не желал.
назвать "одиноким степным волком". Это обстоятельство позволило историкам
и биологам Израиля-4 говорить о сбое в действии Кода, об изначальных
генетических отклонениях. Возможно. Будем, однако, придерживаться принятой
мной версии - для непротиворечивости концепции.)
поселении Нецарим - при всей его патологической ненависти к евреям
приходилось добывать средства к существованию, помогать семье, и он
терпел, мысленно рисуя день, когда его личному терпению придет конец.
во дворе плотной группой, взявшись за руки, и молча смотрели друг на
друга. Сестры - их было три - вместе с матерью сидели в большой комнате за
столом и плакали, глядя на портрет отца, умершего вскоре после рождения
Мусы. Все это настолько не соответствовало привычному укладу, что Муса не
сразу нашел нужные слова. Да он и не успел сказать ничего. Старший брат,
Кемаль, вышел из круга, взял Мусу за плечи и сказал фразу, не имевшую
никакого смысла.
не привык, а в этом доме сегодня, видно, поселился шайтан, и потому лучше
пойти к Абдалле. У Абдаллы подавали неплохой кабаб.
обслужили, что его не только удивило, но вселило просто суеверный страх.
Сам Абдалла вместе с тремя сыновьями, активистами ХАМАСа, о чем Муса знал
совершенно точно, стоял у входа в ресторанчик и что-то высматривал в
вечернем небе, не обращая на Мусу ни малейшего внимания. Небо было
безоблачным, уже появились звезды.
одного из сыновей Абдаллы, Турана, а тот, посторонившись, посмотрел Мусе в
глаза и произнес несколько слов - тех же, что говорил Кемаль полчаса
назад.
хотел есть, а сегодня ему никто не собирался подавать. Он постоял минуту
посреди пустого зала и, со злостью обозвав Абдаллу драным котом, решил
было пойти поискать нормальный ресторан (у него было на примете еще одно
приятное местечко - с кальяном и девочками), но ему пришлось опуститься на
ближайший стул, потому что ноги неожиданно стали слабыми. Какая-то теплая
волна медленно поднималась вверх от самых ступней, и там, где она
проходила, возникало ощущение легкого зуда, быстро, впрочем, исчезнувшего.
никогда. Сейчас что-то происходило в нем самом, и страх возник
непроизвольно. Он положил ладонь на грудь - именно здесь уже находилась
поднимавшаяся вверх, к шее, теплая волна, - и никакой теплоты не ощутил.
Когда волна прошла по шее и влилась в голову, он почувствовал, будто под
черепом что-то ожило, засуетилось, задвигалось, закружилось, и комната
закружилась тоже, а из ушей - так ему показалось, - начала вытекать вязкая
жидкость, и он прижал к ушам ладони, но из ушей ничего не текло, да и
головокружение начало проходить, оставив легкую тошноту.
приличные рестораны не работали. Хозяева и посетители были заняты одним
делом - смотрели телевизор. Все программы передавали одно и то же - и в
Каире, и в Аммане, и даже в Дамаске. Дикторы монотонными голосами, глядя в
камеру, повторяли одни и те же слова. Их Муса уже слышал сегодня. Слова
ему надоели. Он хотел действий.
году отбил у него девушку (не так, чтобы Муса был в нее влюблен, но друг,
сволочь, не должен предавать!), нашел того за тем же нелепым занятием -
глядением в телевизор, - и ударил Ясера по голове табуретом.
глаза. Ему казалось, что он лежит не на своем продавленном диване в
тесноте маленькой комнаты, где, кроме него, спали еще три брата, а в
гамаке из эластичной сетки, покачивавшемся от слабого ветерка. Еще не
придя в себя после сна, Муса схватился руками за край дивана и, ощутив
привычно выпиравшие пружины, понял, что никто его по похищал. Рука под
подушку - пистолет на месте.
негромко, но вразнобой, не слушая друг друга, понять что-нибудь было почти
невозможно. Муса открыл глаза - медленно, чтобы те, кто, возможно, за ним
наблюдает, не заметили, что он проснулся и готов отразить любое нападение.
просто неоткуда здесь дуть ветру, все закрыто, даже единственное окошко.
Голоса, тем не менее, продолжали звучать, и - это было самое страшное -
Муса не мог определить направления.
но просто не умел рассуждать. Разумом он понимал (хотя и не понимал,
почему он это понимает), что опасности никакой нет, но эмоции утверждали
обратное, и Муса, пружинисто вскочив на ноги, достал из-под подушки
пистолет и, подобравшись к двери, распахнул ее ударом ноги.
сторону.
Кемаль. И добавил:
Он увидел: когда брат обозвал его идиотом, губы Кемаля не шевелились.
посреди комнаты за запертой дверью, которую он для верности еще и подпер
диваном, Муса постепенно начал понимать происходящее. Уж не до такой
степени он был глуп, да, к тому же, чего еще ожидать от этой своры трусов,
его братьев, которые даже в лучшие времена не были способны на большее,
чем ругань в адрес израильских патрулей?
них замолчать, просто подумав об этом. Вот сейчас говорит (думает?)
Кемаль, а остальные молчат, потому что он, Муса, им так приказал:
нужно слишком... А может, так лучше... Все же мы одни и те же... И сестры
там ни к чему - это для мужчин... А Муса? Надо отобрать... Чай слишком
горяч, пусть остынет... пистолет, Муса какой-то не такой, я же сказал ему
Слово, а он слышал, и почему тогда... Слишком крепкий, нужно долить... Он
не воспринял Слово?
КПП Эрез? Никто из братьев не работал за пределами Газы. Проклятье, а
почему они вообще дома? Почему этот старший олух сказал (подумал?), что
торговли не будет?
огромная гора ящиков от магазина. В недрах горы Муса прятал своего
"Калашникова", и никто пока об этом не догадался. Хамасовцы знали, что он
всегда готов зарезать или пристрелить израильтянина, но и характер Мусы им
был тоже хорошо известен. Одинокий волк. Пусть. Приставать перестали
несколько лет назад. Знали - свой.
которое и вовсе проходило мимо его сознания, не мешали слышать уличные
шумы, и - странное дело - призыв муэдзина с ближайшего минарета прорывался
сквозь этот нелепый хор будто чистый ручей сквозь потоки осенней дождевой
жижи на их улице. Голос призывал, и чем больше вслушивался Муса, тем четче
и властней казался ему призыв. Нужно пойти в мечеть. Почему братья дома?
противоречила, казалось бы, воле Аллаха, но, как твердо понимал Муса, была
верной. Не покидая своей комнаты, он знал, что мужчины, собравшиеся в
мечети, сегодня не менее безумны, чем его братья. Не покидая своей
комнаты, он видел, как его духовные братья хамасовцы собираются на
муниципальной площади Газы в полном боевом облачении, а женщины окружили
площадь со всех сторон, машинам не проехать, - и на землю летят автоматы,
дымовые шашки, самодельные мины, бутылки с "коктейлем Молотова", а солдаты
ЦАХАЛа, почему-то оказавшиеся здесь вопреки всем соглашениям (Аллах велик,
что позволяет он, почему лишил людей разума?), смотрят на это
представление, стоя в стороне, у магазина старого Гасана, их оружие тоже
лежит на земле, и самое время показать израильтянам, кто тут хозяин -
незащищенные спины, и улыбки дурацкие, типично еврейские, а у одного на
голове кипа, и что они вообще делают в центре Газы, если их место на КПП
Эрез?
сомнений не появилось, он не стал размышлять, почему он все это видит и
почему так убежден, что на муниципальной площади действительно
разыгрывается представление, подсказанное воображением. Он перелез через
окно, как делал это тысячи раз, окно было низко над землей, он даже
восьмилетним мальчишкой легко преодолевал эту преграду. Отыскать автомат в
груде ящиков тоже не составляло трудностей, он и это делал неоднократно.
Куфия, маска, "Калашников" через плечо - теперь он готов.
идти с ножом и автоматом против всех, чтобы оставить мир неизменным,
таким, каким был он вчера. Муса не знал, что нужно для этого сделать. Но
знал - как. Автомат тяжел, и это хорошо. Это приятно.
понять происходящее. Он был вне процесса, этого движения людей и этих