Чтение 43–й страницы книги ~Всадники ниоткуда~

сверлить не будем.

Голос был до жути знакомый, не узнать его было нельзя.

Это был мой голос.

Я толкнул дверь и вошел в салон кабины, где обычно работал Толька и где
я очнулся на полу после катастрофы на антарктическом плато. За столом
сидел мой двойник и скалил зубы. Он откровенно веселился, чего нельзя было
сказать обо мне. Если подумать и присмотреться повнимательнее, я бы сразу
сказал, что это другой, не тот, которого я нашел тогда в бессознательном
состоянии в кабине дублированного пришельцами снегохода. Сейчас это была
моя современная модель, скопированная, вероятно, в те недолгие минуты,
когда я с парашютом пробивал в голубом куполе не то фиолетовую, не то
багровую газовую заслонку. Комбинезон, в который я был тогда облачен,
валялся тут же, небрежно брошенный на соседний диванчик. Все это я заметил
уже позже, когда оправился от страха и удивления, а в первую минуту просто
подумал, что повторяется с неизвестно какими целями уже когда-то виденный
в Антарктиде спектакль.

- Садись, друже, - сказал он, указывая на место напротив.

Я сел. Мне вдруг показалось, что передо мной зеркало, за которым
сказочная страна-зазеркалье, где живет мой оборотень, некое анти-я. "Для
чего он воскрес? - подумал я. - Да еще вместе с "Харьковчанкой".

- А где же мне жить, по-твоему? - спросил он. - Кругом лед, а квартиры
с центральным отоплением пока не предоставили.

Страх мой прошел, осталась злость.

- А зачем тебе жить? - сказал я. - И на каком складе тебя держали,
прежде чем опять воскресить?

Он хитренько прищурился - ну совсем я, когда ощущаю над кем-то свое
физическое или интеллектуальное превосходство.

- Кого воскресить? Пугливого дурачка, чуть не свихнувшегося оттого, что
узрел свою копию?

- Ага, все-таки боялся, - съязвил я.

- Я был твоим повторением. Был, - подчеркнул он, - а теперь я есть.
Усек?

- Не усек.

- Тогда я не знал, как ты жил все эти месяцы, что ел, что читал, чем
болел, о чем думал. Теперь знаю. И даже больше.

- Что - больше?

- Знаю больше и знаю лучше. Ты знаешь только себя, и то плохо. Я знаю и
тебя и себя. Я - твоя усовершенствованная модель, более совершенная, чем
твоя кинокамера по сравнению со съемочным аппаратом Люмьера.

Он положил руку на стол. Я потрогал ее: человек ли он?

- Убедился? Только умнее сконструированный.

Я приберег свой козырной туз. Сейчас сыграю.

- Подумаешь, супермен! - сказал я с нарочитым пренебрежением. - Тебя
сконструировали во время моего прыжка с парашютом. Ты знаешь все, что было
со мной до этого. А после?

- И после. Все знаю. Хочешь, процитирую твой разговор с Томпсоном после
приземления? О джиг-со. Или с Зерновым - о льдах и профессии. А может, с
Вано - о красном камне? - Он хохотнул.

Я молчал, возбужденно подыскивая хоть какое-нибудь возражение.

- Не найдешь, - сказал он.

- Ты что, мои мысли читаешь?

- Именно. В Антарктиде мы только догадывались о мыслях друг друга,
вернее, о помыслах. Помнишь, как убить меня хотел? А сейчас я знаю все,
что ты думаешь. Мои нейронные антенны просто чувствительнее твоих. Отсюда
я знаю все, что было с тобой после приземления. Ведь я - это ты плюс
некоторые поправки к природе. Нечто вроде дополнительных релейных
элементов.

Я не испытывал ни изумления, ни страха - только азарт проигрывающего
игрока. Но у меня оставался еще один козырь, вернее, я надеялся, что это
козырь.

- А все-таки я настоящий, а ты искусственный. Я человек, а ты робот. И
я живу, а тебя сломают.

Он ответил без всякой бравады, как будто знал что-то, нам неизвестное.

- Сломают или не сломают - об этом потом. - И прибавил с насмешливой
_моей_ интонацией: - А кто из нас настоящий и кто искусственный - это еще
вопрос. Давай зададим его нашим друзьям. На пари. Идет?

- Идет, - сказал я, - а условия?

- Проиграю я - сообщу тебе кое-что интересное. Тебе одному. Проиграешь
ты - сообщу это Ирине.

- Где? - спросил я.

- Хотя бы здесь. В моей штаб-квартире на грешной земле.

Я не ответил.

- Боишься?

- Я просто вспомнил об исчезнувшем автомобиле Мартина. В Сэнд-Сити,
помнишь?

- Но ведь Мартин-то не исчез.

- Ты же более совершенная модель, чем его оборотни, - отпарировал я.

Он прищурился левым глазом совсем так, как я это делаю, и усмехнулся.

- Ладно, - сказал он, - посмотрим, как развернутся события.

31. СУПЕРПАМЯТЬ ИЛИ СУБЗНАНИЕ

Оставив куртки на вешалке, мы вошли в кабину нашего гренландского
вездехода, одинаковые, как близнецы из фильма "Железная маска". И как раз
к обеду, когда Ирина, вся в белом, словно в операционной, разливала суп.

- Где ты пропадал? - спросила она не глядя, подняла голову и уронила
половник.

Наступило затяжное молчание с оттенком почти зловещей суровости. Моего
"анти-я" это, однако, ничуть не смутило.

- А ведь это был совсем не камень, Вано, а знаешь что? - сказал он до
такой степени моим голосом, что я вздрогнул, словно впервые его услышав. -
Наша "Харьковчанка" из Мирного. Тот самый снегоход-двойник, который ты
видел, а я заснял. Можете полюбоваться - он и сейчас там стоит. А этот
претендент, - он ткнул в меня пальцем, - преспокойно сидел в кабине и нас
дожидался.

Я буквально онемел от такого нахальства. Ну совсем сценка из
Достоевского: оболваненный господин Голядкин и его прыткий двойник. Я даже
возразить не успел, как четыре пары дружеских глаз уставились на меня
совсем не дружески. Даже особого удивления в них не было. Так смотрят не
на привидение, а на ворвавшегося грабителя.

Первым опомнился Зернов.

- Раз вы пришли к обеду, будьте гостем, - сказал он, глядя на меня. -
Ситуация не новая, но занятная.

- Борис Аркадьевич, - взмолился я, - почему "вы"? Ведь это он двойник,
а не я. Мы просто пари заключили: отличите вы нас или нет?

Зернов молча оглядел нас обоих, несколько дольше задержался взглядом на
мне, потом сказал:

- Закономерная загадочка. Как две спички из одной коробки. Так
признавайтесь, кто же из вас настоящий?

- Даже обидно, - сказал я.

- А ты не обижайся, - произнесло мое отражение, - оба настоящие.

Мне показалось, что какая-то искорка мелькнула в глазах Зернова, когда
он обернулся к говорившему, а затем опять ко мне.

- К столу, товарищи, - пригласил он и тихо Ире: - Еще прибор.

- У меня даже аппетит пропал, - сказал я. - А на второе опять треска?

Надо же было сказать такое! Нападение последовало немедленно - "анти-я"
не терял времени:

- Ну вот и рассуди, Ирок, кто из нас Юрка Анохин? Кто заказывал тебе
утром салат из консервированного горошка?

Я действительно говорил ей об этом. И забыл. Совсем из головы вылетело.
И только увидел, как Ирина благодарно взглянула на моего визави. Матч
складывался явно не в мою пользу.

- А мы сейчас проверку сделаем по одному известному методу, -
проговорил Зернов, снова и снова присматриваясь к обоим.

- Не выйдет, - сказал я с сердцем, - он все знает, что я делал и думал
в этот проклятый промежуток от сотворения до появления. Он сам сказал, что
его нейронные антенны неизмеримо чувствительнее моих.

- Это ты сказал, - ввернул "анти-я".

Мне захотелось выплеснуть ему в рожу остывший суп, который так и не лез
в горло. И зря не выплеснул, потому что он еще метнул реплику:

- Между прочим, двойники не едят. У них нет пищеварительного тракта.

- Врете, Анохин, - сказал Зернов. Сейчас он с нами обоими говорил на
"вы".

- Так мы же не проверяли, Борис Аркадьевич, - не растерялся "анти-я", -
мы многое не проверяли. Например, память. Так ты говоришь, твои антенны
чувствительнее, - обернулся ко мне мой мучитель. - Проверим. Помнишь
олимпиаду девятых классов по русской литературе?

- При царе Косаре? - съязвил я.

- Вот я на царе и засыпался. На каком, помнишь? Третья цитатка.

Я не помнил ни первой, ни второй, ни третьей. Какой царь? Петр? Из
"Медного всадника"?

- Плохо работают антенночки. Из "Полтавы", господин Голядкин.

Читает мои мысли, подонок: проигрываю. Неужели я действительно все
забыл?

- Ну, все или не все, не знаю, а эпиграф к "Фиесте" забыл. Забыл?

Забыл.

- Я уверял, что это твоя любимая книга.

- Из Гертруды Стайн, - вспомнил я.