Иначе бы разве решился, будучи человеком, робеющим перед ратной бедой и
тем паче телесными муками, на необычайный по дерзости, головоломный по
исполнению набег на Москву? Набег, чуть было не увенчавшийся успехом!
убийства, измены. Тысячелетиями создаются ложные концепции и учения,
призванные подчинить, принизить, поработить народы. Скачут гонцы,
пересылаются и похищаются секретные грамоты, казалось бы, всесильные сети
опутывают истину так, что и не подняться ей, и не вздынуть рук, и
послушливые, обманутые кем-то солдаты идут громить домы родичей и друзей
своих, а в застенках под пытками изгибают лучшие сыны народа, и уже не
народ - быдло, ликуя, кричит: <Распни!> Все так! Но вот что-то как бы
переворачивается, словно спящий, опутанный нитями великан мощно прянул со
сна и приоткрывает вежды. И лопаются нити заговоров, рушат путы тайных
соглашений, и уже не идут послушно войска истреблять свой собственный
народ, и взамен уничтоженных правдолюбцев являются новые тьмочисленным
неистребимым множеством... И пропадают, уходят в историю, в ничто, в
зыбкую память книг те, кто еще недавно дерзали думать, что именно они
правят миром.
множественные силы бытия. А тогда и является миру тщета тайных заговоров и
скрытых зловещих сил. Обычно - зловещих! Ибо и правдолюбцы дерзают порою
идти тем же путем тайного овладения властью, но так же точно не добиваются
успеха и они. Плененный Левиафан ударяет хвостом, уходя в глубины, и сети
рвутся, и упадают цепи разумного, и воцаряет хаос до нового духовного
подъема бытия... Блажен, кто умеет встретить и переждать грядущую на него
волну и угадать близкий просвет в тучах и луч истины, долженствующий
осветить мятущуюся громаду стихии!
ими сеть не поддержана могучим движением множеств (волею народа, сказали
бы мы) и потому легко могла быть и была разорвана иными, более
подкрепленными основою организованной силы течениями.
покоящееся на личности, также преходяще и бренно.
туда, где под извивами высокой политики покоилось мощное основание
народной воли, не зависящее от капризов властей предержащих или мало
зависящее от них. Истину эту владыка Алексий понял и принял еще за полвека
до того, почему и бросил все силы на укрепление Руси Владимирской, оставя
попытки связать распадающееся целое, презрев тщету противустать времени,
на каковом пути и его, и Русь ожидал бы роковой и печальный конец крушения
грядущей судьбы (конец, постигший вскоре победоносную дотоле Литву!).
торжественный поезд, дабы с тонущего византийского корабля перекинуться,
пересесть, перепрыгнуть на корабль русской государственности,
только-только разворачивающей паруса. Удастся ли ему?
с изображением процветшего креста и птицы Феникса на дверцах; кони свиты,
прекрасные угорские кони - под тафтяными попонами, в узорных чешмах, в
ковровых чепраках; седла отделаны серебром, чембуры шелковые, шапки на
всех высокие, меховые, кафтаны польские, ноговицы рытого бархата сверх
щегольских, с загнутыми носами, красных сапог. Киприан вживе представлял
себе, как эта разукрашенная процессия въезжает в Москву, как, рядами стоя
вдоль дороги, встречают его старцы московских монастырей. Звонят колокола,
и сами игумены Сергий Радонежский с Федором Симоновским приветствуют его,
а он благословляет их и осеняет крестным знамением толпы народа и самого
князя Дмитрия, неволею вышедшего на крыльцо...
черными полосами ярового, над которыми стаями вьются, высматривая червей и
не погребенное в пашне зерно, грачи. Редко где еще раздается клик
запоздалого ратая, и тонкий пар курится над засеянными полями, под щедрыми
потоками солнечного тепла восходя в голубую легчающую высоту весеннего
аэра.
лесов, которые с приближением брянских палестин все ближе придвигались к
прихотливо петляющей разъезженной весенней дороге, нюхал влажный весенний
дух полей и молодой листвы, упоительно ощущая всю мудрость принятого им
решения и предвкушая будущую близкую удачу свою. От странников, калик
перехожих, доносивших до него скрытные известия, он уже знал, что грамоты
его дошли до московских старцев, и одного токмо не ведал, что дошли они и
до великого князя Дмитрия.
на этой земле, славного тем, что тут произошло то самое <стояние> русских
и литовских ратей, после коего Ольгерд отступил и заключил мир, так и не
добравшись до Москвы, Киприан, остановя поезд на отдых в припутных хоромах
боярских, отослал третьего июня письмо Сергию с Федором, где заранее
благословлял обоих игуменов и радостно сообщал, что едет <к сыну своему,
ко князю к великому на Москву>. <Вы же будьте готовы видетеся с нами, где
сами погадаете! А милость Божия и святыя Богородицы и мое благословение да
будут на вас!> - Киприан с удовольствием запечатал грамоту, приложив к
воску свой именной золотой перстень. Откинулся на лавке, светло и ясно
поглядел перед собою. Передал грамоту припутному монашку, чуть
огорчившись, что не может послать верхового паробка прямо к великому
князю... Но и это придет! Велел вскоре торочить коней.
пропустят в Москву, настигло Киприана уже на выезде из Любутска и
заставило тяжко задуматься. Нет! Как камень, выпущенный из пращи, он уже
не мог остановить свое движение, не мог отступить, но было совершенно
ясно, что на перевозе через Оку - неважно: у Серпухова, Лопасни или
Коломны - их захватят, а потому приходило бросать столь удобный и красивый
возок, садиться верхом, а Оку переплывать где-нибудь в неуказанном месте,
надеясь на удачу и волю Божию. Он все-таки будет в Москве! А там при
стечении толп перед рядами монашества великий князь уже не посмеет его
остановить!
повергла великого князя в ярость. Его хотели обойти! Его, его! Принудить!
И кто?! Этот литвин, Ольгердов прихвостень, хулитель покойного батьки
Олексея, ненавистник Москвы, теперь незнамо как и невесть зачем
приволокшийся сюда из Киева!
перстень. Наконец (с этого следовало начать!) вызвал Бренка, повелев
немедленно собрать молодшую дружину, а тех великих бояринов, в коих был
уверен, созвал к себе на малый совет, после чего по всем дорогам вплоть до
Оки поскакали разъезды: ловить литовского митрополита, дабы с соромом
выставить его за пределы княжества.
великих бояр князь не известил о своем решении, <творяху отай> соромное
выдворение византийца из пределов Московии.
от Митяя, толковали в трапезных московских храмов, на площадях и в торгу.
<Едет, едет!> - слышалось там и тут, и, как знать, не состоялось ли бы
торжество Киприаново, успей он войти в город при стечении толп народных!
Литвой, плохо разбиравшиеся в делах и тонкостях церковных, в большинстве
полагали, как и князь: <Едет литвин!> И памятуя Ольгердово разоренье:
<Гнать его надо! Батьку Олексея хулил!>
сестры) пыхали ратным духом и рвались ловить незваного находника. Иван был
услан к Оке и пропустил караван Киприана, подошедший иным путем. Семен же
оказался как раз в той дружине молодого воеводы Никифора, которая стерегла
Боровицкие ворота города.
Петровской обители, и потому, обойдя все заставы, Киприанов поезд оказался
на заре летнего дня под самой Москвой. Стояла ясная чуткая ночь и небо уже
окрашивалось шафранным золотом предутрия, когда кавалькада всадников
въехала на наплавной мост через Москву-реку, отстранив стражника с
коротким копьем, что спросонь не поспел как-то и спросить: кто такие? И
только смутно глядел вслед, соображая, что надобно бы повестить старшому,
который, однако, ускакал в замоскворецкий ям к своей зазнобушке, крепко
наказавши никому - ни боярину, ни сотскому - не баять о том. Додумав до
конца, стражник махнул рукою и отворотился - пущай разбираются сами, кому
натъ? Это был один из тех вояк, про коих и позже сложено: <Солдат спит,
служба идет>. Да, на счастье князя и несчастье Киприаново, верхоконных
заметили со сторожевого шатра.
сторожевой избе, а Никифор стоял рядом, уперев руки в боки, и, раздувая
ноздри, подсказывал играющим. (Самому ему встрять в игру не позволяло
воеводское звание.) Ворота были отверсты, ибо с полчаса назад выехала
ночная сторожа, и потому вереница чужих комонных беспрепятственно достигла
города и начала втягиваться в нутро каменного костра, когда кмети,
побросавши кости, выбежали из избы. Кто захватил оружие, кто нет. В городе
уже восставали высокие звоны колоколов, сейчас толпами пойдут молящиеся в
Роллинс Джеймс
Маркелов Олег
Маркеев Олег
Мацумото Сэйте
Корнев Павел
Свержин Владимир