Чтение 43–й страницы книги ~Ярость~

– Вы, случаем, не сын Веры Павловны?

– Нет, – ответил он с недоумением и вместе с тем настороженно.

– Гм, – протянул я разочарованно, – теперь я вижу, что вы в самом деле не ее сын…

Он смутно ощутил, что я его только что обозвал очень культурно и замысловато, не то сукиным сыном, не то похуже, но для меня важнее было определить его ай-кью.

Васильев сказал мягко:

– Виктор Александрович, вы уж простите, что пришлось вот так… Поверьте, мы компенсируем эти маленькие неудобства и волнения самым… скажем так, надлежащим образом. Просто вы не откликнулись на попытки завязать с нами контакты, нам пришлось действовать более настойчиво.

Я с трудом наклонился, чтобы поправить шнурки, тяжело дышал. Когда я разогнулся, лицо мое устрашающе побагровело, а если учесть, что я к тому же изо всех сил задерживал дыхание и напрягал мышцы, вид у меня был таков, словно вот-вот хватит удар и я скончаюсь прямо на месте.

Он посмотрел на меня с беспокойством:

– Вам ничего не нужно? Я принимаю валокордин, но на всякий случай ношу и чуть покрепче… Нет? Но только кивните, если понадобится. Так вот, Виктор Александрович, я представляю группу демократов, очень обеспокоенных за судьбу страны.

Он выждал, ожидая реакции. Я пожал плечами:

– Я должен ахнуть? Но сейчас любой грузчик или проститутка обсуждают, как остановить НАТО, выплатить валютный долг, вернуть сверхдержаву. Нередко лучше депутатов.

Он слегка улыбнулся:

– Верно, верно. Но я должен был представиться? Как вы догадываетесь, мы ищем подходы не только к вам. Кречет уже закольцован нашими людьми. Глава государства – особый случай. Кречет к вам прислушивается особенно… Наши эксперты спешно прочли ваши труды, у них волосы встали дыбом. Вы в своих футурологических изысканиях зашли так далеко…

– Правда?

– Виктор Александрович, ваши работы опасны. Опасны тем, что выглядят убедительно. Как выглядело убедительным сотни лет построение коммунизма… до тех пор, пока наконец не попытались его построить. К несчастью, это случилось в России. Я патриот, Виктор Александрович, и тоже предпочел бы, чтобы его попытались построить в США! Тогда бы это они сейчас лизали нам ноги, а в своих валютных киосках меняли деревянные доллары на рубль десять тысяч к одному. Ваши книги не переведены на английский?

– На аглицкий нет, – ответил я.

– Жаль… Иван Иванович, – обратился он ко второму, – может, отстегнем пару миллионов долларов на перевод и издание трудов господина Никольского в США? Массовым тиражом. Авось клюнут, начнут экспериментировать с экономикой, моралью, политикой…

Он улыбался, но в голосе звучала надежда. Я с некоторым сочувствием подумал, что он в самом деле патриот и дерется не ради денег. Денег уже нахапал, а то и просто приватизировал при перестройке пару-другую алмазных или золотых приисков.

Иванов без улыбки покачал головой:

– Не пройдет.

– Деньги же есть!

– Деньги что, но как будто вы не знаете Америку.

Васильев вздохнул, плечи опустились:

– Увы, знаю… Практичный народ. На небо и не смотрят, раз из звезд нельзя делать доллары. А под ноги – да, цент можно найти. А если русский прошел, то и сотенную… Да, ваши работы опасны только для нашего сумасшедшего народа. Пытались построить коммунизм, могут и еще что-то учудить… А нам, Виктор Александрович, хочется спасти страну!

Я не стал напоминать, что страну спасают все. Еще никто не признался, что хочет ее погубить. Но страна почему-то тонет все быстрее.

Он понял, развел в стороны широкие белые ладони:

– Понимаю, это неубедительно. Давайте зайдем с другого конца. Для постепенных реформ без потрясений нужна спокойная страна. Я сам прочел ваши труды, где вы убедительно доказывали, что такие вроде бы устаревшие понятия, как честь и достоинство, необходимы для выживания рода человеческого. Но, с другой стороны, возрастает и опасность со стороны гордых людей! В то время как приземленными народами, которые уже забыли такие понятия, управлять гораздо легче. Они понятнее, предсказуемее. В то же время они так же изобретают, совершают научные открытия, строят самые лучшие в мире компьютеры… которые жадно покупают гордые народы, они запускают ракеты к Марсу, они живут счастливо и, повторяю, предсказуемо. Это жизненно важно как для полиции, так и для правительства. Такой народ проще вести по пути прогресса, ибо его не заботит ничего, кроме желудка и тех органов, что ниже.

Я заметил:

– Вы же сами презираете такие народы.

– Я русский, – печально улыбнулся он. – Конечно же, в какой-то мере презираю… Но я политик, я хочу, я просто жажду, чтобы мой народ догнал западные, встал с ними в ряд… Что делать, в нашем мире побеждают прагматики, а не романтики. Презираемые прагматики… нет, уже не презираемые. Прагматик с толстым бумажником выглядит убедительнее в глазах любой женщины. Романтики хороши на час, но жить предпочитают с прагматиками.

Я слушал невнимательно, доводы давно известны, только облекает в разные формы, а повторяет все то же.

– Если я откажусь, – спросил я прямо, – меня убьют?

Он словно бы даже смутился от такого прямого вопроса:

– Вы же умный человек, Виктор Александрович… Да что там умный, вы мудрый, все понимающий раньше других. Вас просто необходимо будет устранить… чтобы об этом разговоре никто не узнал, да и разговариваю с вами без маски, а меня знают многие. Но самое главное, что Кречет потеряет такого неоценимого помощника, а также тот шанс, что на ваше место сумеем продвинуть нашего человека. Президентов не обязательно убивать, Виктор Александрович! Достаточно надежно закольцевать.

– Спасибо за прямоту, – сказал я. Сердце мое всколыхнулось только в первые минуты, теперь стучало ровно, даже вяло. Ни страха, ни возбуждения я не испытывал. Возможно, потому, что инстинкт сохранения жизни сказал сонно: а чего рыпаться? Ты уже продлил свой род. Двое детей, трое внуков… Можно и обрубить старую ветвь, чтоб не тянула зазря сок из земли, не застила солнце, не занимала место в квартире. – Спасибо… Я думаю, вы догадываетесь о моем ответе.

Он смотрел внимательно, в глазах была настоящая печаль:

– Гордость… Мальчишечья гордость! В таком возрасте… Странно, ведь жертвенность больше присуща молодежи, хотя только бы жить да жить, а старики, что уже одной ногой в могилке, больше цепляются за жизнь. Честно говоря, я ждал решения мудрее.

– Каждый считает себя мудрее других, – ответил я холодно.

ГЛАВА 13

Разговаривая с ними, я тяжело пыхтел, изображая одышку и нездоровье. Когда мне было пятнадцать лет, я двадцатилетних считал стариками, а когда мне стукнуло двадцать, как вот этому крепышу, я был уверен, что сорок лет – это конец, дряхлость. Сейчас мне за пятьдесят, уже не скачу козликом, но, честно говоря, и раньше не скакал, а дочку поднимаю на плечи и ношу по комнате так же, как носил ее тридцать лет тому, когда у нее было не нынешние восемьдесят…

Хрюка внезапно соскочила с дивана, понеслась к двери. Боксеры из-за своего купированного хвоста восторг выражают вилянием всем задом. Сейчас я видел только зад, что энергично заходил из стороны в сторону. Следом раздался звонок в дверь.

Васильев и Иванов переглянулись. Васильев велел шепотом:

– Ни звука!

Хрюка бросилась на дверь, тупые когти со скрипом проехали по обивке. В дверь позвонили снова, Хрюка нетерпеливо взвизгнула. Доносились голоса, звонивший был не один. Хрюка верещала все громче, метнулась ко мне, сообщая, что в дверь звонят, там люди, кто-то принес косточку, ее будут чесать и гладить…

– Тихо, – повторил Васильев, – сейчас уйдут.

Сквозь тонкую дверь слышно было, как на площадке топтались, сопели. Голоса звучали приглушенно, но настойчиво, словно спорили. Послышалось царапанье, будто открывали дверь. Васильев поспешно встал, отступил за холодильник. Иванов нахмурился, торопливо поднялся со стула. Руки его все еще были в карманах плаща.

Дверь скрипнула, зад Хрюки исчез, голоса стали громче, смех, на пороге кто-то словно с кем-то дрался, это Хрюка прыгала к кому-то на грудь, обшаривала в бешеном темпе карманы, обыскивала сумки.

В прихожую ступил, оглядываясь по сторонам, Леонид. В руке у него была коробочка зипа. Оглядываясь, где положить, он взглянул в сторону кухни, глаза его округлились:

– Виктор Александрович?.. Ребята, я ж говорил, он дома!.. Хрюка и так и эдак объясняла…

По взмаху его руки в прихожую ввалились Богемов, Марина, что в прошлый раз танцевала голой, с нею милая симпатичная девушка, ее видел впервые… Шумные, веселые, богемные, все наперебой теребили Хрюку, тискали. Леонид сказал виновато:

– Я занес тебе, как обещал, твой зип! Большое спасибо… Мы сейчас уезжаем на дачу, а зип вдруг понадобится…

Он умолк на полуслове, из-за холодильника вышел Васильев. Сердце мое оборвалось. Эти холодные профессионалы вполне могут перестрелять всех. Им что один, что пятеро. Разве что побоятся, что на площадке остался кто-то…

Иванов, словно прочел мои мысли, вышел из комнаты, но, вместо того чтобы приятно раскланяться, знакомясь, сразу же, отстранив гостей, выскочил на площадку, тут же вернулся. Никого, сказал он глазами напарнику. Дверь закрыл, подпер ее спиной и снова сунул руку в карман.

Леонид сказал настороженно:

– Виктор Александрович… Извините, что мы помешали вашей беседе… Но все-таки, если это не тайна, это ваши сотрудники?

Я напрягся, потому что человек, назвавшийся Ивановым, уже встал в боевую стойку для быстрой стрельбы. Вроде ничего в нем не изменилось, но я видел неуловимое напряжение, предельную готовность, что не может длиться долго, а должна разрядиться быстрыми точными выстрелами в упор, точно в голову.

Ответить я не успел, медленно заговорил Васильев:

– Сотрудники… это слишком громко. Всего лишь телохранители. Но раз уж вы здесь, оставляем Виктора Александровича на ваше попечение.

Он кивнул Иванову. Тот наклонил голову, защелка замка негромко хлопнула. Наверное, это был замок, не может же щелкать так громко предохранитель или что у них там на пистолетах, у профессионалов.

Я выдохнул воздух, стараясь сделать это как можно незаметнее. Не стали стрелять… Возможно, как мафиози не имеют права убивать незамешанных людей? Мафия только потому и выжила, что разбирается только друг с другом. Если в перестрелке убивают случайного прохожего, такого изгоняют из организации… Вздор, это лишь в итальянской мафии, да и то в старой. А в русской ухлопают всех вокруг и глазом не моргнут. А тем более эти, что пострашнее любого мафиози…

Леонид сказал язвительно:

– Ну и охраняют вас, Виктор Александрович!

– Да уж, – ответил я пересохшим горлом.

Леонид сказал, извиняясь:

– Вы уж простите за вторжение. Наверное, теперь это надо прекратить!.. Все-таки вы советник президента, у вас могут быть какие-то секреты. Мне бы не хотелось во что-то вляпаться.

– Да какие секреты, – отмахнулся я вяло. – Долго ли пробуду в советниках? Ты ж меня знаешь. Ребята, я сам только что вошел. Так что, если поставить кофейник, кто-нибудь смелет кофе… вон в той банке, я возражать не стану… особенно если кто-то еще и сунет мне бутерброд побольше.

Леонид что-то почуял неладное, суетился и распоряжался на кухне. Богемов и обе девицы охотно захлопотали. Явно уже знали, что это кухня самого советника президента, завтра пойдет треп по знакомым. Новенькую опекал Богемов, но она улыбалась на всякий случай и Леониду, а по мне скользнула оценивающим взглядом, явно сомневаясь в моей готовности задрать ей подол, но все же намекнув взором, что советнику президента препятствий не будет.

Богемов и Леонид затеяли спор, кем лучше пройти «Diablo-2»: воином или колдуном, Марина возмутилась, попробовала им навязать разговор об искусстве. Я поймал взгляд новенькой, спросил:

– Как вам нравится наше общество?

– Нравится, – ответила она и улыбнулась так чисто и светло, словно тургеневская девушка. – Поразительно, никто не говорит о работе и низкой зарплате!

Я ухмыльнулся:

– А где вы работаете?

Не сгоняя с личика улыбку, она ответила светло:

– Секретарем-референтом в крупной фирме.