверный
Лука крестится и творит молитву, когда хлопнет железным листом на крыше или
завоет в трубе. Сейчас же за стеной был кабинет Василия Назарыча, и старик
далеко за полночь прислушивался к каждому звуку, доносившемуся к нему
оттуда. Василий Назарыч тоже подолгу не спит по ночам и все что-то пишет и
откладывает на счетах. "Ох! Все это от проклятых писем", - думает про себя
Лука, прислушиваясь к каждому звуку.
людскую, где всем верховодит немая Досифея У Марьи Степановны не было тайн
от немой, и последняя иногда делилась ими с Лукой, хотя с большой
осторожностью, потому что Лука иногда мог и сболтнуть лишнее, особенно под
пьяную руку. Придет Лука в кухню, подсядет к самому столу, у которого
командует Досифея, и терпеливо ждет, когда она несколькими жестами объяснит
все дело. Здесь Лука узнал, что у "Сереженьки" что-то вышло с старшей
барышней, но она ничего не сказывает "самой"; а "Сереженька" нигде не
бывает, все сидит дома и, должно быть, болен, как говорит "сама".
Привалов не болен, а просто заперся у себя в комнате никого не принимает и
сам никуда не идет. Вот уж третья неделя пошла, как он и глаз не кажет в
бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
II
грыз Игоря, сильный звонок у подъезда просто взбесил степенного старика.
Точно на пожар трезвонит... Наверно, аблакат какой-нибудь, прости ты меня,
истинный Христос!
посмотреть на своего неприятеля, он даже немного попятился назад: в дверях
стоял низенький толстый седой старик с желтым калмыцким лицом, приплюснутым
несом и узкими черными, как агат, глазами. Облепленный грязью татарский азям
и смятая войлочная шляпа свидетельствовали о том, что гость заявился прямо с
дороги.
и прибавил: - Да ведь это никак ты, Данила Семеныч?..
Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. - Что, не узнал, старый хрен? Девичья
память-то у тебя под старость стала... Ну, чего вытаращил на меня шары-то?
Выходит, что я самый и есть.
короткой пухлой рукой по своей седой щетине.
Лука. - Угодники-бессребреники... Зачем ты приехал-то?
двадцатый день пойдет, как с Саяна...
разводить... Старик-то дома?
образину-то умой наперво, а то испугаешь еще Василия-то Назарыча. Да
приберись малость, - вон на тебе грязищи-то сколько налипло...
недели!.. Рука даже опухла от подзатыльников ямщикам... Ей-богу!..
свою каморку. - Все у тебя, Данила Семеныч, хихи да смехи... Ты вот скажи,
зачем к нам объявился-то?
стаскивая с своих богатырских плеч стоявший лубом азям, под которым оказался
засаленный татарский бешмет из полосатой шелковой материи.
добывая полотенце из сундучка. - Василий-то Назарыч не ждал ведь тебя, даже
нисколько не ждал, а ты, на-поди, точно снег на голову...
твои-то письма к барину!
долетел. Нет ли у тебя пропустить чего-нибудь? Горло пересохло...
глаза-то совсем заплыли...
долго и безмолвно следил за процессом умыванья, а потом что-то вспомнил и
торопливо выбежал из каморки.
жилистые бронзовые руки.
Марьи Степановны. Добежав до комнаты Надежды Васильевны, старик припал к
замочной скважине и прошептал:
дверях.
каморке сидит...
его образине вижу, што он не с добром приехал: и черт чертом, страсть
глядеть. Пожалуй, как бы Василия-то Назарыча не испужал... Ей-богу! Вот я и
забежал к вам... потому...
переднюю, где и встретилась лицом к лицу с самим Данилой Семенычем, который,
очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей,
довольной улыбкой, причем его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь в
узкие щели.
косясь на Луку. - Здравствуйте, барышня... Хорошеете, сударыня, да цветете.
Васильевна, и прибавил самым невинным тоном: