крестник Алексий пришел по нраву Феогносту и уже правит делами митрополии,
и канонизация покойного митрополита Петра исхлопотана в Цареграде у кесаря
с патриархом. Если бы не неожиданное упрямство Константина Тверского, не
пожелавшего получить ярлык под братом! Да нет, куда ему... Рано ли, поздно
- жена в постели уговорит! Пущай пройдет время, поутихнут возлюбленники
Александровы... Великая княгиня Анна зело нездорова, передают! А там и
Константин сам не пустит брата на тверской стол!
страшно нынче ехать в Орду!). Ярославль, вот где препона! Вот где он
чего-то не сумел, не достиг. А после Ярославля суздальские князья окажут
ему покорство, и... и Тверь! Все-таки все еще Тверь. Суздаль и Тверь. И
Новгород, и Смоленск, а там и Рязань... Как еще много, Господи! Как долог
путь! Но тогда, потом, когда все это сольет воедино и станет единою
Русью... Великая Русь! О, тогда... Быть может, покойный митрополит Петр и
не прав? И он сам (сам!) узрит, с высоты Синая, землю обетованную? Увидит
грядущее величие русской земли?!
пески и разливы степей. Великая река несет князя владимирского в Орду, на
поклон хану Узбеку, откуда ворочаясь уж не раз находил он, глядючи в
серебряное зеркало, новые и новые седые пряди в волосах. Тяжек сей крест!
И все-таки в той страшной игре тавлейной, где на кону княжеские головы и
любой неверный удар может стоить жизни самому Ивану, о сю пору всегда
выигрывает он, а не Узбек!
Орде. Да, он воротит на Москву весною, получив ярлык на Галич, и будет ему
эта новая удача точно заушение и позор, ибо узнает он, что Узбек
обманывает его, что в Орде уже ждут Александра Тверского и что вновь и
опять начинает рушить, почти до подошвы своей, с муравьиным тщанием
возводимая и лелеемая им башня власти, которую он мнил уже вскоре увидеть
достроенной и свершенной.
год Шевкалова разорения, и все равно любили, ждали, связывая с ним
возрождение старопрежнего привольного жития; любила дружина, особенно
молодшая, простые кмети готовы были в огонь и воду за своего князя; любили
иереи и мнихи, тверские книгочии и философы, упорно связывавшие с князем
Александром идею тверского величия и первенства града Твери в русской
земле; любили гости торговые и тоже ждали: вот воротит на стол Дяксандра
Михалыч, прижмет и новогородцев и москвичей, нашему купецкому званью
легота настанет! Ждал князя посад, ждала церковь, ждали старые слуги
княжеского дома, избежавшие разоренья и вместе с вдовой покойного Михайлы,
Анной, сожидавшие теперь <молодого князя> назад, на стол. Среди этого
общего ожиданья Константин, ежели бы и восхотел того, навряд сумел бы даже
и после материной смерти что ни то содеять противу старшего брата.
себе. Был смел до удали в бою и на ловах, щедр и хлебосолен на пирах, ясен
и ровен нравом, прост и дружествен с низшими. Был он и сам статен и
широкоплеч, красив - не той надменно-холодною красою, что словно бы
возносит над прочими, а красив спроста: румян, большеглаз, крупнонос, с
красиво кудрявящейся бородою и алыми губами, с улыбкою, полною такого
солнечного добродушия и веселости, что и всякий не мог не улыбнуться ему в
ответ, а жонки, подольше поглядев в очи тверскому князю, надолго теряли и
сон, и сердечный покой.
издавна с тревогою подмечала в сыне своем: всеобщий любимец князь
Александр был излиха легок, не любил раздумывать, в трудном деле решал
срыву или отходил посторонь и мог не со зла, а от той же легкости,
незаботности душевной обидеть, а то и тяжко оскорбить иного из ближников
своих, даже порою не догадывая о том.
сокровищами княжеской казны направо и налево, изумляя щедростью иноземных
рыцарей, старался не уступить Гедимину в роскоши двора, потом же,
поизмотав казну, начал все чаще и чаще залезать в мошну своих ближних
бояр, оплачивая дорогие услуги туманными обещаниями, а то и позабывая о
содеянном ими, и тем посеивал ропот в старшей дружине своей. Нерасчетливо,
ради одной лишь выхвалы, приблизил он к себе немецких, датских, фряжских и
польских рыцарей, гостей, даже духовных, не желая видеть, что оскорбляет
этим своих тверичей, от которых меж тем ожидал и требовал прежней службы и
прежней безоглядной верности себе. Если бы еще мать, великая княгиня Анна,
была в тот год рядом с сыном! Многими из новых наперсников своих
Александр, возвратясь во Псков, начал тяготиться, кое с кем и расстался
тою порой, но из той же княжеской широты и щедрости не мог, не сумел, да и
не восхотел паки отринуть всех прилипчивых иноземцев, тем паче таких, кто,
как надеялся Александр, поможет ему в переговорах с иноземными государями.
принять, вкупе с Гедимином, католическую веру. Тогда-де перед двумя
государями, Руссии и Литвы, откроется великое будущее - помощь самого папы
римского, а такожде государя Богемии и ляшского короля Казимира. Понимал
ведь, что немцу верить нельзя, что никакой союз противу татар с кесарем и
папою ныне невозможен, а - слушал! Слушал, дивясь настырности католиков. И
когда немец, угловато-прямой, мнящий себя непогрешимым, уходил, с
некоторым уважением даже проводил иноземца. И не без досады поймал
колючий, неуступчивый взгляд тысяцкого своего, Александра Морхинина, что
встрел им на пути невесть почто. Хотелось крикнуть: <Да, да, знаю сам! Сам
не люблю католиков, и уж Русь-то папе не продам ни за какие блага! Полно о
том!> А воротясь, сник, повесил голову. Ну хорошо, тайный договор с
Гедимином подписан и лежит в скрыне, но Гедимин-то имеет в руках Литву, а
он? Ему, чтобы быть полноправным союзником литовского князя, надобно преже
воротить Тверь, а и мало того - великое княжение воротить! Но Литва
безпрестани спорит с Орденом, а он, Александр? Сидючи тут, во Пскове,
ссорится с Великим Новгородом, угождая плесковским смердам и тому же
Гедимину в его тайных планах... А и в сих делах многого ли добились его
советчики? Епископа Плескову и то поставить не смогли! (Ныне сами бают: <И
к лучшему!> Мол, воротим великое княжение, дак не стало бы со Плесковом
лишней докуки...) От сына, из Орды, вести задерживались. Сами же Акинфичи
с Бороздиным уговорили его послать Федора к хану Узбеку! Что ни бают, как
ни льстят католики, а воротить свою волость он может токмо с соизволения
хана Узбека! И пусть Александр Морхинин не хмурит чело! И его думою тоже
отсылал он старшего сына в Орду! Немец им не люб! Без иных немцев давно бы
мы все тут пропали!
плесковский кром с высоким храмом Пресвятой Троицы и грозными,
вознесенными над крутизною обрыва башнями. Игольчато сверкал подтаявший
снег на мохнатых опушках кровель. Кормленый князь! Вот он кто тут, на
Плескове. Принятой! (Весь обидный смысл этого слова, коим в просторечии
обозначают бедного зятя, принятого к дочери в богатый дом, разом предстал
мысленному взору Александра.) Нет, он прав, трижды прав, что послушал
своих воевод! Но что порешит Узбек? Федя, Федя, возвращайся скорей! Ты-то
хоть не заботь отцова сердца! Княгиня опять в трепете. Иван из Нова Города
угрожает войной...
колюче глядя на своего господина, посетовал:
плесковичи вместях! Не то худые толки пойдут о нас... Уж и без того...
рассеянно отозвался Александр. - Чать с одного-то разговору не зазрят!
Вели коня подать!
улиц. Снег сверкал. Небо лучилось промытою весеннею синевою. Бряцая
оружием, проходили дружины горожан. Веселые, несмотря ни на что, ратники
перекликались с жонками, что, выходя из калиток, тоже весело отвечали
ратным. Своя дружина нынче ушла к Порхову.
натягивая повода, укротил пляшущего жеребца. Достав из-за пазухи, подал
грамоту, осклабясь всею рожей, примолвил:
Постоянные тихие угрозы Ивана до того надоели, что неволею хотелось боя,
сшибки, открытого ратного спора с московским князем. (Хоть и знал о
возможном мире зараньше. Плесковичи отай пересылались с новогородской
господой, и те уверили, что отговорят великого князя от войны на Плесков.)
и купеческой старшиной - ведь уходят, уходят уже! Подавив в себе желание
заворотить коня, промчать в опор по Великой, тронул дальше. В уме
сложилось: тотчас повестить княгине! Ждет, волнуется, поди! Рада будет,
что обошлось без войны и на этот раз... <Ничего, Иван Данилыч! Будет срок,
переведаем с тобою и на рати!> - пообещал он мысленно, успокаивая себя.
Похоже, об уходе москвичей отцы градские вызнали прежде него,
Александра... Что ж, они мыслят, поставя своего владыку и отделясь от Нова
Города, не попасть в руки Ордена или Литвы? Самим придет выслушивать
послов иноземных, что только и нудят перейти в ихнюю веру! А ежели Гедимин
примет католичество, как предлагают ему паки и паки папские легаты? Что
должен тогда делать он, изгнанный тверской князь?.. Додумывать не
хотелось. Да и не время было: уже доехали, и кмети спешивались, отводя