через весь город, мимо торга, Ивана-на-Опоках, Ярославова дворища с храмом
Николы, переехал мост и, обогнув Детинец, поднялся на гору. Тут он уже
начал спрашивать и дальше так и ехал, по пословице, что язык до Киева
доведет.
открылось селение. Серые крыши, крытые тесом и дранью, казалось, тускло
отсвечивали, как вода в пасмурный день или старое серебро. Федор проехал
селом, не решаясь спросить, наконец остановился у одной изгороды.
словно?
подклете, красно-коричневый дом. Как-то в голове не умещалось, что это вот
и есть отцова хоромина. Их дом в Переяславле выглядел куда скромнее.
Хозяин сам вышел на крыльцо.
Мово батьки дом-от!
Федору показалось, что он сейчас оборотится и уйдет, захлопнув дверь.
Вхожу во владение!
Федора.
опять показалось, что он раздумывает, как спровадить Федора, оставя
грамоту у себя. Наконец спросил:
он возвысил голос:
зазвал его внутрь. Женка оборотилась, разглядывая Федора.
женка.
дружине князь Митрия. Будешь тута чудить, приеду с боярином со своим, он
меня послушат, да с тиуном. Тебя укоротят враз. Етова хошь?
но новгородец остановил ее:
уходя.
<новогорочка> и никому из низовцев принадлежать не может. Тогда Федор,
смотря в колючие глаза хозяина, возразил:
и все!
тута буду жить!
приплатой. Выходили, глядели коня. Задирали храп, смотрели зубы, щупали
бабки. Конь был хорош.
яснее, чем по стати, виделось: да, добрый. Наконец сошлись на коне с
пополнкой в пять ногат. За такой терем это было даром. Но Федор знал, что
иначе совсем бросит и не возьмет ничего.
соединенную тут с избой под одну кровлю. Долго рылся в старой рухляди, что
свалили тут, очищая жило для нового хозяина. Что поценнее уже, видно,
давно выбрали. Волочились какие-то тряпки, ломаная деревянная и лубяная
утварь... Все было не то. Вот проблеснуло что-то. Но оказалось - просто
ломаный стеклянный браслет, тоже не то... Федор отчаялся было, как
новгородец, уже долго молчавший у него за спиной, подал голос:
иконку, всю покрытую сажей и зеленью. Верно, тоже была в отцовом доме,
сунул в калиту - потом отчистить. Все, кажись! Новгородец помягчел, видно,
тоже что-то переломилось. То было отобранное, стало купленное. Зазвал
выпить пива на дорогу. Женка взошла, шумно дыша, молча налила чары и снова
вышла, пристукнув дверью.
новгородец. Федор отвечал односложно. Он еще не понимал, что дела торговые
надо отделять от обиходных, и продолжал дуться.
осанистая, с крупным мускуловатым лицом.
твого... - Она помолчала, спросила: - Ну, Гюргич, продал дом-то?
теперича во своем будешь! Я ить толковала тоби, кто ни то есь у Михалки
родных!
тебя, Макариха, нету ли?
старуха. - Третья отселева! - Она поднялась, вышла.
послухов, при них Федор отдал грамоту. Снова пили пиво. Иванку поздравляли
с покупкой, Федора оглядывали уже без вражды, с интересом. Хлопали по
плечу:
покосившегося дома, опять с некоторым страхом, уже понимая по значительным
ухмылкам мужиков, что это, верно, и есть та <сударка>, о которой с
раздражением говорила мать. Он даже хотел и не заходить, но любопытство
пересилило. В горницу ступили, пригнувшись. Дом сильно просел и пол
покосился весь в сторону печи.
стол. Федор не знал, о чем говорить, да и старуха не столько спрашивала,
сколько глядела на него.
вот, и персты еговы, и долонь...
нему, она спросила глухо:
унести... Возьми!
бронь, явно знал когда-то лучшие времена. Верно, еще до них, до их
рождения... Федор, несколько враждебный до сей поры к старухе (поминая
отцовы свары и слезы матери), тут вдруг понял, почуял, как тяжко ей
теперь: одинокая пустая изба - бобылка, должно; ему вдруг стало горько и
на миг показалась близкой эта чужая старая женщина. Он даже застыдился
своей молодости, силы, того, что у него еще было все впереди, а тут все
уже позади, в прошлом, все уже безвозвратно прошло и прожито. Он уже с
неохотою принял дорогой перстень, раздумывая, не вернуть ли. Все же для
нее - последняя память.
пресекся, и Федя уже со страхом сожидал, не увидать бы слез. Но она
справилась с собой и сама поторопила Федора:
Прощай, молодечь!
всхрапнул, натянув повод, но Федор не шутя рассердился, пристрожил, и конь
покорился новому хозяину.