Чтение 43–й страницы книги ~Ветка сакуры~

пилотируемого самолета-снаряда "Сюсуй", по-прежнему претендует на роль
главного производителя новинок военной техники.

"Отчаянная попытка создать пилотируемый самолет-снаряд была последней
конвульсией императорской армии. Но ее можно также рассматривать как начало
эры ракетного оружия в Японии" -- эти слова, напечатанные в газете
"Иомиури", проливают некоторый свет на поставленный выше вопрос.

В момент, когда за право получить подряд на производство ракет
"Ника-Геркулес", "Хок" яростно сшиблись лбами ведущие японские монополии,
напоминание о проекте "Сюсуй" прозвучало как заявка одной из них на
приоритет в данной области.

Народ в массе имеет весьма ошибочное представление о том, что такое
патриотизм. Я встречал немало людей, считающих, что любовь к Японии
предопределяет ненависть ко всем другим странам, что нельзя быть преданным
родине и в то же время восхищаться зарубежными государствами.

"Преподобный Р. Б. Пир и. Сущность Японии. Лондон, 1867"

"x x x"

Характер японцев отмечен двумя дисгармонирующими качества" ми:
скромностью и самонадеянностью. Их язык, нразы, обычаи воплощают идею
самоуничижения, в то время как их умы полны чрезмерным тщеславием -- личным
и национальным.

"И. Клемент, Справочник современной Японии. Нью-Йорк, 1903"

Переход к тоталитаризму был бы менее болезненным для японцев, чем для
любого западного народа. Есть большое искушение подозревать, что покойный
основатель сегуната Токугава может возродиться вновь.

"Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962"

"Зачем воскрешают богов"

Пока вчерашние производители пилотируемых человеком торпед и
самолетов-снарядов спешат приобщиться к выпуску современного ракетного
оружия, на другом, идеологическом фланге идет ожесточенное сражение за умы
молодежи.

Послевоенному поколению свойственно задаваться вопросами: каково же
место Японии в послевоенном мире? Какова ее новая роль? На этих естественных
раздумьях кое-кто пытается спекулировать. Молодежи вбивают в головы, будто
Япония все еще не обрела положения великой державы из-за отсутствия неких
"национальных целей". Дескать, выкорчевали из умов милитаризм и шовинизм, но
ничего другого взамен не вложили. Вот и возникла "духовная пустота", помеха
национальному самосознанию.

Здоровое чувство национальной гордости расцветает на почве
доброжелательства и уважения к другим народам. Но у тех, кто кричит об
"идейном вакууме", на уме другое. Идет перекройка школьных программ, которую
прогрессивная печать метко охарактеризовала как "воскрешение богов".

Едва восстановили в календаре "День основания государства", как
император Дзимму вновь вернулся на страницы учебников.

Профессор Сабуро Иенага, автор книги "Новая история Японии" для
старшеклассников, демонстративно подал в суд на министерство просвещения за
то, что оно вносит в текст все новые и новые поправки. Суть их-- постепенный
отход от оценки минувшей войны как преступного акта со стороны тогдашних
правителей Японии -- милитаристской клики.

Линия эта видна даже в замене иллюстраций. В разделе "Война и жизнь
населения", например, вместо женщин, томящихся в очереди за
продовольственным пайком, появилась фотография генерала Тодзио, который
отечески утешает детей павших воинов.

Зато урезано описание трагедии Хиросимы и Нагасаки, иным стало
разъяснение девятой статьи послевоенной конституции. Раньше о ней
говорилось:

"Японская конституция выражает стремление народа к миру. Она
провозглашает, что Япония навечно отказывается от войны как средства решения
международных споров и не будет создавать какие-либо вооруженные силы".

Вместо этого теперь в учебнике написано лишь следующее:

"Конституция гласит, что, желая всеобщего мира, Япония не будет вести
войн, приносящих народу несчастья".

Перестройка школьных программ сопровождается яростными нападками на
Всеяпонский профсоюз учителей.

Все шестьсот тысяч,

Как один, верны клятве.

Это мы, это мы -- "Никкиосо".

Где только не услышишь в Японии эту песню! На товарищеской пирушке и на
массовом митинге ее поют стоя, взявшись за руки и раскачиваясь в такт.

И всякий раз, когда звучит учительский гимн, до глубины души
чувствуешь: какая это могучая общественная сила -- шестьсот тысяч
наставников молодежи, объединенных клятвой: "Никогда больше не пошлем наших
учеников на поле боя!"

Именно под таким девизом родился после войны Всеяпонский профсоюз
учителей ("Никкиосо"). Люди, воспитавшие поколение пилотов-смертников, с
болью осознали трагизм своей причастности к превращению школы в слепое
орудие милитаристских сил, которые довели страну до национальной катастрофы.
Ведь именно раздуванию шовинистического угара служил пресловутый рескрипт "о
верности трону, созданному вместе с небом и землей", идея о божественном
предназначении Японии, якобы завещанная самим Дзимму -- потомком богини
солнца и основателем императорской династии.

После капитуляции по требованию союзных держав устои старой школы были
разрушены, а учителям была предоставлена свобода политической деятельности.
Когда несколько лет спустя, с началом войны в Корее, американские оккупанты
сбросили маску "поборников демократизации Японии" и открыто взяли
реакционный курс в народном просвещении, им уже противостояла мощная
организованная сила в лице Всеяпонского профсоюза учителей.

Не раз предпринимались с тех пор попытки внести раскол в его ряды,
сколотить в противовес ему некую педагогическую лигу. Но "Никкиосо",
объединяющий в своих рядах около восьмидесяти процентов преподавателей
первого-девятого классов и пятидесяти процентов преподавателей
десятого-двенадцатого классов, доныне остается влиятельнейшей силой в
народном образовании; силой, которая формирует умы и сердца почти двадцати
миллионов школьников.

Если японским реваншистам приходится пока лишь завидовать многому, в
чем их западногерманские собратья давно преуспели, несомненная заслуга
принадлежит здесь тем, кто хранит верность клятве: "Никогда больше не пошлем
наших учеников на поле боя".

Говорить о "божественном предназначении" Страны восходящего солнца
теперь никто не решится. Но все чаще стали заводить речь, что Японии
надлежит стать "третьим столпом свободного мира" наряду с США и их
натовскими союзниками в Европе. Что же сулила бы стране подобная роль? Быть
костылем для прогнивших реакционных режимов в Азии? Неужели южновьетнамские
марионетки или южнокорейская клика и есть олицетворение того "свободного
мира", который Япония должна подпирать, дабы обрести "национальную цель"?

В сознании нации произошел глубокий сдвиг. Нельзя его недооценивать, но
было бы неверно и переоценивать его. Дерево милитаризма срублено, но и не
все его корни вырваны до конца.

Есть силы, которые стремятся возродить фанатический ореол вокруг слов
"камикадзе" и "Кайтен". На эту тему пишутся книги, снимаются кинофильмы. В
военном училище близ Хиросимы открыт монумент, на котором написаны имена
2624 смертников, взорвавшихся вместе со своими самолетами или торпедами.

Разумеется, для ракетно-ядерного века человек-торпеда или человек-бомба
-- вчерашний день. Если прежде японские фабриканты оружия ухитрялись
наживаться на механизации индивидуальных самоубийств, то вернуться к
прежнему делу теперь значило бы уготовить подобную участь сразу целому
народу.

Как знать, может быть, монументы с именами смертников сослужат службу.
Пусть смотрит на них молодое поколение, поднявшееся за послевоенные годы;
поколение, которому кое-кто мысленно примеряет военный мундир.

Трудно придумать более наглядное выражение мысли, к которой приходит
каждый японский патриот, задумываясь над судьбами своей родины, над
проблемами войны и мира: путь милитаризма и реваншизма может в наш век
означать для Японии лишь путь национального самоубийства.

"Восхождение на Фудзи"

Буду откровенным: когда служитель поднебесного храма выжигал на моем
посохе последнее, десятое клеймо "Вершина Фудзи, 3776 метров", -- в голове у
меня была лишь далекая от поэтического пафоса японская пословица: "Кто ни
разу не взобрался на эту гору, тот дурак; но кто вздумал сделать это дважды,
тот дважды дурак".

Хотя из десяти этапов древней паломничьей тропы я прошел лишь половину
(восхождение начинают теперь с пятой станции, куда проложена платная
автодорога), пеший подъем с трех часов дня до трех часов ночи нельзя назвать
пустяковой прогулкой. Тем более когда весь опыт альпинизма ограничивается
детскими воспоминаниями о груде шлака у котельной во дворе старого
ленинградского дома.

Кстати, именно эта груда вставала в памяти, когда я карабкался по
бесконечному склону священной японской горы, увязая ногами в пористых острых
осколках и въедливом вулканическом пепле.

Фудзи -- это тысячекратно увеличенный отвал шлака: та же фактура, тот
же цвет от темно-серого до буроватого, та же крутизна. Впрочем, точнее будет
сказать: чем выше, тем круче. Дает о себе знать чуть заметный прогиб
склонов, который так любил подчеркивать художник Хокусаи в своих картинах
"Сто лиц Фудзи".