Чтение 43–й страницы книги ~Слой~

Узкий "браслет" натер запястье до крови, но Роговцев продолжал трясти
наручниками. Второе кольцо было пристегнуто к стояку отопления, и он
надеялся, что звон слышно на всех этажах.
- Эй! - раздались из соседней комнаты. - По зубам хочешь?
По зубам Роговцев не хотел. Он и так уже получил, о чем свидетельствовал
привкус ржавчины во рту и слабая, но назойливая пульсация повыше
подбородка.
- Отпусти меня, зверь! Нелюдь!.. Мучитель!.. Садист...
"Зверь" и "садист" появился в дверях, и Роговцев благоразумно умолк.
- Все синонимы перебрал? - спросил тот, неторопливо очищая крупный
апельсин. - Еще есть "изверг", "палач". Много всяких слов. Хочешь дольку?
Роговцев с отвращением замотал головой, и "садист" рассмеялся. Если б не
перебитый нос, его можно было принять за нормального человека:
универсально-короткая стрижка, не узкий лоб, Добрые карие глаза...
Встретишь такого на улице, и ведь не подумаешь, что бандит. Да так,
кажется, и было. Где-то он его уже видел. Морда заурядная,
незапоминающаяся, но вот переносица...
- На подоконнике скрепки лежат, - непонятно к чему сказал бандит. - Твоя
дежурная куда-то завалилась. Новую разогнешь. А шуметь больше не надо.
Он шутливо бросил в Роговцева коркой и, громко чавкая, удалился. Роговцев
встал на ноги и отодвинул занавеску. С высоты пятого или шестого этажа
открывался вид на обычный московский двор.
К концу августа город устал бороться с жарой и как-то скис. Дома
раскалились, деревья пропитались черной пылью, а земля под ними закаменела
и разошлась глубокими трещинами. Люди жались в тень, словно прятались от
дождя, и даже дети бродили по двору, как пенсионеры - медленно и грузно.
Орать было бесполезно. В столице давно научились не слышать криков о
помощи, да и садист в любом случае подоспеет быстрее. Оружия Роговцев у
него не видел, но это совсем не утешало. При желании тот может и голыми
руками...
Ребенок в песочнице неожиданно раздвоился, потом еще раз и еще, пока не
смазался в черно-белую радугу. Дома вокруг зашатались, окно перед лицом
запрыгало и завалилось набок. Роговцева потянуло в сторону, но его удержал
наручник - стальное кольцо глухо вжикнуло по трубе и уперлось в тройник.
Костя обнаружил себя лежащим на полу. Дунул, отгоняя клубок пыли, чихнул и
вытер левой ладонью лицо. Правая была... ах да... Костя привычно глянул на
подоконник - большой, его любимой скрепки не было, вместо нее лежала
полная коробка новых.
Он достал одну штуку и, выпрямив, засунул в щель между рамами. Согнув
проволоку в подобие маленькой кочерги, Константин поковырялся ею в замке
наручников. Эта операция стала традиционной, и "браслеты" поддавались все
легче.
- Командир! Просил же насчет цитрусовых! - крикнул он через стену.
- Ты уже? Быстренько сегодня управился. Что там нового?
- Ничего. Палата, Морозова, допрос. Уже начинают пытать. Пока молчу, но...
вообще не ручаюсь, - виновато сказал Константин. - Ты в курсе: боль бывает
такая...
- Но сегодня еще терпел?
- Сегодня?..
Костя растерялся. Он хорошо помнил, как проваливался на прошлой неделе, и
до этого тоже, а вот сегодняшний случай в памяти почему-то не отложился.
То есть он знал, что возвращался на Родину, но это знание было каким-то
заочным и неконкретным.
- Кажется, меня там совсем замордовали, - признался он.
- А ты себя успокаивай: "Это сон, это сон, это сон".
- Спасибо, командир, - с чувством произнес Костя. - Теперь мне все
нипочем. Только апельсины, пожалуйста, в квартире больше не жри.
Он сел за стол и подвинул к себе тарелку с макаронами - хозяйские
деликатесы давно закончились. С тех пор как напарники избавились от Бориса
и поселились в его квартире, прошло полтора месяца. Денег пока хватало, но
впереди была полная неопределенность, и они старались экономить.
- Что тут учитель без меня делал? - спросил Костя.
- Как всегда. Пугал милицией, клялся, плакал, Потом опять пугал. Получал
внушения, - добавил Петр не без удовольствия.
Константин ощупал нижнюю губу и осуждающе покивал.
- Уже восьмой раз, - грустно сказал он. - Я там вроде выздоравливаю - ну,
кроме сердца. Если так пойдет дальше...
- Боишься там остаться?
- Не то чтобы... но в моем положении - да, боюсь. Всю жизнь на койке - это
раз, и в руках у Морозовой - два. Приятного мало.
- Все оттуда, а ты - туда.
- Что, еще сообщения были?
Петр отложил вилку и открыл пиво. Разлив его по стаканам, он поставил
бутылку под стол - там переливчато звякнуло. Склад стеклотары уже мешал
ногам, но ликвидировать его было недосуг. Возможно, со дня на день отсюда
придется линять, а следить за порядком во временном жилище глупо.
- Есть такие сообщения, - сказал он, хлебнув. - Пока ты здесь кривлялся,
сразу два - в новостях и в "Дорожном патруле".
- Может, один и тот же случай?
- Может. А какая разница? Этих случаев - уже во!.. - Петр провел вилкой
себе по горлу и воткнул ее в макароны. - Вопрос: одиноки ли мы во
вселенной? Ответ отрицательный. Не одиноки. Знать бы еще, что за люди. Из
Ополчения, во всяком случае, никого - так, шизоиды перепутанные, мусор
всякий. У обывателей уже глаза на лоб. Массовый психоз, говорят.
- Ну и пусть. А представь, народ осознает, что есть второй слой и что
можно туда... или оттуда... Вот это будет психоз так психоз!
- И будет, - заверил Петр. - За Голландию какую-нибудь не ручаюсь, а у нас
- наверняка. Они же все решат, что во втором слое лучше, что там они
непременно достигли вершин карьеры, заработали кучу бабок и что каждый
поимел по меньшей мере Мадонну.
- Бедная девушка! - рассмеялся Костя. - я чуть не забыл. Я перед приступом
с пареньком одним созванивался. Друг детства, Димка. В общем, нашел он нам
Кокошина.
- Ну?! И где эта падаль?
- Падаль он на Родине, - напомнил Константин. - Здесь Кокошин может быть
приятнейшим человеком, душкой... Так как, сотник?
- Костя, черный список кто составлял? Ты? Нет. И не я. Редактировать его
мы не вправе.
- Черный список писали там, дома. Зачем Нуркину местный Кокошин?
- Не он, а его мозги. Он может просто-напросто помнить несколько фамилий.
Проснется новый ополченец, а его уже ждут. Станут человеку ногти вырывать,
он и расколется. Живой же. Назовет двоих или троих. Братки Немаляева
отправятся по адресам - там еще кого-нибудь зацепят. Что я тебя учу? Сам
все это проходил. Так где Кокошин, Костя?
- В Мурманске.
- 0-го-го...
- Самолет отпадает, нам регистрироваться нельзя.
- Уговорил, - сдался Петр. - Кокошина отложим до лучших времен. Далековато
он забрался. Кокошин-укокошен... Займемся делами текущими. А дела, Костя,
такие, что без винтаря твоего импортного нам не обойтись.
- Мокрый он. Не просто мокрый - с ним убийство Батуганина связано, а это
тебе не писатель. Если б опера знали, что Батуганин тоже на мне, меня бы
тогда не отпустили. Вместе со школьницами и уделали бы.
- Это мне не пришьют. Когда ты казнил банкира, я от склероза лечился.
- А как вылечился, казнил Кочергина. Ты же ангел! - воскликнул Костя. - Он
чист! Ментов не боится. Пять трупов - не в счет!
- Мою морду хоть по ящику не показывали, - огрызнулся Петр. - Омоновцев
тех жадных на меня не повесят, "быка" из казино - тоже. Один доктор. На
худой конец прикинусь психом, опыт имеется. Да не возьмут меня! Предъявлю
удостоверение майора ФСБ, всех построю, лишу премии и спокойно уйду. Давай
рисуй свою схему.
Костя, вздохнув, поднялся и пошел в комнату за тетрадью. Телевизор Петр,
как обычно, не выключил. Константин прибавил звук - как раз в это время
камера подалась чуть назад.
Нуркин стоял в позе завоевателя мира и потрясал прозрачным пакетом с
каким-то мятым листком.
- Вот! - кричал он, победоносно оглядывая многочисленных зрителей. - Вчера
мне вручили письмо от посла, в котором он извиняется и гарантирует
беспрепятственный въезд в Соединенные Штаты. Вот что я с ним сделал! Всем
видно? Если кто сомневается, можно подойти ближе и даже понюхать. Что,
сударыня? Нет, это не краска. Это самое натуральное говно! Я вытер им жо...
Режиссер дал гудок с таким опозданием, чтобы и неприятностей избежать, и
Нуркина уважить. К партии Прогрессивного Порядка канал был неравнодушен с
самого начала, и здесь явно не обошлось без Немаляева.
- Это все, что я могу ответить господину послу! - продолжал Нуркин.
Толпа, выросшая по сравнению с первым митингом раз в десять, торжествующе
взревела. Будь на улице зима, в воздух полетели бы шапки. Народ
волновался, как спелая пшеница. По плотным рядам, занимавшим половину
проезжей части, гулял неистовый, дикий ажиотаж, и Нуркин, наслаждаясь
моментом, принялся скандировать:
- Гов-но! Гов-но!
- А!.. о!.. А!.. о!.. - тут же подхватили демонстранты.
Над ними взметнулось знамя: черный двуглавый орел, сидящий на огромной
шестеренке.
Константин поморщился - в эмблеме слились символика монархизма и эстетика
пролеткульта, в результате вышло нечто странно напоминающее тоталитарный
мотив из пинкфлойдовской "Стены".
- Чего не позвал? - спросил сзади Петр.
- Засмотрелся. - Костя отошел от телевизора и плюхнулся в пыльное кресло.
- Процветает наш премьер, а?