Чтение 43–й страницы книги ~Солдат и мальчик~

- Тебя не спрашивают, - сказал солдат. - Василий человек
самостоятельный, он сделает как надо. Доведет до дома и вообще... Так я
говорю?

Васька подавленно кивнул.

Медленно поплелся вдоль берега, Ксана пошла следом.

Андрей начал одеваться, но вспомнил, закричал вслед:

- Я утром... Утром приду!

- А что случилось с родителями-то? - спросил неожиданно Шурика. - Они
что, оба, отец и мать, воевали?

- У нас все за революцию воевали, - громко и резко сказал Шурик. - Мне
рассказали, что их фалангисты взяли в плен и...

- Понятно, - произнес Андрей.

- Десять лет мне было. Я прибежал в батальон, он на краю города
отстреливался. Я говорю, что я тоже буду с ними, потому что хочу мстить. А
они накормили меня, потом говорят... Говорят, как же ты будешь мстить, у
тебя и оружия нет. Так не годится. Ты расти уж скорей, нам хорошие солдаты
нужны. Но я же вырос...

Андрей взглянул на поникшего Шурика, недобро усмехнулся.

- Арма, значит. Искать буду, пока не найду эту ар-му. А вообще, как ни
называй, все без нее плохо...

- 30 -

В детдом Васька вернулся в первом часу.

Влез неслышно в окошко, разделся, скорей под одеяло. Долго не мог
согреться. Мелкая дрожь ходила по всему телу. Трясся, как заяц под кустом.
Потом придышался, уснул.

Привиделся Ваське сон.

Будто гулял он по лесу и заблудился. Кружил, кружил, да все около
болота, от которого пар с дымом валит. Понял Васька, что гиблое место,
оставаться тут нельзя. Сгорит он от подземного пожара. А кругом обугленные
деревья да завалы, нет никуда путей.

Вдруг тропочка нашлась в синей траве. Пустился Васька бегом. По острой
осоке, по колючему шиповнику, по гнилым змеиным мхам. Падает, спотыкается,
руками за кусты хватает.

А тропинка все шире, все светлей делается. Видит Васька - впереди на
поляне избенка черная стоит. Тропа прямо к крыльцу поворачивает.

Поднялся Васька по косым шатучим ступенькам, в дверь стукнул. А перед
ним старуха стоит в черной одежде, в платке, на самые глаза спущенном. Рукой
зазывает Ваську, показывает, чтоб заходил.

Через неосвещенные сенцы шагнул Васька в избу и насмерть перепугался.
Стоят посередь просторной светелки три дубовых стола. А на каждом столе гроб
большой возвышается.

Отпрянул Васька назад, а дверь будто кто подпер с обратной стороны. Все
в нем остановилось от леденящего ужаса. Сердце замерло, не колотится, и
дыхания нет. Увидел, как начали сползать с гробов крышки. Погребным холодом
ударило в ноги, приморозило к месту.

Открылись гробы, стало видно, что в первом гробу пшеничное зерно
насыпано до краев. А во втором гробу кровь алая, густая, полнехонько стоит.
А в третьем гробу цветы ярко-огненные, невиданной красоты.

- Что это? - спрашивает Васька шепотом, обмирая от страха.

Тут и старуха рядом, с платком, опущенным на глаза. Указывает загнутым
пальцем на первый гроб, поясняет, что такой была наша жизнь перед войной.
Всего-то полно и обильно, как хлебушко до краев.

А второй-то гроб - война всечеловеческая, что сейчас идет. Столько
кровушки от нее пролилось и еще прольется, что никто сосчитать не сможет.
Всю землю пропитает ею, все реки-моря зальет.

- А здесь? - говорит Васька, указывая на третий гроб.

- Такая будет жизнь после войны. На живой крови, на наших бедах
вырастут невиданные цветы. Как цветы, прекрасной станет жизнь. И ты, Васька,
будешь в ней самый главный человек.

- А скоро? - спросил он. - Скоро такая жизнь придет?

В это время кто-то больно сел на ноги Ваське. Поджался он, а
просыпаться не хочет. Ему бы ещенемного у старухи про будущую жизнь
выяснить.

Но тут сильней придавило Ваську, мочи нет. Повернулся он, выглянул
наружу.

В серых утренних сумерках увидел: сидит лыбится на Васькином теле
Колька Сыч. Ждет, когда запищит Васька.

Приподнялся он на постели, ничего понять со сна не может.

- Что? Что? - спрашивает испуганно.

Откуда-то Купец объявился, с другой стороны притиснулся к Ваське.
Тыкает в него пальцем:

- Он! Он самый! Я его где хошь узнаю.

- Та-эк, - растягивается рот у Сыча, самогонкой пышет. - Легавым
заделался, кроха...

Он оттопыривает Васькино ухо, кричит в него:

- Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха, что такое хорошо и что
такое плохо? Так вот, плохо доносить, плохо сексотить, ябедничать...

- Продавать! - влезает Купец.

- Продавать - очень плохо. За это на-ка-зы-ва-ют! Ваську начинает
знобить. Окно в спальню, как лезли, оставили распахнутым. Оттуда веет белым
холодом. Снег выпал за окном.

- Кто указал Витьку? Кто Купца заложил? Кто испанца выдал? Кто? Кто? -
наговаривает Сыч в ухо, дергая при каждом слове.

- Он! Он продал всех, - гундосит с другой стороны Купец.

Пальцами-клещами захватывает под ребром у Васьки кожицу и медленно
выкручивает ее до синей крови.

Знает Васька, как больно, когда выкручивают кожу до синей крови. Но уже
и этого не чувствует, потому что все у него отнялось, одна душа болит. За
то, что солдата не дождался, что захватили в неурочный лихой час, когда нет
у него силы противостоять врагам.

Плывет перед глазами комната, кружится все, сливаясь и мельтеша. Плохо
сейчас Ваське. Ох, плохо.

- Стой! - говорит Сыч, останавливая экзекуцию. Видать, что-то новое
придумал. - Стой! Чего тут в спальне с ним мараться? Скажи?

- Валяй на снег! - подхватывает Купец. - Мы из него такую снежную бабу
сваляем! А? Идея пришлась Сычу по вкусу.

- Это красиво, - задумчиво произносит он, деловито предлагает Ваське: -
Идем, что ли? Поиграемся, крошка, детство вспомним... Ах, счастливая пора,
когда мы не умели продавать своих, а лепили снегурочек из снега. Туда, туда,
в окошечко, - показывает он.

- Полезай! - грозит Купец, руку заламывает. - А то понесем!

Оглянулся затравленно Васька. Шевелятся под одеялами ребята, давно не
спят. Слушают. Каждый про себя затаился. Как Васька затаивался раньше.

Ни один не встанет, не скажет в защиту словечка, половину, четверть
его. А скажет, получит то же самое. Ведь придумали потеху - сделать
снеговика из живого человека... И сделают. Как некогда одного выгнали на
холод...

Только не из меня. Я молчал. Я не слышал. Мне дела нет, что они там
вытворяют. Меня не коснулось, мне и хорошо.

Наверное, так думает каждый.

Обложенный, как волчонок в загоне звероловами, поджался Васька,
выставленный голым напоказ. Один - за себя и за солдата дядю Андрея. Как тот
сказал Ваське:

"Урки боятся смелых..."Нет, нет, никакой Васька не смелый. Поднялся с
топчана, чтобы идти к окну. Трясется в лихорадке. От испуга или от болезни,
кто его поймет.

А Сыч ему пинок под зад, поворачивайся живей. А Купец с другой стороны
ногой норовит.

Вдохнул Васька побольше воздуха. Закрыл и открыл глаза. Представил
ясно, как божий день, что стоит рядом с ним солдат дядя Андрей со своей
винтовкой в руках и говорит серьезные слова:

"Если ты настоящий человек, Василий, а твое дело правое, умей же за
себя и за свое право постоять перед врагом. Бей его, не бойся!"

Сунул Васька кулаком прямо в подбородок Сычу, тот и сел от
неожиданности. Невелик был удар, а посадил противника. А Васька вторым
кулаком в нос ему, даже кулак отбил. От собственного удара самого Ваську
отнесло в сторону, как былинку.

Сидит Сыч, не может встать, задохнулся от боли и ненависти.

И Купец вытаращился... Атамана, их главного урку, которого милиция с
прилегающим к ней населением побаивается, худосочный Сморчок кулаками
мутузит.

Такое придумать и представить невозможно!

Взревел Колька Сыч, приходя в себя и подымаясь.

- У-ббб-ю! На месте! Верно, что убил бы он Ваську.

Но невесть откуда взялся Боня, непостижимым образом стал перед Сычом,
загородил дорогу. Длинный, худой, как будто нескладный, а не обойдешь его с
ходу.

- Пусти, - говорит Сыч. - А то за компанию... Раскрашу.

Боня смотрит спокойно.

- Чего шумишь? Чего разоряешься, спать мешаешь?

А кто уж тут спит. Все приоткрылись, смотрят, чья возьмет. Уже не о
Сморчке речь, дело престижем пахнет. Даст послабку Сыч, и пойдет сыпаться
его молчаливая рабская империя. Кто станет тогда бояться, за корку служить?

- Та-эк, - произносит Колька Сыч и медленно лезет рукой в карман. -
Остренького на закуску захотелось? А, Бонифаций?

- Если достанешь ножик, - предупреждает Боня, голос у него твердый, -
измолотим всей спальней. По частям себя не соберешь.