стрельба. Я уже хотел было послать туда первый взвод, но стрельба тут же
стихла, и через некоторое время из распахнутых дверей показалось несколько
шатающихся фигур в кальсонах и с поднятыми руками. За ними шли орлы
прапорщика Мишриса, подталкавая краснопузых штыками, чтоб те сохраняли
равновесие.
совдеп - очищен, сопротивление оказал только один тип, заколотый на месте,
а этих он привел просто показать.
на них было шелковое, морды наетые, и мне оставалось приказать поставить
их тут же к стенке. Краснопузых - их было около дюжины - расставили вдоль
кирпичной стены совдепа, и поручик Успенский предложил желающим спеть
"Интернационал". Желающих не оказалось, только один худой господин,
успевший, в отличие от причих, надеть галифе, назвал поручика нехорошим
словом и потребовал папиросу. Успенский зарычал, но папиросу выдал. Тут
какой-то тип с выпадающим из подштанников брюхом бухнулся на колени и
начал нести такую околесицу, что всем стало противно. Поручик махнул
рукой, и залп скосил всю шеренгу. Уцелел лишь худой господин с папиросой -
поручик поставил его курить рядом с собой.
полсотни красных. Оказывается, штабс-капитан Дьяков накрыл казарму и взял
красную роту - вернее, все, что от нее осталось, - в плен. Мы построили
пленных, и штабс-капитан Дьяков выбрал десяток в шелковом белье и с
длинными волосами. Вдобавок, среди пленных обнаруужились трое эстонцев,
которых тут же присоединили к этой компании. Грохнул еще один залп, и
конвой погнал уцелевших пленных к ближайшему сараю.
дважды, как известно, не расстреливают. Да и нам, говоря по чести, хватило
впечатлений. Я предложил ему вторую папиросу, и мы поговорили.
но это еще не означает, что можно манкировать караулами и боевым
охранением. Правда, в Токмаке стояла сборная команда - остатки потрепанных
нами еще в первых летних боях частей. Командование все поджидало приезда
лично товарища Уборевича и не спешило укреплять оборону. Ну и достукались.
штаба Уборевича два дня тому назад. В общем, ему повезло вторично: такую
птицу мы тут же отправили к Якову Александровичу, и у него появился шанс
продлить свои дни вторично.
и кончился. Нас похвалили за броневики и гаубицы, но лично я чувствовал
себя немного обманутым. Мы шли сюда не для того, чтобы брать в плен сонный
совдеп в кальсонах. Мы хотели боя по всем правилам, чтоб краснопузые
припомнили те, декабрьские дни, когда выкуривали нас отсюда. Но, выходит,
мечтали мы об этом зря, да и шваль, встреченная здесь, ничем не напоминала
чухонскую дивизию. Что ж, значит, расплатились мы еще не до конца.
Якова Александровича. Он прибыл к вечеру. Рота выстроилась у совдепа, с
которого уже успели сорвать красную тряпку. Смотрелись мы неплохо: по
сторонам стояли броневики, из-за строя торчали стволы орудий, а с боков
шеренгу начинали и заканчивали груды трофейных винтовок. Да, это вам не
мелитопольский ресторан. Тут мы выглядели как надо.
сообразили, что Яков Александрович прибыл не один, а с начальством.
Мелькнула черная бурка; высокий человек в черкесске с серебряными гызырями
легко соскочил с лошади и быстрыми шагами направился к нам. Я узнал
Барона. Ну что ж, очень приятно.
его задержался на броневиках; затем он усмехнулся и поздоровался. Мы
гаркнули, он пожал руку штабс-капитану Дьякову и обошел строй, здороваясь
с офицерами. Пожимая руку мне, он кивнул - узнал меня. Вновь усмехнувшись,
- настроение у него, похоже, было хорошее, - Барон стал перед строем,
расставив длинные худые ноги в блестящих сапогах. Я не без некоторого
трепета ждал речи, но Барон крикнул лишь: "Молодцы, сорокинцы!", вновь
вскочил на коня и дернул поводья, отчего бедное животное тут же встало на
дыбы. В эту минуту он был до странности похож на Николая Орлова. И сейчас
же кавалькада пустила пыль и была такова. Можно расходиться.
предостаточно. Да, зимнее впечатление оказалось верным: архитектуру, ежели
тут применимо сие слово, следует считать ирокезской, по сему я решил
окончательно отказать Токмаку в звании города. Мы с трудом узанвали
знакомые места. От хаты, где был штаб подполковника Сорокина, остались
одни головешки, а наши старые окопы осыпались и заросли крапивой - красные
не стали приводить их в порядок. Мы нашли место, где погиб Сеня Новиков,
отыскали пулеметные гнезда и собрали среди крапивы несколько уже
окислившихся гильз. Вот все, что осталось от того страшного боя.
Перепуганные местные обыватели, уже не верившие в прочность какой-либо из
постоянно меняющихся властей, не могли сказать, где похоронены наши
товарищи. И были ли они похоронены вообще. Тот бой они, правда, помнили,
но толком не могли рассказать даже о том, что случилось с подпоручиком
Михайлюком и его отрядом. Помнили, что стрельба длилась долго, а потом
красная чухна два дня сносила своих покойников в городской парк, где
теперь красуется деревянный обелиск к красной звездой. Мы не тронули
могилу красночухонцев - мы не воюем с мертвыми, лишь сбили звезду с
обелиска. Не могли мы глядеть равнодушно на эту пентограмму, да и не место
ей на могиле.
и его джигитов. Барон отказался подписать списки награждений корпуса,
заявив, что мы понесли слишком небольшие потери. Вот у Фельдфебеля трупы
складывались штабелями, потому ему и полагались кресты. Я знал этот
бредовый критерий при награждениях и не удивился, к тому же вовсе не ждал
баронских крестов. Куда печальнее было то, что в пополнении нам тоже
отказали, велев ставить в строй пленных и вводить мобилизацию прямо во
фронтовой полосе. И при всем при этом продолжать наступление.
реформа Барона идет с большим скрипом, и здешние пейзане не спешат платить
выкуп за землю, давно уже считая ее своею. Идет массовое уклонение от
мобилизации, а Упырь вновь зашевелился и, того гляди, вступит в игру.
Вдобавок, заехав в Мелитополь, Барон произнес огненную речь, пообещав
истребить всех жидов в России, и теперь мировая пресса перемывает нам
кости, а обыватели прячутся по погребам. прятаться есть от чего - в
корпусе Фельдфебеля грабежи идут ежедневно, да и у Писарева дела обстоят
не лучше. В общем, повторяется прошлогодняя история.
численностью едва ли не с дивизию полного состава, должен двигаться к
Пологам, а в это время на юге, у Мелитополя красные начинают подозрительно
шевелиться. Аэропланы засекли скопление конницы в этом районе, обороняемом
сейчас донскими частями. Итак, мы шли на север, а с востока начиналось
давно ожидаемое красное контр-наступление. Яков Александрович сказал, что,
предположительно, мы имеем дело с конным корпусом красных, командиром
которого является Дмитрий Жлоба. Если он сумеет ворваться в Мелитополь, то
корпус будет вести бои в окружении, так что наши старые окопы нам еще
вполне могут пригодиться.
раз, круговой, поскольку с конницей в чистом поле шутки плохи. Тем
временем до нас доносились вести, что в Мелитополе паника, но бежать
некуда, поскольку Жлоба уже отрезал город от побережья. Не надо быть
Клаузевичем, чтоб сообразить дальнейшее. В случае подения Мелитополя наш
фронт рухнет, и все три корпуса будут отрезаны и разметены по летней
таврической степи. Вдобавок, в Мелитополе оставались еще наши раненые и,
не при прапорщике Мишрисе будь сказано, наша сестра милосердия. Настроение
- хуже некуда, но твердо известно одно - больше мы бежать не будем.
Токмак, пусть это даже и не город, а какое-то стойбище, - не такое уж
плохое место для последнего боя.
основном, из мобилизованных пейзан, которую временно подчинили нам.
Пейзане смотрели угрюмо и чесали затылки. Двоих в первую же ночь
перехватили караулы, и пришлось, не особо разбираясь, вывести беглецов в
расход. Это на какое-то время подействовало, но ручаться вес-равно не
стоило. Итак, наша судьба решалась в ближайшие дни.
единственно стоящую вещь - радио, точнее, детекторный радиоприемник.
Правда, он был изрядно поломан, посему я поручил поручику Успенскому его
отремонтировать, дав для этого день сроку. Поручик вначале попытался
объяснить мне разницу между химиком и физиком, и то, что совмещать эти две
специальности мог только Дмитрий Иванович Менделеев, но, в конце концов,
обозвал меня гуманитарием и принялся за дело. К нему подключились
прапорщик Мишрис и какой-то юноша в больших очках - нижний чин из
мобилизованных. К вечеру приемник заговорил.
международных новостей. О себе мы не услышали ни слова, будто в Таврии
ничего не происходило. Зато стало известно о том, что поляки оставили
Киев, а на Березине Тухачевский прорвал фронт 1-й польской армии генерала
Ржондковского. Затем диктор перешел к подробному рассказу о Вашингтонской
мирной конференции, и мы принялись крутить верньер настройки дальше.
Гатчина передавала воззвание господина Апфельбаума к пролетариату Европы с
призывом к всеобщей забастовке. Попытка поймать что-нибудь поближе не
увенчалась успехом: Харьков сыпал морзянкой, на длинных волнах трещали
шифровки. Наконец, мы поймали обрывок какой-то передачи, где краснопузый
начальник гневным тоном требовал от какой-то "семерки" выхода на связь. В
общем, толку было мало. Мы вновь настроились на Париж, который теперь