Отказываясь от ведущих ролей - покорителя, приручателя, егеря, астронома...
Он переставал быть дарителем приманки - он просил дара быть великодушным. И
- берущими, торопливыми паучьими движениями пытаясь повторить творение
небесного шелкопряда, он панически заворачивался в кокон недавних
воспоминаний, в тот круг случайностей, начавшийся несколько дней назад на
этом злополучном пляже, силясь вернуться в исходную точку. Он просил
сотворить все сначала - у того, кто беспощадно наказывал его за одни только
мысли, не веря позднему раскаянию, рожденному в страхе.
опять в его власти: ему не нужен добрый рок, достаточного худого шанса.
мне? - не узнавала. Я документов-то никогда не спрашиваю... Только город, на
севере где-то... Точно, точно!... Сейчас спрошу у внучки, она помнит..."
города на другом краю света, куда летает самолет из эвкалиптового Адлера. И
еще то, что Мулатка полетела не сразу в этот то ли нефтяной, то ли золотой
город, а через столицу, хотела проведать родных... Это уже кое-что, думал
пляжный Шерлок Холмс, трясясь в душном вагоне электрички, членистым червяком
ползущей вдоль каменистого берега, усыпанного голыми телами, как трупами на
бесконечном поле сражения.
иступленную решимость. Уткнувшись в заляпанное окно, рядовой художник,
возможно, - с генами всего лишь маляра-оформителя, возомнивший себя
осененным музой ваятелем, сосредоточенно выводил эскиз будущей картины:
вздрагивая вместе с вагоном, стараясь не смотреть на серую гальку
замусоренных пляжей, поеживаясь от мурашек, которые волнами расползались по
спине и щекам, рисовал солнечными красками по зеленым волнам: он женится на
Мулатке...
бы в области сердца... Назойливая ремарка, примечание без рифмы, серым,
"простым" карандашом поверх солнечных красок: боль не в области сердца -
где-то под нижними ребрами...
что был сильно пьян в ночном кафе, сотворенном на манер караван-сарая: очаг
в центре земляного двора, саклеобразные, плетеные из камыша кабины, столы -
распиленные вдоль гигантские деревья... Груша ртутной лампы, нелепого
ночного солнца, слепящая, затмевающая космос, превращала видимый мир в
царство теней, которые колыхались в потоках музыки, безображенной низкими
частотами. На подиум, в числе прочих танцующих, выскочила белая девушка в
воздушном платье из розовой вуали, с одуванчиком вместо головы. Поток света
от ночного солнца - и вспыхнул одуванчик, растаяла вуаль. Спелое наливное
яблоко с просвечивающими внутренностями... прожилки, выпуклости, впадинки,
косточки, изюминки-сосочки...
"Римский расстрига" в белом костюме выглядел на удивление солидно в
окружении таких же друзей, но голос был прежним - зловещим и
устало-печальным:
из-за спины и больно воткнулся в солнечное сплетение. - Ни себе, ни людям,
шакал. Собака на сене... - Еще раз блеснул перстень, еще раз стало больно.
вечерний "северный" поезд. Время отправления - час заката. Это Николай
подметил, присвоив совпадению символ границы между прошлым и будущим. Он
продолжал мечтать.
себя в профессии, в увлечении, - он превратит свою жизнь со смуглой женщиной
в искусство. Которому будет поклоняться, в котором будет творить...
в аэропорту и встречать самолеты... Или, если такой вариант окажется
неудачным, то пускай будет еще романтичней: он поселиться в том полярном
городе, устроится на ночную работу. А днями будет бродить по осенним, в
желтом листе берез и рыжей хвое лиственниц, а потом по заснеженным, улицам,
и вглядываться в лица прохожих... Наконец, зимой он ее встретит, такую
красивую и приметную на белом.
решимость, презирающая внешнюю суету и кривотолки, оградит ее от памяти
детских страданий. Их броский союз, их заметность, будут стимулировать
творчество отношений... У них вырастут красивые дети, - воспитание в
особенной семье определит в них задатки нечванливого, здорового,
первородного аристократизма...
лириком, - а может, и тем и другим, в нем этих слагаемых поровну. Защитит
уже практически готовую, заброшенную пять лет назад, диссертацию. Вытащит из
чулана пыльные холсты, примется за новые, докажет жизнеспособность своего
направления, за которое был когда-то ошельмован. Нарисует смуглую звезду, ее
траекторию...
воздух привокзальной площади. Панический поросячий визг тормозов,
переходящий в запретное шипение втирающейся в асфальт резины - "Тщ-щ-щ!...",
жалобный стон черного железа, на секунду прижатого могучей инерцией к земле.
Отрешаясь от выкриков и гримас таксиста, Николай прочел за приспущенным
стеклом укоризненную грусть, исходящую из мрачных глубин заднего сиденья:
отдельно - глаза, затем губы... Глаза и губы, по которым он, как художник,
узнал...
проводил взглядом рванувшее с места сердитое авто, отметив натуральность
затылка пассажира, не вальяжным хозяином, а сиротливой деталью врисованного
в экран широкого овального окна.
пулей череп, когда сорвалась с петель, рухнула, разметывая со столов листки,
расшатанная персоналом НИИ дверь. На одном из смятых бланков (обратная
сторона финансовой ведомости) - "последнее слово", которое прыгающими
буквами изобразил разжалованный в инженеры неудавшийся начальник отдела,
прежде чем вставить в рот холодный ствол никелированного "макарова". Это
было обращение к жене и дочке, на чью судьбу он, "никчемный" человек,
покусился и оказался недостойным "и только поломал"... и прочие, типичные
для подобного случая банальности.
всей предыстории. Жена бедолаги, ныне вдова, - генеральская дочка, рыжая
гибкая красавица, первая мисс факультета. Отец ее, тогда еще бравый
отставник, чуть не погиб от инфаркта, узнав о выборе своей любимицы, чьей
руки несколько лет безуспешно добивались несколько военных курсантов, а
потом лейтенантов, потомственных офицеров из устойчивых известных военных
династий, с гарантированным продвижением по "звездной" лестнице. Дочери -
презрительная обида. А гнев экс-генерала был сконцентрирован сугубо на
"примаке" (это клеймо, подаренное тестем, зять нестираемо носил всю
оставшуюся жизнь). Держась одной рукой за грудь, другой, отстраняясь от
стакана с каплями, которые пыталась влить в него заплаканная супруга, седой,
обессиленный лев гневно вышептывал: "Знаешь ли ты... Как тебя там. Знаешь
ли, куда ты вошел, в чей дом?!... Сможет ли теперь она, моя девочка,
лелеянная, оберегаемая всем, чего я достиг, - завоевал, наконец... Знаешь ли
ты, что такое карьера, свет, общество!.."
теряющий сознание пришедшему за благословением.
лет, как раз когда начала катастрофически, безнадежно рушиться наладившаяся
было карьера зятя, безродного дипломника политехнического, но впоследствии
энергичного, производительного, подававшего надежды инженера. После поминок
домашние так и не нашли в квартире именного оружия - никелированного
пистолета, которому, как стало известно позже, уже тогда, на финал
металлической жизни (вскоре, говорят, он пошел под пресс) взамен антикварной
роли последних лет, предназначалась более достойная, первородная его
функция...
бордюр, высоко ограничивающий пешеходную область привокзального пространства
от проезжей части. Нелепо быть задавленным за тысячи километров от дома. Но
шутка не прибавила настроения...
скоротать их на городском пляже. Он хотел оставить свой пластмассовый
чемодан, похожий на сплющенную торпеду, в камере хранения вокзала, но в
последний момент передумал: это был бы залог в пользу ситуации... А он,
оказывается...
открытием, озадачившим его. Суть открытия обнаруживалась не в событийности -
действительно, ведь ничего не произошло такого, доселе неизвестного, что
могло бы "открыть глаза". Чушь - он взрослый человек. Весь набор событий,
который мог влиять на формирование личности, взглядов, уже произошел.
ответов (опять же, их новизна - всего лишь в отсутствии притворства) на
вопросы, и ранее, зачастую назойливо, всплывавшие в минуты неопределенности.
набережной, у тебя еще уйма времени. Итак...
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий
Володихин Дмитрий
Елманов Валерий
Сертаков Виталий