молебствие решил возглавить сам капитан. В одиннадцать часов все, кто сидел
за капитанским столом, кроме доктора Шумана и фрау Шмитт, собрались в
главном салоне, сюда же явились Вилибальд Графф с племянником, чета
Баумгартнер с мальчиком Гансом, Глокен и семейство Лутц. Даже Вильгельм
Фрейтаг, случайно оказавшийся там же, остался на молитву. Капитан самым
своим капитанским голосом, будто командуя, прочитал несколько стихов из
Священного писания и подобающие случаю молитвы; собравшиеся слушали,
почтительно наклонив головы. Хором громко спели несколько бодрых псалмов,
уверенные, оживленные голоса разносились по всему кораблю и слышны были даже
в баре - там, за стойкой, буфетчик прислушивался с довольным и задумчивым
лицом, кивал в такт и тихонько подпевал.
палубы и приготовились терпеливо пересидеть здесь воскресную скуку в
ожидании обеда. Немного поодаль профессор Гуттен беседовал с капитаном и
доктором. Говорили они вполголоса, лица у всех троих были серьезные, и
женщины потеряли надежду расслышать, о чем речь; фрау Риттерсдорф принялась
строчить в своей записной книжке, и фрау Гуттен, стараясь не мешать, молча,
рассеянно теребила подрезанные уши Детки.
Скотт и Браун, - мелким, аккуратным почерком записывала фрау Риттерсдорф. -
Браун - фамилия немецкая, только пишется иначе, и возможно, эта молодая
женщина по происхождению немка, хотя мне даже думать об этом противно.
Трудно себе представить женщину, во всех отношениях столь чуждую всему
немецкому. "Ангел" и "лапочка" - просто ласкательные имена, которыми они
друг друга называют. Разумеется, это очень дурной вкус и притом сильно
преувеличено, так как оба они лишены всякого обаяния. Она сухопарая, как все
американки, - даже в красивых нет настоящей свежести, либо они размалеваны,
как куклы, либо вот-вот поблекнут. Как мне говорили сведущие люди, это
оттого, что чуть не все американки теряют невинность еще совсем девчонками и
потом ведут самую беспорядочную половую жизнь. Но эта молодая женщина совсем
не привлекательна; полагаю, что ей в любом возрасте не так-то просто было
потерять невинность. А этот молодой человек, надо думать, ничего лучшего
найти не мог и, несомненно, лучшего и не заслуживает".
переплете записной книжки и весело откинулась в шезлонге: что ж, она неплохо
отплатила этой парочке за то, что они поначалу ввели ее в заблуждение.
внимание привлекла странная сценка: у самого борта Рибер и фрейлейн
Шпекенкикер затеяли совершенно неприличную возню. На шее у Рибера болтался
зеленый с белым шарф этой девицы, и она за оба конца тянула его к себе. Фрау
Риттерсдорф на мгновенье подняла и щелчком открыла свою пудреницу, глянула в
зеркальце. Да, эта особа делает вид, будто завязывает у Рибера под
подбородком бант, но она так затянула шарф, что ему перехватило горло, он
уже хватает воздух руками, вены вздулись и улыбки не разглядеть на багровом
лице. А потом она ослабила петлю, и веселый мученик благодарно изображает
возвращение к жизни.
заигрываньям женщины, как бы ни была она неотразима, недостойно мужчины.
Куда приличней обратное, ибо высшее предназначение женщины - страдать во имя
любви. Фрау Риттерсдорф затрепетала всем телом от чисто чувственного
волнения - можно себе представить, что было бы, попробуй она даже в самую
игривую минуту, в виде милой шутки, задушить своего Отто.
парочка удалилась, провожаемая многими неодобрительными взглядами.
думать о людях самое худшее, - с величайшей кротостью заметила фрау
Риттерсдорф, обращаясь к фрау Гуттен.
снисходительно:
они подходящая пара.
мужчина выше женщины, - вставила маленькая фрау Шмитт.
Гуттен и доктор Шуман все еще поглощены были серьезным разговором. До них
было довольно далеко - и женщины дали волю языкам, не опасаясь, что их
услышат: ведь мужчинам женские разговоры всегда кажутся пустячной болтовней,
отличной мишенью для чисто мужского остроумия.
Риттерсдорф. - Мне дали понять, что она женщина деловая, занимается дамским
бельем, у нее три магазина и она всегда сохраняла девичью фамилию.
Неудивительно, что у нее уже нет мужа. Может быть, этим объясняются и ее
манеры, вернее сказать, отсутствие приличных манер.
слышать об этом не хотел, - гордо, как и подобает верной жене, сказала фрау
Гуттен. - Он сказал: содержать семью - дело мужа, а дело жены - создать
уютный домашний очаг для них обоих. Это ее священный долг, сказал он, и
пусть ничто, ничто не мешает ей этот долг исполнить. И так у нас и вышло. С
тех пор и по сей день я занимаюсь только домом, ну, и еще помогаю мужу как
секретарь.
Война подорвала его здоровье, он остался почти инвалидом. Он не мог нести
полную учительскую нагрузку, ему очень важно было не переутомляться. Детей у
нас не было, чем еще я могла заниматься? Домик у нас был небольшой,
хозяйство скромное, оно отнимало у меня не так уж много времени. Нет, я с
радостью помогала мужу, и все равно у нас был уютный домашний очаг.
только.
мужа, - сказала фрау Гуттен. - Вот я всю жизнь стараюсь поступать так, как
хочется мужу. В этой дикой чужой стране жилось не так-то просто, но теперь
мы наконец возвращаемся на родину. А там, наверно, все по-другому, -
продолжала она, обращаясь к фрау Риттерсдорф. - Наверно, все переменилось.
Мы уехали в Мексику в девятьсот двенадцатом, нам и не снилось, какая беда
постигнет наше любимое отечество. К счастью, у профессора Гуттена очень
слабое зрение, да еще он с юности страдал плоскостопием; о том, чтобы он
пошел на фронт, не могло быть и речи...
недоуменно изогнутые брови. - А мой муж, к счастью, был физически
великолепен, настоящий мужчина, капитан; он три года провел на фронте, можно
сказать, в самом пекле. Не раз проявлял сверхчеловеческую храбрость в бою,
был награжден Железным крестом и пал на поле брани... Не правда ли, странно,
что война уничтожает именно таких мужчин - храбрых, благородных, крепких и
здоровых, которые могут стать неоценимыми отцами, - а для продолжения рода
оставляет только неполноценных? Сколько раз я задавала себе этот вопрос все
последние годы, с тех пор как осталась одна, и не нахожу ответа!
заметила фрау Гуттен. В таком споре ее трудно было сбить, ибо она была из
тех женщин, что восхищаются достижениями разума и готовы преклоняться перед
нравственным превосходством. - Но я вполне понимаю ваши чувства.
сказала фрау Шмитт. - Одно вовсе не исключает другого. Мой муж...
насос из колодца, извлек из глубины ее души две слезинки. Лицо ее
сморщилось, она слепо нашарила носовой платок.
прерывающимся голосом. - Столько лет - точно мертвый...
пожалуй, даже с удовлетворением. Женщинам полагается плакать, каждой в свое
время, у каждой для слез свои причины, свои горести. А им обеим как раз
сейчас плакать не хотелось, и на плачущую они смотрели с некоторым даже
неодобрением. Фрау Шмитт что-то уж очень выставляет напоказ свою скорбь,
думалось им, и однако, несмотря на траурную черную вуаль, на ней еще и
солидная золотая цепь с большим медальоном - по меньшей мере неуместное
украшение для вдовы! Фрау Шмитт ощутила неодобрительные взгляды,
скользнувшие по ее шее, и, как истинная женщина, угадала их мысли. И
поднесла руку к медальону.
этот медальон. Я не могу без него!
вздернутый носик ее сильно покраснели.
тупоносых туфель, осторожно обошла соседок и неуверенно направилась к двери.
двигался больной старик. Над его голой, как череп, пергаментно-желтой
головой цвело румянцем сердитое лицо юнца племянника, он рывком выкатил
кресло за порог, фрау Шмитт едва успела уступить дорогу.
пальцами взялся за рукав фрау Шмитт.
призрак.
Идите-ка рядом и расскажите, в чем ваше несчастье.
большое спасибо. Вы очень добры.
слуга, - сказал больной. - Его милостью я, Вилибальд Графф, могу облегчить
ваше горе, если только вы поверите...
Верещагин Олег
Никитин Юрий
Доценко Виктор
Пехов Алексей
Лукьяненко Сергей
Березин Федор