Чтение 43–й страницы книги ~Медная пуговица~

свободолюбивого англичанина. - Английские врачи вряд ли одобрили бы вас!
Приносить в жертву детей...
Гренер метнул еще один выразительный взгляд в сторону госпожи Даймхен.
- Вы чувствительны, как Гамлет, милейший Берзинь, - снисходительно
произнес он. - Никто не собирался приносить этого ребенка в жертву, я только
что сделал выговор госпоже Даймхен, это непростительная небрежность с ее
стороны. Мы берем у детей немножко крови, но не собираемся их убивать.
Наоборот, мы их отлично питаем, им даже выгодно находиться у меня. Эти дети
принадлежат к низшей расе и все равно были бы сожжены или залиты известью.
По крайней мере мы используем их гораздо целесообразнее.
Все же он был раздосадован неожиданным инцидентом и быстро повел нас
прочь из лаборатории, пытаясь снова обратить наше внимание на новые
разновидности кактусов.
Может быть, никогда в жизни мне не было так плохо.
И я вспомнил все, что говорилось о гуманизме профессора Гренера,
вспомнил матерей, которые перед смертью благословляли его за спасение своих
детей.
Должно быть, я недостаточно хорошо скрывал свое волнение. Польман
снисходительно притронулся к моей руке.
- Вы слишком сентиментальны для офицера, - назидательно упрекнул он
меня. - Некоторые народы годятся только на удобрение. Ведь англичане
обращались с индусами не лучше...
Но на остальных все, что мы видели, не произвело особого впечатления. А
мне чудилось, будто все кактусы на этой веранде приобрели какой-то розоватый
оттенок.
С веранды Гренер повел нас в гостиную, играл нам Брамса, потом был
обед, потом мы пошли в парк. Однако мысль моя все время возвращалась к
ребенку.
Мы проходили мимо флигелей, неподалеку от дома Гренера. Это были
чистенькие домики, обсаженные цветами. Около них играли дети, тоже очень
чистенькие и веселые. Женщина в белом халате следила за порядком.
- Как видите, они чувствуют себя превосходно, - заметил Гренер, кивая в
сторону детей. - Я обеспечил им идеальный уход.
Да, я собственными глазами созерцал этот "идеальный" уход! У многих
детей руки на локтевых сгибах были перевязаны бинтами... Маленькие доноры
играли и гуляли, и счастливый возраст избавлял их от печальных мыслей о
неизбежной судьбе.
- И много воспитанников в вашем детском саду? - спросил я.
- Что-то около тридцати, - ответил Гренер. - Мне приятно, когда вокруг
звенят детские голоса. Они так милы... - Тусклые его глаза влюбленно
обратились к Янковской: - Вкусу госпожи Янковской мы обязаны тем, что можем
любоваться этими прелестными крохотными существами, именно она привозила
сюда наиболее красивых особей...
Для характеристики Янковской не хватало только этого!
Возвращение мое с Янковской в Ригу было далеко не таким приятным, как
утренняя поездка. Я молчал, и ей тоже не хотелось говорить. Только в конце
пути, точно оправдываясь, она спросила меня:
- Вы не сердитесь, Андрей Семенович? - И еще через несколько минут
добавила: - Мне не остается ничего другого.
При въезде в город мы поменялись местами, я отвез ее в гостиницу и
поспешил домой.
Железнов уже спал, но я разбудил его.
Я рассказал ему обо всем: о поездке, об этой странной даче, о Гренере и
Польмане, о кактусах и детях.
- Ты знаешь, когда фашистов называют людоедами, я думал, что это
гипербола, - сказал он мне. - Но мы видим, что это буквально так...
Всегда очень спокойный и сдержанный, он порывисто прошелся по комнате,
остановился передо мной и твердо сказал:
- Нет, этого ни забыть, ни простить нельзя.

Глава XVI. СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

У Железнова в Риге было очень много дел, и я понимал, что работа его по
связи рижских подпольщиков с партизанами могла прекратиться лишь
одновременно с изгнанием гитлеровцев из Латвии. Зато с возложенным на меня
заданием следовало спешить. Польман не хвастался, когда говорил, что не
бросает слов на ветер, - в этом скоро убедилось все население Риги: там, где
Эдингер пытался забрасывать удочки, Польман ставил непроходимые сети.
Постепенно Железнов раскрыл секрет таинственных цифр, и тогда он
показался нам столь простым, что мы долго недоумевали, почему нам так упорно
не давалась разгадка. Для примера сошлюсь хотя бы на того же Озолса. На
открытке с незабудками значилось число "3481", на открытке с видом
Стрелковой улицы в Мадоне - "1843". Железнов всевозможным образом
комбинировал эти цифры, пока не попытался извлечь из них число "14" - номер
дома, в котором жил на Стрелковой улице Озолс. В числе "3481" это были
вторая и четвертая цифры, причем читать число следовало справа налево; это
же число значилось и на другой открытке, но только написанное в обратном
порядке. Так мы, узнав сперва фамилии всех "незабудок" и "фиалок",
установили затем, где эти "цветы" живут: город или поселок, улицу или
площадь мы видели воочию, а номер дома заключался в обоих числах, которые
связывали определенный "цветок" с определенным адресом. Нам оставалось
только убедиться в реальности существования этих людей, так сказать, узнать
их физически, узнать, как их полностью зовут и чем они занимаются.
В связи с этим мы с Железновым много поездили по Латвии, выезжали в
маленькие города, на железнодорожные станции, в дачные местечки, встречались
с этими людьми и все больше понимали, чего стоил наш улов.
Нет нужды подробно рассказывать о наших поисках и встречах, но о
двух-трех стоит упомянуть, чтобы ясней стало, что это были за люди.
На одной из открыток был напечатан снимок вокзала в Лиепае; цифры,
написанные на снимке, повторялись на открытке с изображением двух желтых
тюльпанов. В списке тюльпаном назывался некий Квятковский.
Мы нашли его на вокзале в Лиепае, он оказался помощником начальника
станции. Я подошел к нему будто бы с намерением что-то спросить, показал
открытку с тюльпанами, и этот "тюльпан" сам потащил меня к себе домой. Дома
он предъявил мне такую же открытку и спросил, что ему надо делать.
Выяснилось, что может он очень многое: задержать или не принять поезд, что
угодно и кого угодно отправить из Лиепаи и даже вызвать железнодорожное
крушение. Я поблагодарил его и сказал, что хотел проверить его готовность к
выполнению заданий, которые он, возможно, скоро получит.
Действительно, по прошествии нескольких дней я представил ему
Железнова, представил, разумеется, под другой фамилией, как своего
помощника, от которого Квятковский будет непосредственно получать
практические задания.
Железнов в свою очередь связал Квятковского с одним из руководителей
партизанского движения, и "тюльпан", который отнюдь не питал добрых чувств
ни к русскому, ни к латышскому народу, принял участие в подготовке
нескольких серьезных диверсий на железнодорожном транспорте, убежденный в
том, что выполняет поручения британского командования.
Еще более интересна была другая встреча.
На открытке была изображена Мариинская улица, одна из самых больших и
оживленных торговых улиц Риги.
Адрес мы установили без труда: Мариинская, 39, Блюмс, и он же "фиалка".
В Блюмсе я узнал того самого заведующего дровяным складом, который приходил
ко мне с предложением купить дрова. Я помнил, что он показывал мне какую-то
открытку с цветами, но тогда я не придал значения его визиту и не запомнил,
какие цветы он показывал.
Так вот, эта "фиалка" оказалась "цветком" куда более серьезным, чем
"тюльпан" и, по-моему, даже чем "незабудка". Прежде всего этот маленький,
кругленький человечек принялся меня экзаменовать, пока не убедился, что я
действительно Блейк, - я уже достаточно вжился в этот образ, чтобы ни в ком
не вызывать сомнений. Затем он стал упрекать меня в том, что я не хотел
признать его, когда он ко мне являлся, - он запомнил все подробности своего
посещения. Я сказал, что во время его посещения в соседней комнате у меня
находился подозрительный человек, и я боялся подвести Блюмса. Кажется, я
оправдал себя в его глазах. Выяснилось, что он приходил ко мне советоваться,
как поступить с запасами бензина и керосина, находившимися тогда в городе:
продать или уничтожить. И так как я не пожелал с ним разговаривать,
предпочел, будучи коммерсантом, их продать.
В очень умеренной степени, правда, но я выразил удивление, какое
отношение к бензину мог иметь заведующий дровяным складом, и узнал, что
заведующим складом он стал после установления в Латвии Советской власти, а
до этого был одним из контрагентов могучего нефтяного концерна "Ройял датч
шелл" и связан со всеми топливными предприятиями в стране. С этой "фиалкой",
от которой шел густой запах керосина, я встретился два или три раза; он и
при немцах, во всяком случае до окончания войны, предпочитал оставаться
заведующим дровяным складом, но, на мой взгляд, в буржуазной Латвии смело
мог бы стать министром топливной промышленности. По своим связям, влиянию и
пронырливости он без особого труда мог вызвать если не кризис, то, во всяком
случае, серьезные перебои в снабжении прибалтийских стран горючим.
Материально Блюмс и при немцах жил с большим достатком: в его квартире
было много дорогих ковров и хорошей посуды; немцы частенько захаживали к
нему, и он занимался с ними какими-то коммерческими делами.
Короче говоря, люди Блейка в той тайной войне, которая постоянно
ведется империалистическими государствами и в военное и в мирное время, были
реальной силой, которую следовало учесть, в будущем обезвредить и, может
быть, даже уничтожить, а пока что использовать в борьбе против врага.